Афанасий Фет — русский поэт, один из самых известных и любимых романтиков XIX века. Его настоящее имя и фамилия — Афанасий Афанасьевич Шеншин, но он прославился под псевдонимом Фет. Афанасий Фет был признан одним из величайших русских поэтов своего времени и оказал огромное влияние на развитие русской литературы. Его стихи до сих пор читают и любят, и он остается одним из самых значимых и узнаваемых литературных героев. В данной подборке собраны известные цитаты Афанасия Фета.
Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что́ я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что́ я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдёт,
Раскрываются тихо листы
И я слышу, как сердце цветёт.
Но лишь солнце за рощу зайдёт,
Раскрываются тихо листы
И я слышу, как сердце цветёт.
Встречу ль яркую в небе зарю,
Ей про тайну свою говорю,
Подойду ли к лесному ключу
И ему я про тайну шепчу.
Ей про тайну свою говорю,
Подойду ли к лесному ключу
И ему я про тайну шепчу.
А как звёзды в ночи задрожат,
Я всю ночь им рассказывать рад;
Лишь когда на тебя я гляжу,
Ни за что ничего не скажу.
Я всю ночь им рассказывать рад;
Лишь когда на тебя я гляжу,
Ни за что ничего не скажу.
Ты прав. Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем —
Лишь два крыла.
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем —
Лишь два крыла.
Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?
Здесь на цветок я легкий опустилась
И вот — дышу.
Куда спешу?
Здесь на цветок я легкий опустилась
И вот — дышу.
О, называй меня безумным! Назови
Чем хочешь; в этот миг я разумом слабею
И в сердце чувствую такой прилив любви,
Что не могу молчать, не стану, не умею!
Чем хочешь; в этот миг я разумом слабею
И в сердце чувствую такой прилив любви,
Что не могу молчать, не стану, не умею!
Хоть память и твердит, что между нас могила,
Хоть каждый день бреду томительно к другой,-
Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,
Когда ты здесь, передо мной.
Хоть каждый день бреду томительно к другой,-
Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,
Когда ты здесь, передо мной.
Ночь. Не слышно городского шума.
В небесах звезда — и от нее,
Будто искра, заронилась дума
Тайно в сердце грустное мое.
В небесах звезда — и от нее,
Будто искра, заронилась дума
Тайно в сердце грустное мое.
У любви есть слова, те слова не умрут.
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!
Нас с тобой ожидает особенный суд;
Он сумеет нас сразу в толпе различить,
И мы вместе придем, нас нельзя разлучить!
Ты говоришь мне: прости!
Я говорю: до свиданья!
Я говорю: до свиданья!
Я долго стоял неподвижно,
В далёкие звёзды вглядясь, —
Меж теми звёздами и мною
Какая-то связь родилась.
В далёкие звёзды вглядясь, —
Меж теми звёздами и мною
Какая-то связь родилась.
Всё вокруг и пестро так и шумно,
Но напрасно толпа весела:
Без тебя я тоскую безумно,
Ты улыбку мою унесла.
Но напрасно толпа весела:
Без тебя я тоскую безумно,
Ты улыбку мою унесла.
Только изредка, поздней порою,
После скучного, тяжкого дня,
Нежный лик твой встает предо мною,
И ему улыбаюся я.
После скучного, тяжкого дня,
Нежный лик твой встает предо мною,
И ему улыбаюся я.
Мама! глянь-ка из окошка —
Знать, вчера недаром кошка
Умывала нос:
Грязи нет, весь двор одело,
Посветлело, побелело —
Видно, есть мороз.
Не колючий, светло-синий
По ветвям развешан иней —
Погляди хоть ты!
Словно кто-то тороватый
Свежей, белой, пухлой ватой
Все убрал кусты.
Знать, вчера недаром кошка
Умывала нос:
Грязи нет, весь двор одело,
Посветлело, побелело —
Видно, есть мороз.
Не колючий, светло-синий
По ветвям развешан иней —
Погляди хоть ты!
Словно кто-то тороватый
Свежей, белой, пухлой ватой
Все убрал кусты.
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало.
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало.
На заре ты её не буди,
На заре она сладко так спит…
На заре она сладко так спит…
Я пришёл к тебе с приветом…
Я думал… не помню, что думал…
Зреет рожь над жаркой нивой,
И от нивы и до нивы
Гонит ветер прихотливый
Золотые переливы.
И от нивы и до нивы
Гонит ветер прихотливый
Золотые переливы.
Какое счастие: и ночь, и мы одни!
Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис…
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис…
Прямо смотрю я из времени в вечность…
В моей руке — какое чудо! —
Твоя рука…
Твоя рука…
И тебе не томно?
И тебе не больно?
И тебе не больно?
Только песне нужна красота,
Красоте же и песен не надо.
Красоте же и песен не надо.
Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали,
Как и сердца у нас за песнию твоей.
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали,
Как и сердца у нас за песнию твоей.
Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет, уходя.
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет, уходя.
Но верь весне. Ее промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.
Томов премногих тяжелей.
Покуда я дышу — ты мысль моя, не боле…
Душа дрожит, готова вспыхнуть чище,
Хотя давно угас весенний день
И при луне на жизненном кладби́ще
Страшна и ночь, и собственная тень.
Хотя давно угас весенний день
И при луне на жизненном кладби́ще
Страшна и ночь, и собственная тень.
Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой.
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой.
Ты здесь. Ты рядом. Снова душ стремленье
Влечет любовь.
Опять от счастья полон вдохновеньем —
Ведь я с тобой.
Влечет любовь.
Опять от счастья полон вдохновеньем —
Ведь я с тобой.
Устало всё кругом: устал и цвет небес,
И ветер, и река, и месяц, что родился,
И ночь, и в зелени потусклой спящий лес,
И желтый тот листок, что наконец свалился.
И ветер, и река, и месяц, что родился,
И ночь, и в зелени потусклой спящий лес,
И желтый тот листок, что наконец свалился.
Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звёзды южные дрожат.
Очи матери с улыбкой
В ясли тихие глядят.
Звёзды южные дрожат.
Очи матери с улыбкой
В ясли тихие глядят.
«Нет, я зимой — никуда. Доктор спросил меня при моих 15 градусах в комнате: «Какую Вы себе старость готовите?» Я отвечал: «Тёплую».
Из тонких линий идеала,
Из детских очерков чела
Ты ничего не потеряла,
Но всё ты вдруг приобрела.
Из детских очерков чела
Ты ничего не потеряла,
Но всё ты вдруг приобрела.
Не отнеси к холодному бесстрастью,
Что на тебя безмолвно я гляжу;
Ступенями к томительному счастью
Не меньше я, чем счастьем дорожу.
Что на тебя безмолвно я гляжу;
Ступенями к томительному счастью
Не меньше я, чем счастьем дорожу.
Учись у них – у дуба, у березы.
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слезы,
И треснула, сжимаяся, кора.
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слезы,
И треснула, сжимаяся, кора.
Все злей метель и с каждою минутой
Сердито рвет последние листы,
И за сердце хватает холод лютый;
Они стоят, молчат; молчи и ты!
Сердито рвет последние листы,
И за сердце хватает холод лютый;
Они стоят, молчат; молчи и ты!
На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.
Непогода — осень — куришь,
Куришь — всё как будто мало.
Хоть читал бы, — только чтенье
Подвигается так вяло.
Куришь — всё как будто мало.
Хоть читал бы, — только чтенье
Подвигается так вяло.
Серый день ползет лениво,
И болтают нестерпимо
На стене часы стенные
Языком неутомимо.
И болтают нестерпимо
На стене часы стенные
Языком неутомимо.
Сердце стынет понемногу,
И у жаркого камина
Лезет в голову больную
Всё такая чертовщина!
И у жаркого камина
Лезет в голову больную
Всё такая чертовщина!
Над дымящимся стаканом
Остывающего чаю,
Слава богу, понемногу,
Будто вечер, засыпаю…
Остывающего чаю,
Слава богу, понемногу,
Будто вечер, засыпаю…
Стану слушать те детские грёзы,
Для которых — всё блеск впереди;
Каждый раз благодатные слёзы
У меня закипают в груди.
Для которых — всё блеск впереди;
Каждый раз благодатные слёзы
У меня закипают в груди.
Как грустны сумрачные дни
Беззвучной осени и хладной!
Какой истомой безотрадной
К нам в душу просятся они!
Беззвучной осени и хладной!
Какой истомой безотрадной
К нам в душу просятся они!
Давно забытые, под лёгким слоем пыли,
Черты заветные, вы вновь передо мной
И в час душевных мук мгновенно воскресили
Всё, что давно-давно утрачено душой.
Черты заветные, вы вновь передо мной
И в час душевных мук мгновенно воскресили
Всё, что давно-давно утрачено душой.
Горя огнём стыда, опять встречают взоры
Одну доверчивость, надежду и любовь,
И задушевных слов поблекшие узоры
От сердца моего к ланитам гонят кровь.
Одну доверчивость, надежду и любовь,
И задушевных слов поблекшие узоры
От сердца моего к ланитам гонят кровь.
Офелия гибла и пела,
И пела, сплетая венки;
С цветами, венками и песнью
На дно опустилась реки…
И пела, сплетая венки;
С цветами, венками и песнью
На дно опустилась реки…
У каждого такая жена, какая ему нужна.
В душе измученной годами,
Есть неприступный чистый храм,
Где всё нетленно, что судьбами
В отраду посылалось нам.
Есть неприступный чистый храм,
Где всё нетленно, что судьбами
В отраду посылалось нам.
Для мира путь к нему заглохнет, —
Но в этот девственный тайник,
Хотя б и мог, скорей иссохнет,
Чем путь укажет, мой язык.
Но в этот девственный тайник,
Хотя б и мог, скорей иссохнет,
Чем путь укажет, мой язык.
Одна звезда меж всеми дышит
И так дрожит,
Она лучом алмазным пышет
И говорит.
И так дрожит,
Она лучом алмазным пышет
И говорит.
Не суждено с тобой нам дружно
Носить оков,
Не ищем мы и нам не нужно
Ни клятв, ни слов.
Носить оков,
Не ищем мы и нам не нужно
Ни клятв, ни слов.
Хоть не вечен человек,
То, что вечно, — человечно.
То, что вечно, — человечно.
Былинки не найдешь и не найдешь листа,
Чтобы не плакал он и не сиял от счастья.
Чтобы не плакал он и не сиял от счастья.
Там человек сгорел!
Этот листок, что иссох и свалился,
Золотом вечным горит в песнопенье.
Золотом вечным горит в песнопенье.
В нас вопиет всесильная природа…
Только художник на всем чует прекрасного след.
Есть люди, которым на роду написано быть глупцами: они делают глупости не только по собственному желанию, но и по воле судьбы.
Но верь весне. Ее промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.
Моя муза не лепечет ничего, кроме нелепостей.
Этот несчастный гордиев узел любви, который чем более распутываю, все туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и сил.
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.
Томов премногих тяжелей.
Покуда я дышу — ты мысль моя, не боле…
Попробуйте воспеть изобретение пороха, компаса или лекцию о рефлексах, и вы убедитесь, что это даже немыслимо.
Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет, уходя.
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет, уходя.
Художественные истины — имеют весьма мало — чтобы не сказать, не имеют ничего — общего с другими истинами.
Душа дрожит, готова вспыхнуть чище,
Хотя давно угас весенний день
И при луне на жизненном кладби́ще
Страшна и ночь, и собственная тень.
Хотя давно угас весенний день
И при луне на жизненном кладби́ще
Страшна и ночь, и собственная тень.
Помню время и чувство, — что стихам не может быть конца, стоит только поболтать бутылку — и она взорвет пробку.
Хоть не вечен человек,
То, что вечно, — человечно.
То, что вечно, — человечно.
Теперь мечты о литературной деятельности проникли и заняли все мое существо, иначе бы мне пришлось худо.
Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
Не нам восторги и печали,
Любовь моя!
Но мы во взорах разгадали,
Кто ты, кто я.
Любовь моя!
Но мы во взорах разгадали,
Кто ты, кто я.
О, если б без слов сказаться душой было можно!
У любви есть слова, те слова не умрут.
На заре ты её не буди,
На заре она сладко так спит…
На заре она сладко так спит…
Наука, в сущности, прирожденное уважение к разуму и разумности в широком смысле.
Любить есть действие — не состояние.
Высокое и прекрасное — высоко и прекрасно не потому, что им увлекается поклонник, а по собственной неизменной природе.
Лирическая деятельность требует противоположных качеств: безумной отваги и крайней осторожности.
Я пришёл к тебе с приветом…
Кто не способен кинуться с вышки вниз, надеясь воспарить на крыльях своего дарования, тот не поэт. Но наряду с подобной дерзостью должно быть тончайшее чувство меры.
Тот, кто прочтет только несколько моих стихотворений, убедится, что мое наслаждение состоит в стремлении наперекор будничной логике и грамматике только из-за того, что за них держится общественное мнение.
Ночь. Не слышно городского шума.
В небесах звезда — и от нее,
Будто искра, заронилась дума
Тайно в сердце грустное мое.
В небесах звезда — и от нее,
Будто искра, заронилась дума
Тайно в сердце грустное мое.
Какое счастие: и ночь, и мы одни!
Кто развернет мои стихи, увидит человека с помутившимися глазами, с безумными словами и пеной на устах бегущего по камням и терновникам в изорванном одеянии.
Поэт — тот, кто в предмете видит то, чего без его помощи другой не увидит.
Зреет рожь над жаркой нивой,
И от нивы и до нивы
Гонит ветер прихотливый
Золотые переливы.
И от нивы и до нивы
Гонит ветер прихотливый
Золотые переливы.
Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой, с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик.
Прямо смотрю я из времени в вечность…
Художественное произведение, в котором есть смысл, для меня не существует.
Скорбь никак не могла вдохновить нас. Напротив, жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии.
Бесконечно вражды не держи — ты смертен.
Выбор религии народом всегда определяется его правителями.
Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис…
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис…
Насколько в деле свободных искусств я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом, пружины которого для нас скрыты, настолько в практической жизни требую разумных оснований, подкрепляемых опытом.
Но если жизнь — базар крикливый Бога, то только смерть — его бессмертный храм.
И тебе не томно?
И тебе не больно?
И тебе не больно?
Шопенгауэр — для меня не только последняя крупная философская ступень, это для меня откровение, возможный человеческий ответ на те умственные вопросы, которые сами собою возникают в душе каждого.
Только песне нужна красота,
Красоте же и песен не надо.
Красоте же и песен не надо.
Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали,
Как и сердца у нас за песнию твоей.
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нём дрожали,
Как и сердца у нас за песнию твоей.
Только станет смеркаться немножко,
Буду ждать, не дрогнёт ли звонок,
Приходи, моя милая крошка,
Приходи посидеть вечерок.
Буду ждать, не дрогнёт ли звонок,
Приходи, моя милая крошка,
Приходи посидеть вечерок.
Ель рукавом мне тропинку завесила.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело, —
Я ничего не пойму.
Ветер. В лесу одному
Шумно, и жутко, и грустно, и весело, —
Я ничего не пойму.
Ветер. Кругом все гудёт и колышется,
Листья кружатся у ног.
Чу, там вдали неожиданно слышится
Тонко взывающий рог.
Листья кружатся у ног.
Чу, там вдали неожиданно слышится
Тонко взывающий рог.
Целый мир от красоты,
От велика и до мала,
И напрасно ищешь ты
Отыскать её начало.
От велика и до мала,
И напрасно ищешь ты
Отыскать её начало.
Что такое день иль век
Перед тем, что бесконечно?
Хоть не вечен человек,
То, что вечно, — человечно.
Перед тем, что бесконечно?
Хоть не вечен человек,
То, что вечно, — человечно.
Это утро, радость эта,
Эта мощь и дня и света,
Этот синий свод,
Этот крик и вереницы,
Эти стаи, эти птицы,
Этот говор вод.
Эта мощь и дня и света,
Этот синий свод,
Этот крик и вереницы,
Эти стаи, эти птицы,
Этот говор вод.
Пришла и села. Счастлив и тревожен,
Ласкательный твой повторяю стих;
И если дар мой пред тобой ничтожен,
То ревностью не ниже я других.
Ласкательный твой повторяю стих;
И если дар мой пред тобой ничтожен,
То ревностью не ниже я других.
Заботливо храня твою свободу,
Непосвящённых я к тебе не звал,
И рабскому их буйству я в угоду
Твоих речей не осквернял.
Непосвящённых я к тебе не звал,
И рабскому их буйству я в угоду
Твоих речей не осквернял.
Всё та же ты, заветная святыня,
На облаке, незримая земле,
В венце из звёзд, нетленная богиня,
С задумчивой улыбкой на челе.
На облаке, незримая земле,
В венце из звёзд, нетленная богиня,
С задумчивой улыбкой на челе.
Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.
О нет, не стану звать утраченную радость,
Напрасно горячить скудеющую кровь;
Не стану кликать вновь забывчивую младость
И спутницу ее безумную любовь.
Напрасно горячить скудеющую кровь;
Не стану кликать вновь забывчивую младость
И спутницу ее безумную любовь.
Без ропота иду навстречу вечной власти,
Молитву затвердя горячую одну:
Пусть тот осенний ветр мои погасит страсти,
Что каждый день с чела роняет седину.
Молитву затвердя горячую одну:
Пусть тот осенний ветр мои погасит страсти,
Что каждый день с чела роняет седину.
Пускай с души больной, борьбою утомленной,
Без грохота спадет тоскливой жизни цепь,
И пусть очнусь вдали, где к речке безыменной
От голубых холмов бежит немая степь…
Без грохота спадет тоскливой жизни цепь,
И пусть очнусь вдали, где к речке безыменной
От голубых холмов бежит немая степь…
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна — любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
Что ты одна — любовь, что нет любви иной,
И так хотелось жить, чтоб звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна — вся жизнь, что ты одна — любовь.
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна — вся жизнь, что ты одна — любовь.
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой!
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой!
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей.
Томов премногих тяжелей.
Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой, с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик.
Не украшать чело царицы,
Не резать твёрдое стекло,
Те разноцветные зарницы
Ты рассыпаешь так светло.
Не резать твёрдое стекло,
Те разноцветные зарницы
Ты рассыпаешь так светло.
