Чарльз Диккенс был одним из наиболее известных и популярных английских писателей XIX века. Он стал известен своими социальными романами, которые описывали жизнь английского общества того времени, а также своими яркими персонажами и остроумным юмором. Чарльз Диккенс был выдающимся писателем, который оставил неизгладимый след в литературе и культуре Великобритании. Его произведения до сих пор читаются и изучаются по всему миру. В данной подборке собраны лучшие цитаты Чарльза Диккенса.
Пусть у тебя будет сердце, которое никогда не ожесточится, и характер, который никогда не испортится, и прикосновение, которое никогда не ранит.
В этом мире пользу приносит каждый, кто облегчает бремя другого человека.
Я не знаю ни одного американского джентльмена. Да простит меня Бог, что я употребил эти два слова вместе.
Слёзы — дождь, смывающий земную пыль, что покрывает наши заскорузлые сердца.
Укротите свой аппетит, дорогие мои, и вы победите человеческую природу.
Есть ложь, на которой люди, как на светлых крыльях, поднимаются к небу; есть истина, холодная, горькая, которая приковывает человека к земле свинцовыми цепями.
Изменение порождает изменения.
Так всю жизнь мы совершаем самые трусливые и недостойные поступки с оглядкой на тех, кого ни в грош не ставим.
Кто вопросов не задает, тот лжи не слышит.
Никогда не верьте тому, что кажется; верьте только доказательствам. Нет лучше правила в жизни.
Видит Бог, мы напрасно стыдимся своих слез, – они как дождь смывают душную пыль, иссушающую наши сердца.
То был памятный для меня день, потому что он произвел во мне большую перемену. Но так случается с каждым. Представьте себе, что из вашей жизни вычеркнули один особенно важный день, и подумайте, как по-иному повернулось бы ее течение. Вы, кто читаете эти строки, отложите на минуту книгу и подумайте о той длинной цепи из железа или золота, из терниев или цветов, которая не обвила бы вас, если бы первое звено ее не было выковано в какой-то один, навсегда памятный для вас день.
Дети, кто бы их ни воспитывал, ничего не ощущают так болезненно, как несправедливость.
Я тебе скажу, что такое настоящая любовь, – продолжала она торопливым, неистовым шепотом. – Это слепая преданность, безответная покорность, самоунижение, это когда веришь, не задавая вопросов, наперекор себе и всему свету, когда всю душу отдаешь мучителю… как я!
Нет на свете обмана хуже, чем самообман.
Человек не может по-настоящему усовершенствоваться, если не помогает усовершенствоваться другим.
Чересчур хорошая жизнь часто портит характер так же, как чересчур обильная еда портит желудок.
Лучшая часть праздника — рассказ о том, как прошел праздник.
Любовь — интереснейшая и самая простительная из всех человеческих слабостей.
Первое правило бизнеса — поступай с другим так, как он хотел бы поступить с тобой.
Нам дана жизнь с непременным условием храбро защищать её до последней минуты.
И хотя родина есть только имя, только слово, — оно сильно, сильней самых могущественных заклинаний волшебника, которым повинуются духи.
Великие люди редко бывают чрезмерно скрупулезны в одежде.
Живой человек, лишенный разума, — страшнее, чем мертвец.
Правда всегда отважна.
Моя вера в людей, которые правят, говоря в общем, ничтожна.
Из всех изобретений и открытий в науке и искусствах, из всех великих последствий удивительного развития техники на первом месте стоит книгопечатание.
Трудолюбие — душа всякого дела и залог благосостояния.
Что, если мы прибережём Ничтожество для памятников, звёзд и орденов, отдадим ему чины, звания, пенсии без заслуг, а настоящее дело поручим Человеку?
Я никогда бы не смог достичь того, чего достиг, без привычки к пунктуальности и порядку, без прилежания и без решимости полностью сосредоточиться на одной цели.
Однажды джентльмен – и всегда джентльмен.
Годовой доход 20 фунтов, годовой расход 19 фунтов 19 шиллингов и 6 пенсов – в итоге счастье. Годовой доход 20 фунтов, годовой расход 20 фунтов и 6 пенсов – в итоге нищета.
Мое единственное спасение — в действии. Я потерял способность отдыхать. Я глубоко убежден, что стоит мне дать себе передышку, и я заржавею, надломлюсь и умру. Нет, уж лучше делать свое дело до конца. Таким я родился и таким умру — в этом меня убеждает, увы! печальный опыт последних лет. Тут уж ничего не поделаешь. Я должен поднатужиться и терпеть этот изъян. Впрочем, изъян ли это? Я не уверен.
Чего бы я ни дал, чтобы избавить мир от «измов»! Мы возимся с нашими «измами», как слепые кроты, свершая по отношению друг к другу столько низостей, что ещё тысячу лет назад нужно было бы запустить нам в голову какой-нибудь кометой.
Поддерживай внешний вид, что бы ни делал.
Есть моменты, когда невежество есть благо.
Цивилизация и варварство ведут на поводу наш хвастливый мир.
Я самым серьезным образом убежден — а я размышлял об этом предмете со всей добросовестностью человека, имеющего детей, которым еще предстоит жить и страдать после него, — в том, что представительный строй у нас потерпел полный крах, что английский снобизм и английское раболепие делают участие народа в государственных делах невозможным и что, с тех пор как миновал великий семнадцатый век, вся эта машина пришла в совершенную негодность и находится в безнадежном состоянии.
Сегодня утром, по дороге с вокзала, я повстречал толпу любопытных, возвращавшихся после казни Уолтуортского убийцы. Виселица — единственное место, откуда может хлынуть подобный поток негодяев. Я без всяких преувеличений считаю, что один только их вид способен довести человека до дурноты.
Для меня нет необходимости выражать свое искреннее согласие с принципом облагораживания характера людей и облагораживания характера их развлечений. Я всегда придерживался мнения, что подобные попытки отнюдь не свидетельствуют ни о том, что на них смотрят свысока, ни о том, что с ними обращаются как с детьми.
Это мир действия, а не хандры и безделья.
Печальная правда состоит в том, что даже у великих людей имеются бедные родственники.
Вчера я видел мадам Виардо в роли глюковского Орфея. Это изумительное исполнение — в высшей степени трогательное и полное тончайших оттенков. Все от начала до конца неподражаемо прекрасно, и даже сейчас, когда я пишу эти строки, я не могу без волнения вспомнить первую сцену у гробницы Эвридики. Более изысканного изображения горя просто невозможно себе представить. В высшей степени благородное движение, которым Орфей берет с могилы брошенную лиру, когда боги, обнадежив его, приказали ему отправиться в потусторонний мир искать Эвридику.
Очень приятно, с какой силой утверждает себя новая английская школа. Внимание к простым людям, проявившееся в заботе об их удобствах, также восхитительно и достойно всяческих похвал. Но им нужно больше развлечений и особенно (так мне кажется) что-нибудь движущееся, будь то хоть вращающийся фонтан. Они проводят свою жизнь у машин, и все это для них слишком неподвижно, так что искусство ускользает от их взгляда.
Я всегда пытался выразить в моих книгах благоговейное уважение к житию и учению нашего Спасителя, ибо таковы мои чувства.
Никогда не полагайся на видимость, всегда принимай в расчет только факты. Лучшего правила нет.
Взошло яркое солнце — а оно было очень ярким — и позолотило тысячи поднятых к верху лиц, столько невыразимо гнусных в своей жестокой радости и злобе, что человек должен устыдиться своего обличия и отпрянуть от самого себя, уподобившегося в тот момент самому диаволу. Казнь двух жалких созданий, виновников этого отвратительного зрелища, не вызвала у толпы никаких чувств, никакой жалости, никаких мыслей о том, что на самом деле две бессмертные души отправились на Страшный суд. Непристойности не стихали, словно бы в этом мире никогда не слышали имени Христа, словно в людях нет никакой веры, а те, кого только что вздернули на воздух, сравнялись с животными.
В тех крохотных мирах, в которых живут дети… ничего не ощущается так тонко и не чувствуется так остро, как несправедливость.
Что касается моего искусства, то я наслаждаюсь им так же, как самый восторженный из моих читателей; и чувство ответственности овладевает мною всякий раз, когда я беру в руки перо.
Наша совместная жизнь с госпожой Диккенс была несчастливой уже в течение многих лет. Для каждого, кто знал нас близко, без сомнения, шло ясно, что трудно найти супругов, которые бы менее подходили друг к другу но характеру, темпераменту и во всех других отношениях, чем мы с женой. Вряд ли когда-либо существовала семья, в которой муж и жена, сами по себе неплохие люди, так не понимали бы друг друга и имели бы так мало общего.
Мы не раз собирались расходиться, но единственной, кто стоял на пути к разрыву, была сестра г-жи Диккенс, Джорджина Хогарт. С пятнадцатилетнего возраста она целиком посвятила себя нашей семье и нашим детям, для которых она была и няней, и учителем, и участницей их игр, и защитником, и советчиком, и другом.
Что касается моей жены, то из чувства уважения к ней лишь замечу, что в силу особенностей своей натуры она всегда перекладывала заботу о детях на кого-либо другого. Я просто не могу себе представить, что сталось бы с детьми, если бы не их тетка, которая вырастила их, снискала их искреннюю преданность и пожертвовала ради них своею молодостью, лучшими годами своей жизни.
Лучшие поручители – это, вне всякого сомнения, деньги и товары.
Не будь плохих людей, не было бы и хороших адвокатов.
Мне всегда становится очень весело при мысли о состоянии нашей морали, когда какой-нибудь сладкоречивый господин говорит мне — или кому-нибудь другому в моем присутствии, — что его поражает, почему герой английских романов всегда неинтересен, слишком добродетелен, неестествен и т. д. Мне постоянно твердят это о Вальтере Скотте живущие здесь англичане, которые питаются Бальзаком и Санд.
Тот, кто только слушает, худший из всех, кто слушает.
Приходится грызть – или загрызут тебя.
Никогда не говори «никогда».
Язык – штука очень хорошая, если только он не женский.
Сейчас в Англии самая большая сенсация — американские дела. Беру на себя смелость утверждать, что вооруженная борьба продлится недолго и вскоре уступит место какому-нибудь новому соглашению между Северными и Южными штатами, но пока что манчестерские фабриканты испытывают все возрастающую тревогу.
Я любил ее вопреки разуму, вопреки обещаниям, вопреки миру, вопреки надежде, вопреки счастью, вопреки всякому унынию, какое только могло быть.
Есть книги, корешки и обложки которых являются лучшими частями.
Прекрасный факт для размышления, что каждое человеческое существо устроено так, чтобы быть такой глубокой тайной и загадкой для всех остальных.
То, что я делаю, намного лучше, чем когда-либо; это гораздо, гораздо лучший отдых, на который я отправляюсь, чем я когда-либо знал.
О, в этой жизни есть дни, достойные жизни и достойные смерти.
Нам никогда не нужно стыдиться своих слез.
Это справедливое, беспристрастное и благородное устройство вещей, что, хотя болезнь и печаль заражают, в мире нет ничего более заразительного, чем смех и хорошее настроение.
Боль разлуки ничто по сравнению с радостью новой встречи.
Одним словом, я был слишком труслив, чтобы делать то, что считал правильным, как я был слишком труслив, чтобы избегать делать то, что считал неправильным.
У каждого путешественника есть свой дом, и он учится ценить его еще больше благодаря своим странствиям.
Это был один из тех мартовских дней, когда солнце светит жарко, а ветер дует холодно: когда на свету лето, а в тени зима.
Тех людей, которые узнают, что такое сопротивление, все называют «друзьями».
Прокрастинация — вор времени, поймайте его.
Я буду чтить Рождество в своем сердце и постараюсь сохранить его весь год.
Было долгое трудное время, когда я держал вдали от себя воспоминание о том, что я выбросил, когда совершенно не знал его ценности.
Разбитое сердце. Ты думаешь, что умрешь, но ты просто продолжаешь жить, день за днем, за ужасным днем.
Имейте сердце, которое никогда не ожесточается, имейте характер, который никогда не утомляется, и прикосновение, которое никогда не ранит.
Семья должна состоять не только из тех, с кем у нас общая кровь, но и из тех, кого мы дали бы кровью.
Пороки — это иногда чрезмерные добродетели.
Горе никогда не исцелит кость и не восстановит сердце.
Я не знаю американского джентльмена. Боже, прости меня за то, что я сложил эти два слова вместе!
Страдание оказалось сильнее всех других учений и научило меня понимать, каким раньше было твое сердце. Я был согнут и сломлен, но — надеюсь — в лучшей форме.
На земле темные тени, но ее огни сильнее на контрасте.
Нет бесполезного в этом мире человека, облегчающего бремя другого.
Любящее сердце — истинная мудрость.
Разбитое сердце. Ты думаешь, что умрешь, но ты просто продолжаешь жить день за днем, за ужасным днем.
Ничего не принимайте за его внешний вид; взять все на улики. Нет лучшего правила.
Я надеюсь, что настоящая любовь и правда в конце концов сильнее любого зла или несчастья в мире.
Радость и юмор — лучший способ бороться со старостью.
Я просто хочу сказать, что, что бы я ни пытался сделать в жизни, я старался всем своим сердцем сделать хорошо; что чему бы я ни посвятил себя, я посвятил себя полностью; что в великих целях и в малых я всегда был совершенно серьезен.
Самое главное в жизни — перестать говорить «я хочу» и начать говорить «я буду». Не считайте ничего невозможным, а относитесь к возможностям как к вероятностям.
Мой совет: никогда не делай завтра того, что можешь сделать сегодня.
Множество людей и все же одиночество.
Сон, сплошь сон, который ничем не заканчивается и оставляет спящего там, где он лег, но я хочу, чтобы вы знали, что вы вдохновили его.
Счастье — это подарок, и фокус в том, чтобы не ждать его, а радоваться, когда оно приходит.
Небеса знают, что нам никогда не нужно стыдиться наших слез, потому что они проливаются на ослепляющую пыль земли, покрывая наши ожесточенные сердца.
Раздувай угасающий огонек веселья крылом дружбы; и передай розовое вино.
Таким образом, насильственные действия живут после людей на земле, а следы войны и кровопролития будут сохраняться в скорбных формах еще долго после того, как те, кто произвел опустошение, сами станут всего лишь атомами земли.
Ибо ни один сирота на белом свете не может быть так покинут, как дитя, отверженное любовью живого родителя.
Размышляйте о своих нынешних благах, которых много у каждого человека, а не о своих прошлых несчастьях, которых у всех людей немного.
Поэзия делает жизнь тем же, чем свет и музыка делают сцену.
Человек всего лишь смертен; и есть предел, за который не может простираться человеческое мужество.
Это были лучшие времена, это были худшие времена, это был век мудрости, это был век глупости, это была эпоха веры, это была эпоха недоверия, это была пора света, это была пора тьмы, это была весна надежды, это была зима отчаяние.
Существовало два класса благотворительных людей: один — люди, которые мало делали и много шумели; другой — люди, которые много сделали и совсем не шумели.
Наш мир – мир разочарований, и нередко разочарований в тех надеждах, какие мы больше всего лелеем, и в надеждах, которые делают великую честь нашей природе.
Постоянство в любви — хорошая вещь; но это ничего не значит и ничто без постоянства во всяком усилии.
Меня нужно принять таким, каким я был создан. Успех не мой, неудача не моя, но они вместе делают меня.
Счастье — это подарок, и фокус в том, чтобы не ждать его, а радоваться, когда оно приходит.
Ибо хорошо иногда быть детьми, и никогда лучше, чем на Рождество, когда его могущественный Основатель Сам был ребенком.
В том маленьком мире, в котором существуют дети, кто бы их ни воспитывал, нет ничего так тонко воспринимаемого и так тонко ощущаемого, как несправедливость.
Я не знал с нею ни минуты счастья, а сам днем и ночью только о том и думал, каким счастьем было бы не расставаться с нею до гроба.
Вот тебе твой верный друг что скажет: хочешь стать необыкновенным – добивайся своего правдой, а кривдой никогда ничего не добьешься.
Замечал ли ты в своих родных краях такое явление, что дети от неудачных браков всегда особенно торопятся вступить в брак?
Я бы не сказала, моя милая, – заметила суровая леди, чей голос я до этого слышал всего один раз, – что, думая о ком-нибудь, мы тем самым получаем право чего-то ожидать от этого человека.
Ведь не может человек жениться, пока он еще осматривается.
Вот мой совет: никогда не откладывайте на завтра того, что вы можете сделать сегодня. Промедление крадет у вас время. Хватайте его за шиворот.
Я тебе скажу, что такое настоящая любовь, – продолжала она торопливым, неистовым шепотом. – Это слепая преданность, безответная покорность, самоунижение, это когда веришь, не задавая вопросов, наперекор себе и всему свету, когда всю душу отдаешь мучителю… как я!
Представьте себе, что из вашей жизни вычеркнули один особенно важный день, и подумайте, как по-иному повернулось бы ее течение. Вы, кто читаете эти строки, отложите на минуту книгу и подумайте о той длинной цепи из железа или золота, из терниев или цветов, которая не обвила бы вас, если бы первое звено ее не было выковано в какой-то один, навсегда памятный для вас день.
Видит Бог, мы напрасно стыдимся своих слез, – они как дождь смывают душную пыль, иссушающую наши сердца
Всю жизнь мы совершаем самые трусливые и недостойные поступки с оглядкой на тех, кого ни в грош не ставим.
Мы напрасно стыдимся своих слез, – они как дождь смывают душную пыль, иссушающую наши сердца
Волокно дерева никакой лакировкой не скроешь; чем больше накладываешь лаку, тем яснее проступает волокно.
Печально, печально поднялось солнце и осветило печальное зрелище, ибо что может быть печальнее, нежели человек с богатыми дарованьями и благородными чувствами, который не сумел найти им настоящее применение, не сумел помочь себе, позаботиться о счастье своем, побороть обуявший его порок, а покорно предался ему на свою погибель.
Перемена во мне совершилась. Хорошо это было или плохо, простительно или не простительно, но это было так.
Фамилия моего отца была Пиррип, мне дали при крещении имя Филип, а так как из того и другого мой младенческий язык не мог слепить ничего более внятного, чем Пип, то я называл себя Пипом, а потом и все меня стали так называть.
Она не помнила, ей было все равно, и от этого я снова заплакал, но только в душе, – а это самые горькие слезы.
Нет на свете обмана хуже, чем самообман, а я, конечно, плутовал сам с собой, выдумывая эти отговорки.
Миссис Джо была очень чистоплотной хозяйкой, но обладала редкостным умением обращать чистоту в нечто более неуютное и неприятное, чем любая грязь. Чистоплотность, говорят, сродни благочестию, и есть люди, достигающие того же своей набожностью.
Короче говоря, я из трусости не сделал того, что заведомо надлежало сделать, так же как раньше из трусости сделал то, чего делать заведомо не надлежало.
Не диво, если бы я, по незнанию, принял от кого-нибудь фальшивые полкроны; но как я мог посчитать за полноценные деньги монету, которую сам же чеканил?
Бесконечно тяжело стыдиться родного дома. Возможно, что это – заслуженное наказание за черную неблагодарность, лежащую в основе такого чувства; но что это бесконечно тяжело – я знаю по опыту.
Нет на свете обмана хуже, чем самообман, а я, конечно, плутовал сам с собой, выдумывая эти отговорки.
Потому что если ты хочешь ей досадить, – продолжала Бидди, – так, по-моему (хотя тебе, конечно, виднее), лучше и достойнее было бы не обращать на ее слова никакого внимания. А если ты хочешь добиться ее, так, по-моему (хотя тебе, конечно, виднее), она того не стоит.
Дети, кто бы их ни воспитывал, ничего не ощущают так болезненно, как несправедливость
Странно, как подумаешь, что каждое человеческое существо представляет собой непостижимую загадку и тайну для всякого другого. Когда въезжаешь ночью в большой город, невольно задумываешься над тем, что в каждом из этих мрачно сгрудившихся домов скрыта своя тайна, и в каждой комнате каждого дома хранится своя тайна, и каждое сердце из сотен тысяч сердец, бьющихся здесь, исполнено своих тайных чаяний, и так они и останутся тайной даже для самого близкого сердца. В этом есть что-то до такой степени страшное, что можно сравнить только со смертью.
Кто вопросов не задает, тот лжи не слышит.
Красильщик скрыть не может ремесло, Так на меня проклятое занятье Печатью несмываемой легло. О, помоги мне смыть мое проклятье!
Да, они оказались совсем рядом, вот как мы с вами, ведь я мысленно стою у вас за плечом, мой читатель
Никогда ничего не делать спустя рукава, но вкладывать в работу всего себя, и какова бы ни была работа, никогда не относиться к ней с пренебрежением – таково, насколько я теперь вижу, было мое золотое правило.
Чистоплотность, говорят, сродни благочестию, и есть люди, достигающие того же своей набожностью.
Разреши тебя спросить: замечал ли ты в своих родных краях такое явление, что дети от неудачных браков всегда особенно торопятся вступить в брак?
Бидди никогда не язвила, не капризничала, не менялась со дня на день; терзать меня ей было бы только тяжело, а отнюдь не приятно; она охотнее причинила бы боль себе, нежели мне. Так почему же, почему я не мог решительно предпочесть ее Эстелле?
Так всю жизнь мы совершаем самые трусливые и недостойные поступки с оглядкой на тех, кого ни в грош не ставим.
Так всю жизнь мы совершаем самые трусливые и недостойные поступки с оглядкой на тех, кого ни в грош не ставим
Хочешь стать необыкновенным – добивайся своего правдой, а кривдой никогда ничего не добьешься
Потому что я никогда больше не буду из-за вас плакать, – сказал я. И бессовестно солгал: уже тогда я горько плакал в душе, а сколько мне пришлось выстрадать из-за нее в позднейшие годы, о том знаю я один.
Дом этот был построен явно не на месте, и невольно приходило на ум, что когда-то на заре своей юности он случайно забежал сюда, играя с другими домами в прятки, да так и застрял, не найдя пути обратно.
Много раз с того далекого дня я задумывался над этой способностью детской души глубоко затаить в себе что-то из страха, пусть совершенно неразумного.
Но, очевидно, сожаление может потрясти нас и без любви.
А это сиденье за столом, когда я, безмолвный и смущенный, неизменно чувствовал, что есть здесь лишние нож и вилка, и они – мои, есть лишний рот, и это – мой, лишние тарелка и стул, и они – мои, лишний человек, и это – я!
Зачем я берег этот последний лоскуток от покрывала надежды, разодранного, развеянного по ветру? Разве я знаю? Зачем вы, читатель, проявили такую же непоследовательность в прошлом году, в прошлом месяце, на прошлой неделе?
Когда опасность придет, он встретит ее мужественно, но к чему забегать вперед?
Будучи всегда занята по горло, сестра моя посещала церковь через доверенных лиц; другими словами, в церковь ходили Джо и я.
Нет на свете обмана хуже, чем самообман,
Ложь – она и есть ложь. Откуда бы она ни шла, все равно плохо, потому что идет она от отца лжи и к нему же обратно и приводит.
Сосредоточив все свое внимание на ноже и вилке, ложке, стаканах и прочих орудиях самоубийства.
Представьте себе, что из вашей жизни вычеркнули один особенно важный день, и подумайте, как по-иному повернулось бы ее течение.
Около горящей свечи кружат и бабочки и всякие противные букашки, – сказала Эстелла, бросив взгляд в его сторону. – Может ли свеча этому помешать?
Молодой ученый, оказавшись во власти чудовища, которое он создал в своей гордыне, был не более несчастен, чем я, оказавшись во власти человека, который создал меня и к которому я испытывал тем сильнейшее отвращение, чем больше он проявлял ко мне восхищения и любви.
И чем больше он думал, тем больше ему становилось не по себе, а чем больше он старался не думать, тем неотвязней думал.
Видит Бог, мы напрасно стыдимся своих слез, – они как дождь смывают душную пыль, иссушающую наши сердца. Слезы принесли мне облегчение – я смягчился, о многом пожалел, глубже почувствовал свою неблагодарность.
Случай сам не приходит к человеку, а нужно его ловить.
Понемногу свыкаясь со своими надеждами, я невольно стал замечать, какое действие они оказывают на меня и на окружающих меня людей. Влияние их на мой собственный характер я по возможности старался от себя скрыть, но в глубине души отлично знал, что его нельзя назвать благотворным.
Злобы в людях не так уж много. Вот если на этом можно что-нибудь выгадать, тогда пойдут на что угодно.
Миссис Джо была очень чистоплотной хозяйкой, но обладала редкостным умением обращать чистоту в нечто более неуютное и неприятное, чем любая грязь.
Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, – век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, – словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем – будь то в хорошем или в дурном смысле – говорили не иначе, как в превосходной степени.
Ведь до того как стать необыкновенным ученым, надо быть обыкновенным или нет? Возьми хоть короля – сидит он на троне, с короной на голове, а разве мог бы он писать законы печатными буквами, если бы не начал с азбуки, когда еще был в чине принца?
Ох, уж это столь распространенное убеждение в том, что всякие шероховатости «сгладятся»! Не в том, что их обстрогают или отшлифуют, а в том, что они «сами сгладятся»! Так иному сумасшедшему все вещи кажутся полированными!
Для гордых натур, пожалуй, нет ничего более нестерпимого, чем гордость других людей
Душа, заключенная в каждом человеке, – возразил призрак, – должна общаться с людьми и, повсюду следуя за ними, соучаствовать в их судьбе. А тот, кто не исполнил этого при жизни, обречен мыкаться после смерти. Он осужден колесить по свету и – о, горе мне! – взирать на радости и горести людские, разделить которые он уже не властен, а когда-то мог бы – себе и другим на радость.
Забота о ближнем – вот что должно было стать моим делом. Общественное благо – вот к чему я должен был стремиться. Милосердие, сострадание, щедрость – вот на что должен был я направить свою деятельность. А занятия коммерцией – это лишь капля воды в безбрежном океане предначертанных мне дел.
Итак, я требую фактов. Учите этих мальчиков и девочек только фактам. В жизни требуются одни факты. Не насаждайте ничего иного и все иное вырывайте с корнем. Ум мыслящего животного можно образовать только при помощи фактов, ничто иное не приносит ему пользы. Вот теория, по которой я воспитываю своих детей. Вот теория, по которой я воспитываю и этих детей. Держитесь фактов, сэр!
Разбивай их сердца, гордость моя и надежда, разбивай их сердца без жалости!
Для продления дней надо красть у ночей хоть по два-три часа, дорогая!
Это закон жизни. Кто ненадежен в одном, тот ненадежен во всем. Ни разу не встречал исключения. И вы не встретите.
Я пробую сообразить, что каждому из нас ярче всего запомнилось на ветках рождественской елки наших юных дней, – на ветках, по которым мы карабкались к действительной жизни.
Это благословение произнесли уста ребенка, но Оливер впервые услышал, что на него призывают благословение, и в последующей своей жизни, полной борьбы, страданий, превратностей и невзгод, он никогда не забывал его.
Около горящей свечи кружат и бабочки и всякие противные букашки, – сказала Эстелла, бросив взгляд в его сторону. – Может ли свеча этому помешать?
Должна вам сказать, – заметила Эстелла, снисходя до меня, как блестящая светская красавица, – что у меня нет сердца; может быть, это имеет отношение и к памяти.
Но солнце заходит ежедневно, и люди умирают ежеминутно, и нас не должен страшить общий жребий. Ну что ж, пусть смерть стучится то в ту, то в другую дверь – мы должны взять свое. Иначе все упустим! Вперед, только вперед! Если можно – выбирай дорогу получше, если нет – то по любой дороге, но только вперед! Бери все препятствия и постарайся выиграть игру.
Страшно подумать, на какие дела меня можно было бы толкнуть, запугав и принудив к молчанию.
Дети, кто бы их ни воспитывал, ничего не ощущают так болезненно, как несправедливость. Пусть несправедливость, которую испытал на себе ребенок, даже очень мала, но ведь и сам ребенок мал, и мир его мал, и для него игрушечная лошадка-качалка все равно что для нас рослый ирландский скакун.
Может быть, это только иллюзия, но, кажется мне, большинство людей хранят воспоминания о давно минувших днях, гораздо более далеких, чем мы предполагаем; и я верю, что способность наблюдать у многих очень маленьких детей поистине удивительна – так она сильна и так очевидна. Мало того, я думаю, что о большинстве взрослых людей, обладающих этим свойством, можно с уверенностью сказать, что они не приобрели его, но сохранили с детства; как мне обычно случалось подмечать, такие люди отличаются душевной свежестью, добротой и умением радоваться жизни, что также является наследством, которого они не растратили с детских лет.
Смерть – это лекарство, коим Природа излечивает все, как же закону не ухватиться за такое средство?
Так всю жизнь мы совершаем самые трусливые и недостойные поступки с оглядкой на тех, кого ни в грош не ставим.
Я склонен думать, что римляне изрядно раздражали друг друга своими носами. Поэтому, возможно, из них и получился такой непоседливый народ.
Мы напрасно стыдимся своих слез, – они как дождь смывают душную пыль, иссушающую наши сердца.
Кому лучше знать муки неизвестности, как не тем, кто ждет – тревожится и ждет?
Если вы не можете сделать ее счастливой, вы не должны ее добиваться.
Чужие заботы, как платье с чужого плеча, и носить покойно и бросить не жалко.
Кто вопросов не задает, тот лжи не слышит.
Смерть меняет нас не больше, чем жизнь, дитя мое.
Глубоко в человеческом сердце заложена страсть травить кого-нибудь.
Вот тебе твой верный друг что скажет: хочешь стать необыкновенным – добивайся своего правдой, а кривдой никогда ничего не добьешься. Так что гляди, чтоб больше этого не было, Пип, тогда и проживешь счастливо и умрешь спокойно.
А потом я посмотрел на звезды и представил себе, как страшно, должно быть, замерзающему человеку смотреть на них и не найти в их сверкающем сонме ни сочувствия, ни поддержки.
Кое-кто посмеивался над этим превращением, но Скрудж не обращал на них внимания – смейтесь на здоровье. Он был достаточно умен и знал, что так уж устроен мир, – всегда найдутся люди, готовые подвергнуть осмеянию доброе дело. Он понимал, что те, кто смеется, – слепы, и думал: пусть себе смеются, лишь бы не плакали! На сердце у него было весело и легко, и для него этого было вполне довольно.
Все дожди, какие когда-либо выпали или выпадут, не могут угасить того адского пламени, которое иной человек носит в себе.
Удивительно, как отворачивается Добродетель от грязных чулок и как Порок, сочетаясь с лентами и ярким нарядом, меняет, подобно замужним женщинам, свое имя и становится Романтикой.
А я все стоял, глядя на дом, думал, как счастлив я был бы жить здесь с нею, и знал, что с нею я никогда не бываю счастлив, а только страдаю и мучаюсь.
Удивительный он человек, второго такого не сыщешь; но я чувствую, что, когда я у него обедаю, мне приходится себя туго-натуго завинчивать, а я предпочитаю обедать в отвинченном состоянии.
Для тебя я ведь был бы достаточно хорош, а, Бидди? Бидди вздохнула, глядя на скользящие по реке паруса, и ответила: – Да; я не особенно разборчивая.
Восхищаясь размерами этого здания, он спрашивает себя, для кого оно построено. Он и не подозревает, несчастный, о духовной нищете на коралловых рифах в Тихом океане, не знает, во что обходится спасение драгоценных душ под кокосовыми пальмами и хлебными деревьями.
Что значит бедняк для бедняка – мало кому понятно, кроме них самих и бога.
Чего только на свете не скажет и не сделает женщина, особенно если речь идет о красоте другой женщины!
При несходстве характеров и взглядов брак не может быть счастливым.
Мы должны быть осторожны в своих отношениях с теми, кто нас окружает, ибо каждая смерть приносит маленькому кружку оставшихся в живых мысль о том, как много было упущено и как мало сделано, сколько позабытого и еще больше непоправимого!
Отпугивать малейшее проявление симпатии ему даже как-то сладко.
Твой долг, да и радость для тебя, я уверена, – я совсем не собираюсь читать лекцию! – ценить ее (ведь ты ее сам выбрал) за качества, которые у нее есть, а не за те, которых у нее нет.
Религиозны ровно настолько, чтобы ненавидеть, и недостаточно для того, чтобы любить друг друга.
Мне поручено сообщить ему, – сказал мистер Джеггерс, указывая на меня пальцем, – что он унаследует изрядное состояние. Далее, что теперешний обладатель этого состояния желает, чтобы он немедленно оставил свои прежние занятия, уехал из этих мест и получил воспитание джентльмена, иначе говоря – воспитание молодого человека с Большими Надеждами.
Однако куда горше телесных страданий были душевные муки, которые я испытывал.
Странно, как подумаешь, что каждое человеческое существо представляет собой непостижимую загадку и тайну для всякого другого.
Тут, на вашей грешной земле, – сказал Дух, – есть немало людей, которые кичатся своей близостью к нам и, побуждаемые ненавистью, завистью, гневом, гордыней, ханжеством и себялюбием, творят свои дурные дела, прикрываясь нашим именем. Но эти люди столь же чужды нам, как если бы они никогда и не рождались на свет. Запомни это и вини в их поступках только их самих, а не нас.
Тут-то я начал понимать, что не только часы, но и все в комнате остановилось давным-давно.
Какой толк жить скромно, когда нет денег? С тем же успехом можно было бы жить шикарно.
Пип, милый ты мой дружок, в жизни, можно сказать, люди только и делают, что расстаются. Кто кузнец, кто жнец, а кто и повыше. Вот и нужно расходиться в разные стороны, и тут уж ничего не попишешь.
Один является подобием другого, и тем не менее они чудовищно непохожи.
Я оставил его почивать, предварительно вручив ему ночной колпак, который он тотчас же надел и превратился в такое страшилище, что с той поры я никогда больше не носил ночных колпаков.
Я люблю детей, и если они, так недавно оставившие Божью обитель, отвечают нам тем же, их любовью шутить нельзя
Будучи всегда занята по горло, сестра моя посещала церковь через доверенных лиц; другими словами, в церковь ходили Джо и я
Скрытный, замкнутый, одинокий – он прятался как устрица в свою раковину.
Я сказал, что они были истинно счастливы, а без глубокой любви, доброты сердечной и благодарности к тому, чей закон – милосердие и великое свойство которого – благоволение ко всему, что дышит, – без этого недостижимо счастье.
Щедрость миссис Сауербери по отношению к Оливеру выражалась в том, что она, не скупясь, наделяла его отвратительными объедками, которых никто другой не стал бы есть. И следовательно, было немало покорности и самоотвержения в ее согласии добровольно принять на себя столь тяжкое обвинение, выдвинутое мистером Бамблом. Надо быть справедливым и отметить, что в щедрости она была неповинна ни помышлением, ни словом, ни делом.
Но теперь, когда его облачили в старую коленкоровую рубашонку, пожелтевшую от времени, он был отмечен и снабжен ярлыком и сразу занял свое место – приходского ребенка, сироты из работного дома, смиренного голодного бедняка, проходящего свой жизненный путь под градом ударов и пощечин, презираемого всеми и нигде не встречающего жалости.
Дело в том, что Оливер отнюдь не был бесчувственным; пожалуй, он даже отличался чрезмерной чувствительностью, но в результате дурного обращения был близок к тому, чтобы стать тупым и угрюмым до конца жизни. В полном молчании он принял известие о своем назначении, забрал свое имущество – его не очень трудно было нести, так как оно помещалось в пакете из оберточной бумаги, имевшем полфута длины, полфута ширины и три дюйма толщины, – надвинул шапку на глаза и, уцепившись за обшлаг мистера Бамбла, отправился с этим должностным лицом к месту новых терзаний.
Это человек почтенный, упрямый, правдивый, великодушный, с закоренелыми предрассудками и совершенно неспособный прислушиваться к голосу разума.
Случай сам не приходит к человеку, а нужно его ловить. Вот я и ходил его ловить.
Он был не из тех, о ком можно с правом сказать, что этот человек бывал когда-нибудь испуган или потрясен; но несомненно он чувствовал, что, если жена заболеет и зачахнет, он будет очень огорчен и обнаружит среди своего столового серебра, мебели и прочих домашних вещей отсутствие некоего предмета, которым весьма стоило обладать и потеря коего не может не вызвать искреннего сожаления. Однако это было бы, разумеется, холодное, деловое, приличествующее джентльмену, сдержанное сожаление.
Она всегда обращалась со мною так, точно я появился на свет из чистого упрямства, вопреки всем велениям разума, религии и нравственности и наперекор увещаниям своих лучших друзей. Даже когда мне заказывали новое платье, от портного требовали, чтобы оно являло собой нечто вроде колодок и ни в коем случае не оставляло мне свободы движений.
А я все стоял, глядя на дом, думал, как счастлив я был бы жить здесь с нею, и знал, что с нею я никогда не бываю счастлив, а только страдаю и мучаюсь.
Я придал своему лицу настолько благодарное выражение, насколько это возможно для мальчика, не ведающего, кого и за что он должен благодарить.
Я бы не сказала, моя милая, – заметила суровая леди, чей голос я до этого слышал всего один раз, – что, думая о ком-нибудь, мы тем самым получаем право чего-то ожидать от этого человека.
Раз у тебя есть идея, проводи ее в жизнь последовательно и все ей подчиняй
Кончилось тем, что она швырнула мною в Джо, – в семейном обиходе я нередко служил ей метательным снарядом, – а тот, всегда готовый принять меня на любых условиях, спокойно усадил меня в уголок и загородил своим огромным коленом.
Я – трепещущий, влюбленный даже в оборки ее платья; она – спокойная, как богиня, и отнюдь не влюбленная в фалды моего сюртука.
Если человек не джентльмен по своим душевным качествам, то это сказывается и во внешности и в манерах.
Благоразумие им нужнее, чем здоровье.
Бентли Драмл, молодой человек до того угрюмый, что он даже ко всякой книге относился так, словно автор нанес ему кровную обиду, не более дружелюбно относился и к новым знакомым.
Услужливый незнакомец, предложив мне, безопасности ради, покрепче свернуть мои кредитные билеты, опускает билеты в карман и подсовывает мне завернутую в бумагу ореховую скорлупу; но чего стоит этот фокус по сравнению с моим? Я сам завертываю в бумагу ореховую скорлупу и подсовываю ее себе под видом кредитных билетов!
Из любви к родному очагу вырастает любовь к родине
И впоследствии у меня (как, вероятно, почти у всех) бывало ощущение, словно плотный занавес скрыл все, что есть в жизни интересного и прекрасного, оставив мне только тупую, нудную боль.
Мы должны быть осторожны в своих отношениях с теми, кто нас окружает, ибо каждая смерть приносит маленькому кружку оставшихся в живых мысль о том, как много было упущено и как мало сделано, сколько позабытого и еще больше непоправимого!
В женщине взбешенной, в особенности если к другим ее неукротимым страстям присоединяются безрассудство и отчаяние, есть нечто такое, с чем мало кто из мужчин захотел бы столкнуться.
Не отступай перед трудностями. Смотри им прямо в лицо. Смотри, пока не одолеешь их.
Хотел бы я, чтобы какой-нибудь откормленный философ, в чьем желудке мясо и вино превращаются в желчь, чья кровь холодна как лед, а сердце железное, – хотел бы я, чтобы он посмотрел, как Оливер Твист набросился на изысканные яства, которыми пренебрегла бы собака! Хотел бы я, чтобы он был свидетелем того, с какой жадностью Оливер, терзаемый страшным голодом, разрывал куски мяса! Еще больше мне хотелось бы увидеть, как этот философ с таким же наслаждением поедает такое же блюдо.
Тут миссис Койлер переменила предмет разговора и принялась мне льстить. Сперва это мне понравилось, но лесть ее была так груба, что удовольствия хватило ненадолго. В ее манере подлипать ко мне под предлогом, что ее живо интересуют места и люди, с которыми я расстался, было что-то до того змеиное, что я так и видел блеск чешуи и раздвоенное жало; а когда она время от времени наскакивала на Стартопа (который разговаривал с ней очень мало) или на Драмла (который вовсе с ней не разговаривал), я завидовал им, что они сидят по другую сторону стола.
Простите, сэр, – сказал я, – могу я задать вам один вопрос? – Можете, – сказал он, – а я могу на него не ответить. Спрашивайте.
Невозможно сказать, как далеко распространяется влияние честного, душевного, преданного своему долгу человека; но вполне возможно почувствовать, как оно и тебя согревает на своем пути
Болезнь и скорбь легко передаются от человека к человеку, но все же нет на земле ничего более заразительного, нежели смех и веселое расположение духа, и я усматриваю в этом целесообразное, благородное и справедливое устройство вещей в природе
Если все дети одержимы таким же страхом, что их могут не понять, какой владел в детстве мною, – а я, не имея причин считать себя исключением, вполне допускаю, что это так, – то именно этим нередко можно объяснить, что они бывают столь молчаливы и замкнуты.
За темноту денег не платят, и потому Скрудж ничего не имел против темноты.
Столь многим мы были обязаны неиссякаемой энергии и бодрости Герберта, что я часто дивился, как он мог произвести на меня впечатление человека, не приспособленного к жизни, пока в один прекрасный день меня не осенила мысль, что неприспособленным-то, пожалуй, был в то время не он, а я.
Но содержать кабак джентльмен не может, ведь правда? – сказал я. – Ни под каким видом, – ответил Герберт. – Зато кабак вполне может содержать джентльмена.
Тем приятнее было обратиться мыслью к Бидди и Джо, чья великая скромность словно засияла еще ярче рядом с этим беспардонным бахвальством.
Для меня осталось тайной, откуда Джо были известны геометрические признаки этих четырех тысяч фунтов, но, должно быть, в таком виде сумма казалась ему более внушительной, и он всякий раз с увлечением подчеркивал, что тысячи были круглые.
С тех пор как надо мной висит черная туча, ты стал ко мне ласковей, чем когда светило солнце. Вот это всего дороже.
Должна вам сказать, – заметила Эстелла, снисходя до меня, как блестящая светская красавица, – что у меня нет сердца; может быть, это имеет отношение и к памяти.
Смерть, ожидавшая меня, была ужасна, но еще много ужаснее был страх, что после смерти меня незаслуженно осудят.
Но какое счастье для сына моих родителей – любить девушку, у которой нет родных и которая сама не мучится из-за своих предков и других не мучает!
Вы – воплощение всех прекрасных грез, какие рождало мое воображение.
Но вы не теряйте терпения. Вы и без того достаточно потеряли.
Никогда не верьте тому, что кажется; верьте только доказательствам.
В жизни, можно сказать, люди только и делают, что расстаются.
Я такая, какой вы меня сделали. Вам некого хвалить и некого корить, кроме себя; ваша заслуга или ваш грех – вот что я такое.
Настанет день, когда памяти моей будет отрадно, если в мире живых кто-то, бредущий полями по солнцу, тоже смягчится душою, думая обо мне.
Мы словно сговорились считать, что жизнь наша проходит в беспрерывном веселье, втайне же сознавали обратное.
Дети от неудачных браков всегда особенно торопятся вступить в брак
Какой у тебя бодрый взгляд на жизнь! – воскликнул я с чувством благодарности и восхищения. – А иначе нельзя, – сказал Герберт, – ведь больше-то у меня ничего нет.
Забавно смешались пылкость и нерешительность, смелость и неверие в свои силы, мечтательность и жажда действий.
Что без сердца невозможна такая красота.
Нет на свете обмана хуже, чем самообман, а я, конечно, плутовал сам с собой, выдумывая эти отговорки
Полютует и перестанет, Пип, полютует и перестанет, – так-то и все в жизни!
Раз у тебя есть идея, проводи ее в жизнь последовательно и все ей подчиняй;
Улыбаясь на этот раз не одними губами, а всем сердцем
Мне стало так обидно, тяжко, досадно, стыдно, гадко, грустно, – не могу подобрать верное слово для своего ощущения, одному Богу ведомо, как называется эта боль, – что слезы выступили у меня на глазах.
Свой старенький костюм он умел носить куда лучше, чем я – свое новое платье.
Лицо у него было некрасивое, но на редкость открытое и приветливое, что лучше всякой красоты.
Разбивай их сердца, гордость моя и надежда, разбивай их сердца без жалости!»
Джо положил руку мне на плечо нежно, как женщина. Часто впоследствии, думая о том, как в нем сочетались сила и мягкость, я мысленно сравнивал его с паровым молотом, который может раздавить человека или чуть коснуться скорлупки яйца.
Она не блистала красотой – где было ей, обыкновенной деревенской девочке, сравниться с Эстеллой! – но она была миловидная, здоровая, приветливая. Прошло не более года с ее переселения к нам (помню – она только что перестала носить черное платье), когда я однажды вечером заметил, что у нее на редкость внимательные, серьезные глаза; очень красивые глаза, и очень добрые.
Бабушка мистера Уопсла наконец победила в себе прочно укоренившуюся привычку жить
Перемена во мне совершилась. Хорошо это было или плохо, простительно или не простительно, но это было так.
Как-то утром я проснулся со счастливой мыслью, что, если я хочу стать необыкновенным, хорошо бы для начала позаимствовать у Бидди все, чему она успела выучиться.
Оно, пожалуй, и лучше было бы, – задумчиво продолжал Джо, – кабы обыкновенные люди, то есть кто попроще да победнее, так бы и держались друг за дружку, а не ходили играть с необыкновенными…
Это был чисто метафизический вопрос, уж конечно, не менее трудный для Джо, чем для меня. Но Джо изъял его из области метафизики и таким способом справился с ним.
Каюсь, я не побоялся отягчить свою совесть явной ложью, заключавшейся в слове «нет».
Мы с ним как были, так и остались равными; но теперь, глядя на Джо и думая о нем, я часто испытывал новое ощущение, будто в душе смотрю на него снизу вверх.
Он приходился дядей нашему Джо, но миссис Джо присвоила его себе
Кто вопросов не задает, тот лжи не слышит. Я подумал, как невежливо она говорит о себе, – значит, если я буду задавать вопросы, то услышу от нее ложь. Но вежливой она бывала только при гостях.
Очень печально мне жилось в то время, и надо всей моей тревожной жизнью, ни на минуту не исчезая из виду, как горная вершина над цепью более низких гор, маячила главная, неотступная тревога.
Я тебе скажу, что такое настоящая любовь, – продолжала она торопливым, неистовым шепотом. – Это слепая преданность, безответная покорность, самоунижение, это когда веришь, не задавая вопросов, наперекор себе и всему свету, когда всю душу отдаешь мучителю…
Значит, – продолжал я, начиная сердиться, – по вашему мнению, никогда не следует… – …вкладывать капитал в друзей? – подхватил Уэммик. – Конечно, не следует. Разве только если человек хочет избавиться от друга, а тогда надо еще подумать, какого капитала не жаль, чтобы от него избавиться.
Невозможно сказать, как далеко распространяется влияние честного, душевного, преданного своему долгу человека; но вполне возможно почувствовать, как оно и тебя согревает на своем пути, и я твердо знаю: все, что было в моем ученичестве хорошего, вложил в него неунывающий работяга Джо, а не его беспокойный, вечно недовольный фантазер-подмастерье.
Миссис Джо была очень чистоплотной хозяйкой, но обладала редкостным умением обращать чистоту в нечто более неуютное и неприятное, чем любая грязь. Чистоплотность
Прощайте, скучные друзья моего детства, отныне я не ваш – я создан для Лондона и славы, а не для работы кузнеца
Человек любит философствовать, когда нечего есть.
Счастье — это подарок, которым мы должны наслаждаться, когда он приходит.
Нам никогда не следует стыдиться своих слез, это дождь, сметающий ослепляющую пыль, покрывающую наши сердца.
В этой жизни бывают дни, когда стоит жить, а когда стоит умереть.
Если раны сердца углубляются по мере того, как оно растет и становится сильнее, любите это, любите это.
Я был слишком труслив, чтобы делать то, что считал правильным, точно так же, как я был слишком труслив, чтобы не делать того, что считал неправильным.
Надеюсь, что настоящая любовь и правда наконец-то сильнее любого несчастья.
Сконцентрируйтесь на всех хороших вещах, которые случаются с вами, что многое случается со всеми нами; и не в несчастьях, что что-то случается со всеми нами
Я не могу запечатать свои губы там, где я открыл свое сердце.
У каждого путешественника есть дом, где бы он ни находился.
В этом мире бесполезен тот, кто облегчает чужие недуги.
Любящее сердце — величайшая из мудростей.
Мы выковываем цепи, которые носим на протяжении всей жизни.
Мы никогда не должны стыдиться своих слез.
Вы фигурируете во всех строках, которые я читал в своей жизни.
пятнадцать.
Любовь — это то, что заставляет мир вращаться, любовь моя
Искреннее слово дороже речи
Боль разлуки несравнима с радостью воссоединения.
В человеческом сердце есть струны, которые лучше, чем никогда не вибрируют.
Дом, который учится любить больше во время путешествий.
Нет ничего в мире столь непреодолимо заразительного, как смех и хорошее настроение.
Покаяние типично для тех, кто причесывает седину.
Не оставляйте на завтра то, что вы можете сделать сегодня. Промедление — вор времени
Семья — это те люди, за которых мы пролили бы нашу кровь.
Никогда не доверяйте внешности, а свидетельствам
Сдерживайте свои аппетиты, друзья мои, и вы победите человеческую природу.
Никакое сожаление не может восполнить упущенные возможности в жизни.
Ненависть к тем, кто выше, — это бессознательное почтение тех, кто ниже
Когда человек истекает кровью, это опасно для него, но когда он смеется внутри, это предвестие какого-то зла для других.
Скрывать что-то от тех, кого люблю, не в моем характере.
Нет ничего более сильного и надежного во время жизненного кризиса, чем правда.
Есть книги, у которых передняя и задняя обложки — безусловно, лучшие части.
Весна — это время года, когда лето на солнце и зима в тени.
Не задавайте вопросов, и никакой лжи вам не ответят.
Есть мудрость в голове и одна в сердце.
Толпа людей и все еще одиночество.
Что может быть лучше любви кошки?
Деньги и товары — лучшие рекомендации.
В этом мире есть тени и тьма, но свет затмевает их.
Если бы не было плохих людей, не было бы хороших юристов.
Я буду чествовать Рождество в своем сердце, и я буду стараться делать это в течение всего года.
Коровы — моя страсть, я мечтаю уехать в Швейцарию в окружении их.
Я просто хочу быть свободным, бабочки
Промышленность — источник жизненной силы бизнеса и процветания.
День, потраченный на других, — это день прибыли для нас.
Нас нужно понимать такими, какие мы есть, и успех, и неудача делают нас такими, какие мы есть.
Кредит — это система, с помощью которой человек, который не может платить, дает другому лицу, которое не может платить, гарантию того, что он может заплатить.
Свобода, равенство, братство или смерть. Последний легче всего наградить
Не стоит вспоминать прошлое, если оно не влияет на настоящее.
Золото ослепляет человека, разрушает его ценности и убаюкивает его чувства сильнее угольного дыма.
Болезнь и скорбь легко передаются от человека к человеку, но все же нет на земле ничего более заразительного, нежели смех и веселое расположение духа, и я усматриваю в этом целесообразное, благородное и справедливое устройство вещей в природе.
И каждый, кто был на корабле, – спящий или бодрствующий, добрый или злой, – нашел в этот день самые теплые слова для тех, кто был возле, и вспомнил тех, кто и вдали был ему дорог, и порадовался, зная, что им тоже отрадно вспоминать о нем. Словом, так или иначе, но каждый отметил в душе этот великий день.
Если все дети одержимы таким же страхом, что их могут не понять, какой владел в детстве мною, – а я, не имея причин считать себя исключением, вполне допускаю, что это так, – то именно этим нередко можно объяснить, что они бывают столь молчаливы и замкнуты.
В то время я совсем не знал света и не подражал никому из многочисленных его обитателей, поступающих точно так же. Как истый философ-самородок, я нашел для себя этот путь без посторонней помощи.
Что и говорить, жалко. Но солнце заходит ежедневно, и люди умирают ежеминутно, и нас не должен страшить общий жребий. Ну что ж, пусть смерть стучится то в ту, то в другую дверь – мы должны взять свое. Иначе все упустим! Вперед, только вперед! Если можно – выбирай дорогу получше, если нет – то по любой дороге, но только вперед! Бери все препятствия и постарайся выиграть игру.
Если мир плох, значит, устроен он как попало и не суждено ему быть хорошим.
Бесполезно вспоминать прошлое, Трот, если эти воспоминания не могут помочь в настоящем.
Вселенная – довольно равнодушная мать, к сожалению, – проговорил он.
Не отчаивайтесь, – это бесполезно.
Стоит ли утруждать себя для того, чтобы кучка тупоголовых людей разевала рты и воздевала руки? Пусть они восхищаются кем-нибудь другим. Пусть этот другой добьется славы – на здоровье.
Жизненный путь человека, если неуклонно ему следовать, ведет к предопределенному концу, – произнес Скрудж. – Но если человек сойдет с этого пути, то и конец будет другим. Скажи, ведь так же может измениться и то, что ты показываешь мне сейчас?
Скрудж невольно подумал о том, что такое же грациозное, полное жизни создание могло бы и его называть отцом и обогревать дыханием своей весны суровую зиму его преклонных лет!
И в тот день, когда Оливеру Твисту исполнилось девять лет, он был бледным, чахлым ребенком, малорослым и несомненно тощим. Но природа заронила добрые семена в грудь Оливера, и они развивались себе на свободе, чему весьма способствовала скудная диета, принятая в учреждении. И быть может, этому обстоятельству Оливер был обязан тем, что увидел день, когда ему минуло девять лет.
Нет на свете обмана хуже, чем самообман, а я, конечно, плутовал сам с собой, выдумывая эти отговорки. Любопытное дело!
При несходстве характеров и взглядов брак не может быть счастливым.
Это была дальняя родственница – старая дева, страдавшая несварением желудка, которая выдавала свою чопорность за благочестие, а свою больную печень – за любовь к ближнему.
Маленький истец или ответчик, которому обещали подарить новую игрушечную лошадку, как только дело Джарндисов будет решено, успевал вырасти, обзавестись настоящей лошадью и ускакать на тот свет.
До чего это странно, – думает он, – что в самом сердце цивилизованного мира труднее приютить человека, чем бездомную собаку. Да, как ни странно, но так оно и есть, – и вправду труднее.
Наступит время, мальчик мой, – продолжает кавалерист, – когда волосы у твоей мамы поседеют, а ее лоб вдоль и поперек покроется морщинами; но и тогда она будет красивой старухой. Старайся, пока молод, поступать так, чтобы в будущем ты мог сказать себе: «Ни один волос на ее милой голове не побелел из-за меня; ни одна морщинка горя не появилась из-за меня на ее лице!» Ведь из всех мыслей, какие тебе придут на ум, когда ты станешь взрослым, Вулидж, эта лучше всех!
Все бури в конце концов затихают и наступает покой, – напоминание людям о той тишине и безмолвии, которые приходят на смену суровой буре, что зовется жизнью
Вокруг елки теперь расцветает яркое веселье – пение, танцы, всякие затеи. Привет им! Привет невинному веселью под ветвями рождественской елки, которые никогда не бросят мрачной тени! Но когда она исчезает из глаз, я слышу доносящийся сквозь хвою шепот: «Это для того, чтобы люди не забывали закон любви и добра, милосердия и сострадания. Чтобы помнили обо мне!»
А впрочем, и я пока еще приезжаю домой на Рождество. Мы все приезжаем домой, или должны приезжать, на короткие каникулы – чем длиннее, тем лучше – из той большой школы, где мы, не ладя с арифметикой, вечно бьемся над аспидной доской; приезжаем, чтобы отдохнуть самим и дать отдых другим.
Никогда не верьте тому, что кажется; верьте только доказательствам.
Но она так изменилась, так похорошела, стала такой женственной, так далеко ушла по пути всяческого совершенства, что сам я словно не подвинулся вперед ни на шаг.
Возможно, что от соприкосновения лба с известкой мозг затвердевает и это придает нам особенное упрямство. Не знаю, так это или нет, но только лоб у меня был весь в известке от стены и упрямство мое уподобилось алмазу.
Пусть несправедливость, которую испытал на себе ребенок, даже очень мала, но ведь и сам ребенок мал, и мир его мал, и для него игрушечная лошадка-качалка все равно что для нас рослый ирландский скакун.
Так ново для него, – пробормотала она, – так старо для меня; так странно для него, так привычно для меня; так печально для нас обоих!
Короче говоря, я из трусости не сделал того, что заведомо надлежало сделать, так же как раньше из трусости сделал то, чего делать заведомо не надлежало. В то время я совсем не знал света и не подражал никому из многочисленных его обитателей, поступающих точно так же. Как истый философ-самородок, я нашел для себя этот путь без посторонней помощи.
Он был на голову выше ростом, чем этот джентльмен, и на несколько голов тупее, чем большинство джентльменов.
Только тогда, мой друг, когда у вас есть веские основания, связывайте физические недостатки с моральными.
Дети, кто бы их ни воспитывал, ничего не ощущают так болезненно, как несправедливость. Пусть несправедливость, которую испытал на себе ребенок, даже очень мала, но ведь и сам ребенок мал, и мир его мал, и для него игрушечная лошадка-качалка все равно что для нас рослый ирландский скакун.
Как наш пенни с фартингом? Последнее относилось ко мне.
У каждого из нас есть свои непостижимые странности, скрытые в тайниках души, и они ждут только благоприятного случая, чтобы прорваться наружу.
Прежде мне в голову не приходило стыдиться своих рук; но тут и мне показалось, что руки у меня неважные. Презрение Эстеллы было так сильно, что передалось мне, как зараза.
Ты не думай, что я гордый, просто я хочу быть сам собой, и ты меня больше не увидишь в этом наряде. Я в этом наряде не могу быть сам собой.
Их символ веры, как сказал бы я теперь, был таков: мистер Мэрдстон – тверд; никто из окружающих его не смеет быть столь твердым, как мистер Мэрдстон; вокруг него вообще нет твердых людей, так как перед его твердостью должны преклоняться все. Исключение – мисс Мэрдстон. Она может быть твердой, но только по праву родства, она зависит от него и менее тверда, чем он. Моя мать – также исключение. Она может и должна быть твердой, но только покоряясь их твердости и твердо веря, что на белом свете другой твердости нет.
Разреши тебя спросить: замечал ли ты в своих родных краях такое явление, что дети от неудачных браков всегда особенно торопятся вступить в брак?
Постоянство в любви прекрасно, но оно не имеет никакого значения, оно ничто без постоянства в любом труде. Будь вы даже одарены талантами всех великих людей древности и современности, вы ничего не сможете делать как следует, если твердо не решите трудиться и не выполните своего решения.
В «Холодном доме» я намеренно подчеркнул романтическую сторону будничной жизни.
Но грубоватая внешность бывает обманчива (кто-кто, а я это, к счастью, уже знала), и нередко за нею скрываются нежность и ласка.
Это дает превосходную пищу для размышлений. Мы видим, какой прекрасной может стать человеческая натура и как одни и те же приятные качества развиваются у благороднейшего лорда и самого грязного приютского мальчишки.
Утомленное самообладание, равнодушие пресыщения, такая невозмутимость усталости, что никаким интересам и удовольствиям ее не всколыхнуть, – вот победные трофеи этой женщины.
Эти жалкие, безобидные существа довольны, но не счастливы. Надломленные и смиренные, они, быть может, не испытывают страданий, но зато не знают и радости
Голову он склонял к плечу, отчасти из скромного сознания собственного ничтожества, отчасти из скромного желания умилостивить всех и каждого.
И ведь меня нисколько не огорчало бы, что я такой грубый и обыкновенный, если бы мне этого не сказали!
С тех давних пор, как в раю царило вечное лето, и до наших дней, когда большую часть года зима сковывает отверженные богом широты, мужчине предопределено судьбой – любить женщину; не избежал этого и Чарльз Дарней.
Геркулес и по силе своей и по слабости.
Часто впоследствии, думая о том, как в нем сочетались сила и мягкость, я мысленно сравнивал его с паровым молотом, который может раздавить человека или чуть коснуться скорлупки яйца.
При моем появлении праздные зрители расступились, и я увидел сестру: неподвижная, бездыханная, она лежала на голых досках пола, сбитая с ног страшным ударом по затылку, который неведомая рука нанесла ей, пока она стояла, повернувшись к очагу; никогда уже больше ей не суждено было лютовать в этой жизни.
Я хотел немножко обтесать и просветить Джо, чтобы он стал более достойным моего общества и меньше заслуживал осуждения Эстеллы.
Ибо хотя то, что я хочу сейчас добавить, непосредственно касается меня, но заслуга тут не моя, а одного только Джо. Не моя преданность, а преданность Джо удержала меня от попытки убежать из дому и пойти в солдаты или наняться на корабль. Не потому, что мне было присуще трудолюбие и чувство долга, а потому, что оно было присуще Джо, я работал пусть неохотно, но достаточно усердно. Невозможно сказать, как далеко распространяется влияние честного, душевного, преданного своему долгу человека; но вполне возможно почувствовать, как оно и тебя согревает на своем пути, и я твердо знаю: все, что было в моем ученичестве хорошего, вложил в него неунывающий работяга Джо, а не его беспокойный, вечно недовольный фантазер-подмастерье.
И еще я помню, как дома, в своей спаленке, я чувствовал себя глубоко несчастным и был убежден, что никогда не полюблю ремесло кузнеца. Когда-то оно мне нравилось, но теперь – другое дело.
А когда мы играли в карты, мисс Хэвишем смотрела на нас, ревниво наслаждаясь изменчивыми настроениями Эстеллы. И порой, когда настроения эти менялись так быстро и так противоречили одно другому, что я окончательно терялся, мисс Хэвишем обнимала ее с судорожной нежностью, и мне слышалось, будто она шепчет ей на ухо: «Разбивай их сердца, гордость моя и надежда, разбивай их сердца без жалости!»
Нужно воздать должное молодой леди: она не объявила напрямик, что не хочет идти, но выразила энергическое и горячее желание «быть проклятой, если она туда пойдет». Эта вежливая и деликатная уклончивость свидетельствовала о том, что молодая леди отличалась прирожденной учтивостью, которая препятствовала ей огорчить ближнего прямым и резким отказом.
Столько я насмотрелся на свою несчастную мать, столько насмотрелся, как женщина надрывается, трудится до седьмого пота, да от горя и забот смолоду и до смертного часа покоя не знает, что теперь я пуще всего боюсь, как бы мне чем не обидеть женщину, лучше я иной раз себе во вред что-нибудь сделаю.
На мою долю доставались только жесткие куриные лапки и те глухие закоулки окорока, которыми свинья при жизни имела меньше всего оснований гордиться
Что касается меня, то у сестры, видимо, сложилось обо мне представление как о малолетнем преступнике, который в самый день своего рождения был взят под надзор полицейским акушером и передан ей с внушением – действовать по всей строгости закона.
Мне стало больно, когда она опять заговорила так, словно знакомство наше кому-то угодно и мы всего лишь куклы в чьих-то руках; но встречи с Эстеллой никогда не давали мне ничего, кроме боли. Как бы она ни держалась со мной, я ничему не верил, ни на что не надеялся и все же продолжал любить ее – без веры и без надежды. К чему повторять это снова и снова? Так было всегда.
Так уж устроен мир, – всегда найдутся люди, готовые подвергнуть осмеянию доброе дело.
Жизненный путь человека, если неуклонно ему следовать, ведет к предопределенному концу, – произнес Скрудж. – Но если человек сойдет с этого пути, то и конец будет другим.
Но видишь, они припали к моим стопам, прося защиты от тех, кто их породил. Имя мальчика – Невежество. Имя девочки – Нищета. Остерегайся обоих и всего, что им сродни, но пуще всего берегись мальчишки, ибо на лбу у него начертано «Гибель», и гибель он несет с собой, если эта надпись не будет стерта.
Болезнь и скорбь легко передаются от человека к человеку, но все же нет на земле ничего более заразительного, нежели смех и веселое расположение духа
Порой и запускали в соседа снежком – куда менее опасным снарядом, чем те, что слетают подчас с языка
Известно, что только тот, кто не попадал в затруднительное положение, знает совершенно точно, как при этом нужно поступать, и доведись ему, именно так бы, разумеется, и поступил
Я желал бы пользоваться всеми правами шаловливого ребенка, но быть вместе с тем достаточно взрослым мужчиной, чтобы знать им цену.
Что это за божество, которое вытеснило тебя?
Ты поклоняешься теперь иному божеству, и оно вытеснило меня из твоего сердца. Что ж, если оно сможет поддержать и утешить тебя, как хотела бы поддержать и утешить я, тогда, конечно, я не должна печалиться.
Забота о твоем благе, – ответствовал Дух. Скрудж сказал, что очень ему обязан, а сам подумал, что не мешали бы ему лучше спать по ночам – вот это было бы благо.
Ты хочешь своими нечистыми руками погасить благой свет, который я излучаю? Тебе мало того, что ты – один из тех, чьи пагубные страсти создали эту гасилку и вынудили меня год за годом носить ее, надвинув на самые глаза!
Скрудж снова улегся в постель и стал думать, думать, думать, и ни до чего додуматься не мог. И чем больше он думал, тем больше ему становилось не по себе, а чем больше он старался не думать, тем неотвязней думал.
Не было ни единого призрака, не отягощенного цепью
Всем этим духам явно хотелось вмешаться в дела смертных и принести добро, но они уже утратили эту возможность навеки, и именно это и было причиной их терзаний.
А не могут ли они прийти все сразу, Джейкоб? – робко спросил Скрудж. – Чтобы уж поскорее с этим покончить?
Тогда… тогда, может, лучше не надо?
Веками раскаяния нельзя возместить упущенную на земле возможность сотворить доброе дело.
Я ковал ее звено за звеном и ярд за ярдом. Я опоясался ею по доброй воле и по доброй воле ее ношу. Разве вид этой цепи не знаком тебе?
Я ношу цепь, которую сам сковал себе при жизни
Он осужден колесить по свету и – о, горе мне! – взирать на радости и горести людские, разделить которые он уже не властен, а когда-то мог бы – себе и другим на радость.
Должна общаться с людьми и, повсюду следуя за ними, соучаствовать в их судьбе. А тот, кто не исполнил этого при жизни, обречен мыкаться после смерти.
Чуть что неладно с пищеварением, и им уже нельзя доверять. Может быть, вы вовсе не вы, а непереваренный кусок говядины, или лишняя капля горчицы, или ломтик сыра, или непрожаренная картофелина. Может быть, вы явились не из царства духов, а из духовки, почем я знаю!
Почему же ты не хочешь верить своим глазам и ушам?
Скруджу не раз приходилось слышать, что у Марли нет сердца, но до той минуты он никогда этому не верил.
Видят в своих ближних – даже в неимущих и обездоленных – таких же людей, как они сами, бредущих одной с ними дорогой к могиле, а не какие-то существа иной породы, которым подобает идти другим путем.
Мало ли есть на свете хороших вещей, от которых мне не было проку
Какие у вас основания быть угрюмым? Или вам кажется, что вы еще недостаточно богаты?
Глядя на клубы тумана, спускавшиеся все ниже и ниже, скрывая от глаз все предметы, можно было подумать, что сама Природа открыла где-то по соседству пивоварню и варит себе пиво к празднику.
Человек без глаз, как ты, хозяин, куда лучше, чем с дурным глазом».
Могли похвалиться только одним преимуществом перед Скруджем – они нередко сходили на землю в щедром изобилии, а Скруджу щедрость была неведома.
Никакое тепло не могло его обогреть, и никакой мороз его не пробирал.
Присутствие Скруджа замораживало его контору в летний зной, и он не позволял ей оттаять ни на полградуса даже на веселых Святках.
Он всюду вносил с собой эту леденящую атмосферу.
Одинокий – он прятался как устрица в свою раковину.
Был мертв, как гвоздь в притолоке.
Если бы не такое положение вещей, вполне возможно, что улицы Лондона, испугавшего меня своей необъятностью, показались бы мне очень некрасивыми, кривыми, узкими и грязными.
Я плакал, и колотил ногой стену, и дергал себя за волосы – так горько было у меня на душе и такой острой была безымянная боль, просившая выхода.
Ты знаешь, что у меня здесь? – спросила она, приложив сначала одну, потом другую руку к левой стороне груди. – Да, мэм (я невольно вспомнил моего каторжника и его приятеля). – Что это у меня? – Сердце. – Разбитое! Она выговорила это слово горячо, настойчиво, с загадочной, точно горделивой улыбкой. Еще некоторое время она держала руки у груди, а потом опустила, словно они были очень тяжелые.
Посмотри на меня, – сказала мисс Хэвишем. – Ты не боишься женщины, которая за все время, что ты живешь на свете, ни разу не видала солнца? Каюсь, я не побоялся отягчить свою совесть явной ложью, заключавшейся в слове «нет».
А вот и вы! – проворчал Скрудж, подражая своему собственному вечному брюзжанию.
Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой.
Мне было слишком грустно, чтобы я мог обсуждать этот вопрос, который, при любых обстоятельствах, пожалуй, превосходил мое понимание;
Что я должна быть ему благодарна и подчиняться ему даже в помыслах.
Чем больше смотрела на него бабушка, тем больше он ее попрекал, несомненно за то, что не так давно бабушка начала пользоваться очками, а по какой-то неведомой причине он считал очки личным для себя оскорблением.
Могу ли я сказать о ее лице, – столь изменившемся потом, как я припоминаю, и отмеченном печатью смерти, как знаю я теперь, – могу ли я сказать, что его уже нет, когда вижу его сейчас так же ясно, как любое лицо, на которое мне вздумается посмотреть на людной улице?
Бидди, мне кажется, что когда-то ты любила меня, и мое неразумное сердце, хоть и рвалось от тебя прочь, подле тебя находило покой и отраду, каких с тех пор не знало. Если ты можешь снова полюбить меня хотя бы вполовину против прежнего, если ты не откажешься меня принять со всеми моими ошибками и разочарованиями, простить меня, как провинившегося ребенка.
Милый Джо, этот человек всегда прав. – Ладно, дружок, – сказал Джо, – так и запомним.
Движение самой реки – этой живой дороги, которая, казалось, сочувствовала нам, подбадривала нас и подгоняла, – все вливало в меня новые надежды.
при виде его мерзкой радости гнев и презрение придали мне мужества, и я крепко сжал губы. Что бы ни было, решил я, нельзя унижаться перед ним, а нужно сопротивляться, пока хватит сил, до последнего.
Словом, вкусил полную меру мучительных колебаний и противоречивых решений, вероятно знакомых всякому, кто когда-либо совершал необдуманные поступки.
Это у вас-то уютный дом? – сказал мистер Джеггерс. – Раз он не мешает службе, – возразил Уэммик, – почему бы и нет.
Украла у нее сердце и на место его вложила кусок льда. – Лучше было оставить ей живое сердце, – сказал я, не удержавшись, – пусть бы даже оно истекло кровью или разбилось.
Для тебя самого я ничего не могу сделать? – Ничего. Благодарю вас за этот вопрос. Еще больше благодарю за доброту, которой он подсказан.
Взгляд ее был исполнен напряженного внимания.
Как бы ни терзался и ни безумствовал, а жизнь шла своим чередом.
Немолодая, цветущая, приятной наружности женщина.
Но вы не захотели остеречься, потому что думали, что я это говорю не серьезно. Ведь думали, скажите?
Я пыталась вас предостеречь; разве нет, скажите.
Вы видите, – сказал я, чувствуя, что краснею, – мне не хватает хитрости, и я при всем желании не мог бы скрыть, что действительно хочу вас попросить о чем-то.
Но вы не теряйте терпения. Вы и без того достаточно потеряли.
На словах-то Компесон храбрился, но он был порядочный трус.
Не ставьте в затруднительное положение себя, а также никого другого, – продолжал мистер Джеггерс. – Понимаете – никого. Ничего мне не рассказывайте. Я ничего не хочу знать: я не любопытен. Разумеется, я сразу понял, что ему все известно.
Пип, – сказала Эстелла, окинув взглядом комнату, – не болтайте глупостей о том, как это действует на вас.
Если бы я мог поверить, что она поощряет Драмла с тайной целью причинить страдания мне – мне! – на душе у меня сразу бы полегчало; но она, как всегда, просто забывала о моем существовании, так что об этом не могло быть и речи.
Он преследовал ее с тупым упрямством, а Эстелла искусно его подзадоривала: она бывала с ним то ласкова, то холодна, то чуть ли не льстила ему, то открыто над ним издевалась, то встречала его как доброго знакомого, то словно забывала, кто он такой.
Эстелла взглянула на нее совершенно спокойно и тут же перевела глаза на огонь. Полное равнодушие к безумной вспышке мисс Хэвишем, выражавшееся в ее изящной позе и прекрасном лице, граничило с жестокостью
Не знаю, потому ли он сделался столь нерешительным, – сказал мне как-то мистер Джарндис, – что с самого своего рождения попал в такую обстановку, где, как ни странно, все всегда откладывалось в долгий ящик, все было неясно и неопределенно
Дочь старообразна; мать цвела как роза, а дочь пожелтела и увяла; мать увлекалась светской жизнью, а дочь – богословием.
Сказав это, он так растянул рот, что я мог бы опустить туда целую газету.
Я не сержусь, но я очень обижен.
Меня любит и как он никогда не жалуется (она не сказала на кого, но я и так ее понял), а делает свое дело, честно трудится, не жалея сил, не тратя лишних слов, не ожесточаясь сердцем.
Человек ничего не принес в этот мир – ничего не может и вынести из него.
Обвернутый чем-то черным, – словно такой предмет мог хоть кому-нибудь принести утешение.
Настанет день, когда памяти моей будет отрадно, если в мире живых кто-то, бредущий полями по солнцу, тоже смягчится душою, думая обо мне.
Как бы ни сложилась моя судьба, я едва ли стал бы вспоминать сестру с большой любовью. Но, очевидно, сожаление может потрясти нас и без любви.
Я тебе скажу, что такое настоящая любовь, – продолжала она торопливым, неистовым шепотом. – Это слепая преданность, безответная покорность, самоунижение.
Так похорошела, стала такой женственной, так далеко ушла по пути всяческого совершенства
Я не ошибся – в его простоте было много спокойного достоинства
Меня бросало в дрожь при мысли, что его может увидеть Драмл, к которому я питал лишь презрение. Так всю жизнь мы совершаем самые трусливые и недостойные поступки с оглядкой на тех, кого ни в грош не ставим.
Я ведь так считаю, что раз у тебя есть идея, проводи ее в жизнь последовательно и все ей подчиняй; не знаю, согласны ли вы со мной…
Сперва это мне понравилось, но лесть ее была так груба, что удовольствия хватило ненадолго
Нерастраченного сочувствия, что она со всеми соглашалась, на всех призывала благословение Божие и для всех держала наготове либо улыбку, либо слезы, смотря по обстоятельствам.
Это было очень похоже на то, как он вел себя во время нашей давнишней драки, очень похоже. И бедность свою он принимал в точности так же, как принял тогда свое поражение. Очевидно, все пинки и удары в жизни он сносил столь же храбро, как те, которыми наградил его я. Было ясно, что у него нет ничего, кроме самого необходимого.
Возблагодарим судьбу, и пусть она всегда выбирает своих баловней так же разумно.
Теперь или никогда. Полумер я не признаю.
Причины такого запрета не должны вас интересовать; может быть, это чрезвычайно веские и серьезные причины, а может быть – пустая прихоть. Расспрашивать об этом вам не следует.
Моя мечта сбылась; трезвая действительность превзошла мои самые необузданные фантазии.
Получил воспитание джентльмена, иначе говоря – воспитание молодого человека с Большими Надеждами.
Потому что если ты хочешь ей досадить, – продолжала Бидди, – так, по-моему (хотя тебе, конечно, виднее), лучше и достойнее было бы не обращать на ее слова никакого.
Что он мне сказал, Пип, а? Как этот Орлик обозвал меня при живом-то муже?
Бывало ощущение, словно плотный занавес скрыл все, что есть в жизни интересного и прекрасного, оставив мне только тупую, нудную боль. Но никогда этот занавес не был таким густым и тяжелым, как в те дни, когда я только что ступил на свой жизненный путь и он протянулся передо мной, прямой и безотрадный.
Я знаю, что гублю свое здоровье, и все же я не хотела бы стать другой, даже если бы могла. Страдания мои ужасны, но, просыпаясь по ночам, я нахожу утешение в том, что я именно такая.
Проживешь счастливо и умрешь спокойно.
Мне стало так обидно, тяжко, досадно, стыдно, гадко, грустно, – не могу подобрать верное слово для своего ощущения.
Презрение Эстеллы было так сильно, что передалось мне, как зараза.
