Лучшие цитаты из книг Евгения Гришковца (500 цитат)

Когда что-то понимаешь, то жить становится легче. А когда что-то почувствуешь — то тяжелее. Но почему-то всегда хочется почувствовать, а не понять!

Можно вот так вот мотаться, быть усталым, измотанным, иметь серьёзные финансовые проблемы, быть простуженным, и при этом быть абсолютно счастливым…Абсолютно… просто по той причине, что тебя ждут. И знаете, не просто вот так вот ждут, а ждёт та, которая нужно тебе, чтоб тебя ждала. Потому что есть те, которые ждут, ну и пусть подождут. Дождутся! А можно быть наоборот здоровым, перспективным, успешным и быть абсолютно несчастным, ну, потому что тебя не ждут. Она не ждёт, и кажется, что вообще никто не ждет.

И ещё у тебя есть телефон, и у этого телефона есть номер. И этот номер никто не набирает, потому что она не набирает, и кажется, что никто не набирает. А она не набирает. И при этом у тебя самого в мозгу какими-то огненными цифрами горит её номер, её заветный номер. И ты понимаешь, что не надо его набирать, причём ни в коем случае не надо его набирать, потому что будет только хуже. И как только так подумал – сразу набрал. И сразу стало хуже, причём в любом случае. Ты услышал короткие гудки, значит, она с кем-то разговаривает. С кем? Длинные гудки – она не берет трубку. Почему? Значит, у неё определился мой номер, и она не хочет брать, значит, надо позвонить с такого телефона, который она не знает. Или ты слышишь голос оператора, сообщающий о том, что абонент недоступен. Или её голос, который тебе не рад, и какие-то лживые ответы, или какие-то совсем безразличные вопросы. И ты понимаешь в этот момент, что ты, наверное, вообще никому не нужен. А с этим-то что ты можешь сделать? Если ты ей не нужен, значит, ты никому не нужен. А с этим как ты можешь справиться?

А на фотографиях всё хорошо. Там много надежды.

Улыбаться приятно, это физически приятно. Ещё приятнее смеяться. А хохотать – это же просто удовольствие!

Просто мне кажется, что если мне так нравится эта песня, то эта песня про меня. Это моя песня. Про мою жизнь. Хотя её исполнил человек, который не знает меня и вообще никогда не узнает, что я живу. Но эта песня про меня.

А я хотел и хочу, чтобы мне было хорошо. Не лучше, а хорошо. Просто хорошо…

Не важно, хорошая гостиница или плохая, дешёвая или дорогая. Заходишь в номер, а там видишь одноразовое мыло, одноразовые стаканчики и сам понимаешь, что ты тоже здесь одноразовый. Максимум двухразовый.

И так хочется вырваться из этого окна, из этого одиночества, то есть туда, где нет людей. Потому что там, где нет людей, не может быть одиночества.

Интересно: где та любовь, которой так много? Та любовь, которая есть в каждом кадре старых чёрно-белых фильмов… Вот, ну та самая любовь, которая гонит куда-то одиноких ковбоев, та любовь, которая заставляет так часто и долго курить героев французских и итальянских кинокартин, та любовь, которая чувствуется в каждом из семнадцати мгновений ну той самой весны… Где она? И есть ли она здесь? И есть ли она для тебя в этом городе? Но иногда, иногда, когда покупаешь бутылку пива в ночном киоске или выпиваешь вторую или третью рюмку чего-то в прокуренном баре, ты вдруг почувствуешь себя героем какого-то старого и, конечно же, конечно же, любимого кино. И тебе покажется, что на тебе хороший длинный, белый плащ и хорошая шляпа. Что всё это, ну то есть всё вот это, что происходит с тобой — это не что иное, как начало прекрасной дружбы. Дружбы с этим странным временем, в котором ты живёшь. Дружбы в отсутствие любви.

Мне здесь нравится, мне здесь очень многое нравится, почти всё, но я здесь ничего не люблю, а дома мне многое не нравится, но я это люблю.

«А каким же местом я устал?» — задал я себе вопрос. «Душой, ваше благородие! Душой!» — послышалось в ответ.

Если бы вам удалось надавать под зад человеку, виновному в большинстве ваших бед, вы бы неделю не смогли бы сидеть…

Это-нормально!! Ни хорошо, ни плохо… а нормально…

— Мне семьдесят шесть лет, — сказал он по-английски, — и знаешь, я думаю, что заработал себе право держать вилку в той руке, в которой мне держать её удобно.

Лучше, чем как надо, не надо, – сказал он странную фразу, которую я тут же запомнил. – Иногда можно маленько получше, под настроение. Но маленько.

Он единственный в деревне не пил. В смысле, выпить мог и даже выпива л, как говорится, по праздникам. Просто он не пил каждый день и поэтому считался непьющим. Видимо, по той причине, что он не пил, Иван Николаевич больше остальных работал. Он был единственный в деревне орденоносец. Когда-то ему власти вручили орден за труд. Этот орден назывался «Орден Трудового Красного Знамени».

Все пятнадцать лет родители дом модернизировали, ремонтировали. Они не пытались сделать из него современное жильё или удобный загородный дом со всеми удобствами. Просто такова деревенская жизнь. Все постоянно что-то делают, ковыряются, трудятся с утра до темна. А результатов не видно. Но жизнь идёт. Каждый день и без выходных.

Я завидую тому, что он остался в мире замыслов и идей и твёрдо решил не доводить их до результата. Замыслов приходит много, они приходят легко и быстро, воплощать же их долго и трудно. А с воплощённым замыслом надо ещё что-то делать. Нет! Он остаётся с идеями и замыслами, щедро их забывая и разбрасывая. Это мудро! Я так не смог.

Если ты этого не чувствуешь, значит, я тебе ничего объяснить не смогу. Он схватил чашку и отпил чай, обжёгся, закашлялся.

Но ты должен не это всё сфотографировать, а должен сделать фотографию. Чуствуешь разницу.

Я должен чувствовать, видеть и понимать, почему ты снял то или другое, какое у тебя было настроение, что ты почувствовал, что ты увидел в этих качелях или в этом, чёртовом, грузовике.

Ты же не грузовик должен фотографировать, а сделать фотографию, на которой будет грузовик.

Начальник взял меня с собой. Он говорил со мной серьёзно. Он заботился обо мне. И заботился тоже как надо, серьёзно. Да к тому же я пять секунд видел голую женщину на экране…

Они периодически целовались, а потом ссорились, а потом целовались ещё сильнее.

В голове в такие дни звенела тишина и пустота.

Пиджак этот был расстёгнут по причине пуза, да и рубашка с трудом была застёгнута на этом человеке.

Первым делом я пошёл на день открытых дверей биологического факультета. Мне казалось, что, как только я приду на биофак, моя детская любовь к жучкам и паучкам вновь проснётся во мне с прежней силой, бабушкины и дедушкины гены взыграют, и я пойму, что лучшего выбора сделать просто нельзя. А если ещё мне скажут, что в перспективе будут экспедиции, научные эксперименты, романтика путешествий, если мне помогут дорисовать образ учёного-биолога, который мною был почти нарисован, и этот образ сильно напоминал жюльверновского Паганеля, то я отброшу всякие сомнения.

Политехнический институт, который, кстати говоря, закончили мои родители, тоже не рассматривался по простой причине моей полнейшей тупости в области точных наук, которые там, собственно, и изучались.

Мама говорила мне, что если я продолжу так учиться, то стану дворником. Иногда мне обещали, что я стану грузчиком.

Что-то радостное и в то же время печальное и острое обжигает сердце осознанием безвозвратности.

Меня даже слегка обдало ветром, от того, как быстро он шёл. Он шёл быстро и на меня не оглянулся. В другой раз я увидел его на улице, он шёл одетый в жёлтый плащ и без шапки, хотя стоял мороз и улицы заполняли сгорбленные люди в шапках, пальто и шубах. А он только приподнял воротник плаща и обмотал шею поверх воротника длинным синим шарфом.

Зимой в Сибири люди, особенно мужчины, редко носят светлые одежды. А тут по коридору университета шёл человек в светло-зе лёных коротки х брюках, белых носках и тяжёлых черных ботинках с тугой шнуровкой. Ботинки были начищены до предельной возможности. Ещё на этом человеке была нежно-розовая рубашка большего, чем ему требовалось, размера. Рубашка не была заправлена в брюки. Поверх рубашки он накинул, но не застегнул белый лаборантский халат. Он шёл очень быстро, халат развевался. Тёмно-русые его волосы были пострижены коротко, но модно и торчали ёжиком при помощи лака или другого специального средства. Скуластое его лицо улыбалось, было нездешним. Улыбка была тоже нездешней. Он шёл и улыбался сам себе. Мне так понравилось, как свободно, быстро и весело он идёт, как он независимо улыбается, как он одет… что я немедленно ему позавидовал и оглянулся ему вслед, когда.

На него оглядывались, а он улыбался сам себе.

Я всё же надеялся, что в этом фильме хоть раз, хоть на секунду появится голая женщина. Иначе зачем вся эта элитарность и закрытость мероприятия?

Тогда, когда мне стало уже невмоготу от чтения титров и от этого киношедевра, я оглянулся и увидел, что Владимир Лаврентьевич спит. Он сидел и тихо спал. Мне сразу стало хорошо и спокойно.

Пока он говорил, Владимир Лаврентьевич несколько раз тяжело вздохнул, а во время особо пафосного фрагмента речи Листопадова он похлопал меня по плечу.

Я не буду его описывать. Он был Листопадов. Тут мои комментарии излишни.

По фойе даже прохаживался один высокий мужчина в светлом пиджаке, и у него на шее алел шейный платок. Я и не представлял себе, что такие люди живут где-то в недрах нашего города. И вот они из этих недр вышли на свет и собрались в одном месте.

В маленьком зале кинотеатра «Время» собралось ОБЩЕСТВО. Там были какие-то дядьки с бородами разных форм. Какие-то дамы с причёсками и платками на плечах, какие-то худосочные, очень умные мужики с плохими зубами, которые курили возле туалета и громко смеялись. Были полноватые молодые люди в очках. Были

Перед фильмом будет лекция, если что-то тебе будет непонятно, какие-то слова неясны, не переживай. Само кино важнее. А я и сам этого киноведа Листопадова не всегда понимаю.

Ну, а если голые женщины сегодня в кино будут, – сказал он, ещё сильнее улыбаясь, – ты глаза не жмурь. Смотри и старайся понять, зачем это показывают. И ещё обязательно смотри, как на них направили свет. Это очень трудно – хорошо снимать обнажённое тело.

И ещё… Тут он задумался на несколько минут.– И ещё, – продолжил он. – Я не знаю, что это будет за фильм. Не всё, что показывают в киноклубе, – шедевры. Но в любом случае, это кино стоит посмотреть. Если будет скучно, попробуй справиться со скукой, досмотри до конца. Если будет не нравиться, сразу не отказывайся, потрудись, попробуй понять, зачем люди тратили плёнку, снимали это кино. Если будет что-то непонятно, спрашивай. Договорились? – Договорились! – сказал я.

– Понимаешь, – спокойно и серьёзно сказал он, – я не знаю, понравится тебе то кино, которое мы будем смотреть. Я даже не знаю, понравится ли оно мне. Это картина одного известного испанского режиссера, не припомню, как его зовут. Но не это главное. Не об этом я хотел тебе сказать. Дело в том, что этот киноклуб – мероприятие закрытое, ну, не для всех. На него билет купить нельзя. Можно попасть только по приглашению, потому что там показывают фильмы, которые вот так в кинотеатрах не шли и не идут. Это фильмы, которые участвовали в кинофестивалях или хранятся в госфильмофонде. Раз в неделю туда можно сходить. По пятницам. Без меня вас туда не пустят. Туда ходят актёры, журналисты, преподаватели…. Ещё ряд людей, которые интересуются серьёзным кино. Многие недовольны, что я вас туда вожу. Говорят, мол, нечего юношей водить на эти показы. А я считаю, что это полезно и необходимо, – тут он откашлялся и некоторое время шагал молча.

– А какое кино будет? – робко спросил я. – Хорошее! – почти закричал Владимир Лаврентьевич и засмеялся.

И как же важно почувствовать жизнь не в одиночку, а с кем-нибудь вместе. Потому что вместе всегда сильнее, чем в одиночку.

И телефон засветился в темноте, как самая яркая звезда на небе!

Бабушка, милая! Пожалуйста, не пей так громко чай! Я же могу умереть от этих звуков!

А школу я не люблю за то, что там маленький человек впервые встречается с государством.

Каждая следующая любовь сильнее, чем предыдущая.

Детей нельзя себе позволить или не позволить. Детей нужно хотеть.

Первая рюмка делает тебя счастливым, третья отгоняет остатки счастья.

Любовь — это не счастье, не радость, не удовольствие, также это не горе, не тоска, не печаль. Потому что если бы это было счастье или тоска, то нафига тода нужно слово отдельное в русском языке?

Если человек что-то начал писать, то уже не остановишь. И главное-то обидно… Человек может быть умным, даже интеллектуалом, может любить и знать хорошую литературу и кино, может иметь прекрасное образование, а писать при этом бессмысленное говно, и совершенно не будет этого видеть.

Спрашиваю: «Где вы учитесь?» Мне говорят: «В университете». Я сразу с таким уважением: «А на каком факультете?» Отвечает: «На факультете «гостиничный бизнес». Это что? Наука такая есть? Что это за образование? Откуда оно взялось? Я уважаю людей, которые выбирают классическое образование, фундаментальные науки: математику, философию, филологию. Не тех, кто «на переводчика», а тех, кто «на филолога».

Вот у меня на руке — на ладони — линии. И я знаю, что здесь есть линия жизни, линия сердца, линия ума. Я ничего в этом не понимаю, я не умею их читать. Но если в них поверить, то значит, на моей ладони можно найти моих друзей, которые пожимали мою руку. Здесь есть мои сильные переживания. Мои события. Большие события пролегли глубже, маленькие почти не видны. Где-то здесь — мои детские мечты. Здесь — мои главные решения. Здесь даже то, что мне сделать не удалось. Здесь то, чем я горжусь. И то, за что мне стыдно. Посмотри: здесь моя жизнь. В этих линиях.
Возьми меня за руку.

И если поверить, что все эти черточки и линии не случайны, то среди них можно найти год, день и час, когда я родился. Мой родной город, мои первые шаги, моих родителей, мою первую робкую любовь, мои страдания и радости, мою ложь, которую мне удалось скрыть. И боль от того, что обманывали меня.
Здесь дорогие мне люди, здесь дела, которые мне удались и те, на которые сил не хватило. Здесь мною прожитое. И даже говорят, что среди этих линий есть будущее. А если это так… Если это так, то где-то среди этих линий уже есть ты. Я не умею читать эти линии. Вот они. Здесь я весь.
Возьми меня за руку.

— А что вы сами читаете?
— У меня сейчас длительный период нечтения. Думаю, что значительную, могучую литературу ежедневно читать невозможно: душа устаёт. В ежедневное чтение не верю и не считаю это глубоким.

Что у меня, в сущности, есть, если брать по максимуму? По максимуму у меня есть планета Земля. Это мой максимум! Планетой ограничены все мои возможности и моя жизнь.

А вот любопытно, в штате Колорадо есть эти жуки? И если они там есть, то как их там называют — «Наш жук», что ли? Интересно было бы узнать.

Тогда же я сказал ему, что непонятно, в какой момент заканчивается юность, возможно, она заканчивается тогда, когда ты начинаешь ощущать кого-то юнцами и презирать то, что этим юнцам нравится.

Таких людей Владимир Лаврентьевич называл «дядя». Стать «дядей» была заветная мечта многих, но это было как переход в некое гиперпространство. Пространство взрослого, казалось бы, бесконтрольного, но очень ответственного доверия со стороны Владимира Лаврентьевича. И только те, кого он называл «дядя», могли между собой называть его «начальник».

Я впервые узнал, что такое творчество, а главное, я узнал серьёзное и взрослое отношение к себе в творческом процессе.

– Действительно, – ответил я, напуская на себя колючесть.

И хоть мой четырнадцатилетний возраст кричал мне, что я не обязан отвечать и вообще подвергаться допросу, но человек, сидящий напротив меня, этот крик заглушал.

А они работали, как какие-то гномы в глубине своих гротов.

Иногда я ему улыбаюсь, вспоминая обстоятельства, при которых он появился у меня на коже. Эти обстоятельства короче всего можно назвать юностью.

Мне приятно видеть, как кто-нибудь зацепляется взглядом за мою маленькую наколку на запястье левой руки, пытается внимательнее её разглядеть и начинает оценивать меня иначе. Ему в моём синем якорьке сразу мерещится неведомое, глупое, а то и страшное прошлое. Я вижу это и таинственно улыбаюсь.

Если есть якорь, значит, моряк вернётся к берегу родному. А если якоря нет, т о т ы не моряк. А если т ы не моряк, зачем и к уда тебе возвращаться? Сколько лет все моряки колют якоря. Это же не просто так тебе. Так принято

Море любит, чтобы его уважали. Оно любит, чтобы его не боялись, а уважали. Якорь – это принято, понимаешь? Так принято у моряков! Это уважение к морю. Это хороший.

Вот я уже давно читаю книги, и чем больше их читаю, тем больше мне это нравится. Это хорошее занятие.

А вы же у нас не выпиваете?! – вдруг на «вы» спросил он. Я отрицательно покачал головой, в том смысле, что действительно не выпиваю.

Рассердиться и огорчиться не получилось. Лето!

– А зачем торопиться? Место тихое, погода хорошая, – удивился он, – лучше здесь вошкаться. Лучше работать в хорошем месте…

Потом он бережно-бережно двумя руками взял свою тарелку с супом. В каждой руке у него ещё было по два куска хлеба. Супа ему налили, что называется, с горкой. Он осторожно пошёл в мою сторону, глядя своими мутными голубыми глазами прямо на суп. Ноги он не переставлял, а передвигал тихонечко, шаркая сандалиями по полу. Поверхность супа чуть-чуть дрожала. Вдруг он слегка споткнулся или оступился, а может быть, просто потерял равновесие от напряжения и ответственности. Короче, он качнулся вперёд, и половина супа пролилась на пол. Михалыч с грустью посмотрел на пролитое, виновато огляделся по сторонам, убедился, что на него никто не смотрит (смотрел только я, но он этого не видел). – Ну вот, ёбаный супчик-голубчик! – сказал он тихо и сам себе, перешагнул через пролитый суп и подошёл к столу.

Особенно после того как мужик, который брал еду перед нами с Михалычем, от каши отказался категорически.

А мне, чёрт возьми, так захотелось этой гороховой каши. Но я не решился.

Или как-то раз, когда он попросил подать ему гвозди, я сходил к ящику за гвоздями, поднялся к нему на крышу и протянул их ему, он взял гвозди у меня не сразу, а рассмотрел их в моей руке, потом бережно взял левой рукой. – Спасибо! – с какой-то невероятной благодарностью сказал он, наклонился ко мне, пожал мне руку, которой я подавал гвозди. – Спасибо! – покачал головой. – Хорошие! Молодец! – и подмигнул мне.

Потом он переводил взгляд на меня и заглядывал мне прямо в глаза. – Талантливо! – восхищённо говорил он.

Я укладывал шифер на траву. Он внимательно рассматривал его и как он лежит. Потом отступал на полшага назад, как в представлении всех обычных людей делают художники, отступая от мольберта, чтобы лучше рассмотреть картину. Он явно любовался.

Он даже всё это извлёк из ящика с инструментами, а карандашик ещё и заложил за ухо. Но пилил шифер он без разметки и измерительные приборы тоже не применял. Отрезал он этот шифер на удивление довольно ровно, но не совсем, в итоге, довольно коряво у него сходились листы.

Лестница получилась у Михалыча довольно корявая, очень тяжёлая, неудобная, но вполне пригодная и крепкая. Так, видимо, у Михалыча получалось всё, что он делал.

Ящик он в кузов не поставил, а держал всю дорогу на коленях.

До встречи с Михалычем мне казалось, и часто казалось, что, когда я читаю какую-то книжку не самого глубокого и обязательного содержания, когда болтаю с приятелями, слушаю музыку или просто смотрю кино, я, казалось мне часто, ленюсь, пропускаю что-то важное, теряю время, а главное, бегу настоящего, простого и бесспорного труда. Михалыч помог погасить эти ощущения, а главное, погасил и спустил с пьедестала на нашу землю образ человека физического труда.

Как он любил вопросы! Не любые вопросы, а сложные, очень специальные, и самое главное, конкретные вопросы. Такие вопросы, которые говорят о глубоком проникновении в предмет. Но самое важное, чтобы вопрос был задан вовремя, тогда, когда ему этого хотелось, то есть в конце занятия. Как теплел его взгляд, как изменялось его лицо, когда он слышал такой вопрос! И отвечал он всегда блестяще. В такие моменты он, наверное, был близок к радости.

Но были и те, к кому он благоволил, кого он выделял и даже о ком заботился. В каждой группе была хотя бы одна такая барышня. Чтобы понравиться Данкову, нужно было в свои девятнадцать-двадцать лет выглядеть, как сельская учительница с тридцатилетним стажем. И находились такие. Такие толстопятые, в коричневых платьях, серенькая старенькая шаль на плечах, когда за окном аудитории декабрь, а в аудитории сквозняки. Такие тихие девчонки, с аккуратными тетрадями, конспектами, с очень средними оценками в зачётке по всем дисциплинам, с короткими прямыми ресницами, потупленными взорами… Утром у них такие лица, будто они плакали всю ночь. Лица у них такие потому… потому что они действительно плакали.

В таком его подходе к одежде не было вызова или позы. Он просто не придавал этому значения.

Машины у него не было. Детей?.. Не знаю. Но детей, о которых надо было заботиться, точно не было. Дачи не было. Жена была, а женщины или женщин не было. И желания что-либо такое иметь тоже, очевидно, не было. Куда же он девал значительную свою деканско-доцентскую зарплату? (Тогда в 70—80-е они получали хорошо). Он ничего на себя не тратил. Но было видно, что и деньги сами по себе его не волнуют.

Данков был всегда неопрятно одет. Костюма у него было два, один тёмно-серый, другой светло-серый. Оба старые, сильно запятнанные, давно или никогда не глаженные. Галстук он надевал редко и непонятно в связи с чем. Появление галстука не было связано с торжествами, официальными событиями или с экзаменами. Просто иногда он надевал галстук. Рубашек у него было несколько, они были все очень простые, сильно заношенные, с потрёпанными воротничками, с не всегда одинаковыми пуговицами, но всегда чистые. Старый-старый портфель, старые часы на руке, старые визгливые ботинки. Стригся он, по-моему, раз в год, и то летом, когда мы его не видели. Он не придавал никакого значения.

Если кто-то ронял ручку или чихал, он реагировал на это, как сторожевой робот из фантастических фильмов. Он тут же оглядывался на звук, вспоминал, что мы – это мы, он видел нас, возвращался к действительности, и лицо его искажала мука отчаянного непонимания… Непонимания, зачем всё это…

С каким упоением он читал нам лекции, как каллиграфически он выводил на доске старославянские буквы и слова! Когда он говорил, он старался на нас не смотреть. Лицо его в эти мгновения было почти благородным. Мы же старались не то что не шуметь, а не дышать. Если бы мы могли стать прозрачными, мы сделали бы это.

Я чертовски плохо учился у Данкова. Я не мог найти смысла, а стало быть и сил, для изучения этого сложнейшего предмета. Историческая грамматика! Понимаете?! Это же грамматика уже не существующего, мёртвого языка… Языка церковнославянских текстов. Классический и фундаментальный предмет! Данков страстно любил его. А мы не любили. От этого пропасть между нами только увеличивалась, хотя и без того эта пропасть была необозрима.

И все также знали, что из-за того, что он стал деканом, ему.

Об этом он часто и трагически сообщал, и, конечно, мы были во всём виноваты.

Просто при нас его мощное недоброе сердце не выдержало и дало сбой. Данков заметно удивился предательству, которое совершили его собственные здоровье и организм. При нас он стал часто посещать врачей и подолгу лежать в больницах, а потом тихо и незаметно покинул деканат.

И ещё на его лице всё росло и накапливалось выражение непонимания того, что происходит в мире и что творится с людьми.

Лучше, чем как надо, не надо.

Лето! Бесконечно долгое лето! Лето не давало мне думать плохо и переживать.

Без супа какая работа? Так, возня.

Талантливо! – восхищённо говорил он.

Не хотел бы я тогда увидеть нас его глазами!

Данков заметно удивился предательству, которое совершили его собственные здоровье и организм.

Его голову запросто можно было назвать «головища» или даже «башка».

В комнате стоял сильный запах. Это был запах Михалыча в целом.

Что-то очень хорошее есть для меня в сочетании этих звуков: Михалыч.

Я пытался рассказать что-то про то, что я видел, чего коснулся и что полюбил. И вот я с ужасом и радостью понимаю, что у меня нет средств и возможностей передать словами то, что я видел, слышал, вдыхал и знал. Я же догадываюсь и даже точно знаю, что наша Колбиха ничем не особенная деревня. Купили бы мы дом в другой деревне, были бы другие лица, другие истории, имена. Но «наш» дом был в Колбихе. У меня в моей жизни есть эта деревня, а не другая. Я не хотел бы там жить, не смог бы, не могу. И я знаю, что в Колбихе всё будет, как было, если только горожане не скупят там все дома. И какие бы глобальные технические изменения ни сотрясали города, как бы ни совершенствовался, в том числе, сельский труд, в Колбихе всё будет неизменно. Она либо будет такой, какой я её знаю и люблю, либо её не будет вовсе. А не будет и не будет! Не мне решать. Само собой всё произойдёт или не произойдёт. Ну, не станет Колбихи, такой, какая есть, что в этом плохого? Сорок некрасивых домов в красивом, но суровом краю? Полсотни сильно пьющих мужиков и полсотни менее пьющих женщин, живущих и работающих, только чтобы как-то прожить день, неделю, зиму и дотянуть до тепла? Вот Колбиха. Что в этом хорошего? Что я такое полюбил? А ещё я помню, когда мы после последней.

Когда я вспоминаю Колбиху, меня охватывает неуёмное и очень тревожное желание что-то важное сохранить. Но я понимаю в то же самое мгновение, что сохранить ничего нельзя. Жизнь не зафиксировать, не передать, не удержать! Я не смогу передать или пересказать, как говорила наша соседка Клавдия Владимировна. Не смогу передать её интонации, её обороты, её словечки, её истории. И даже если бы я сделал тысячи снимков, записал бы массу рассказов, всё равно эти записи и фотографии ничего не сохранят и не сберегут. Даже для меня они будут только иллюстрациями к моим воспоминаниям, переживаниям и к моей любви. А любовь не нуждается в иллюстрациях, как жизнь не терпит остановок и неподвижности.

Ходила Ада в больших роговых очках с толстыми линзами.

Я люблю Колбиху, понимаю это и чувствую всё сильнее и сильнее. А те, кто в Колбихе живут, её так не любят. Просто живут. А я не смог бы в Колбихе жить, но люблю. Странно, правда?

Мы в своих книжках, картинках, спектакликах намного интереснее, живее, забавнее и больше, чем в жизни. Мы поэтому-то всё это и делаем… Пишем, рисуем, играем… А человек, которому дан талант живой жизни, в этой жизни будет интереснее, живее и больше всех своих творческих попыток. Но как же важно такому человеку жить и не догадываться о том, что он так одарён и что ему не следует беспокоиться.

Вот так. Кто-то сказал, а кто-то услышал.

А потом я понял, почему у нас нож не в почёте. Потому что, если есть ножом и вилкой, то в какой руке, позвольте вас спросить, прикажете держать хлеб?

Потому что теперь, когда выпадает безделье, это всё равно не та скука, в голове-то всё чего-то копошится, варится, беспокоит и не отпускает. И ещё уже не вернуть того детского ощущения неподвижности времени.

Я ехал тогда домой, и настроение моё было гадкое. Я думал и ругал себя за то, что не справился и не смог заставить себя поработать ещё. Я чувствовал себя слабаком и лентяем. Но я также понимал, что не мог я больше заниматься таким вот физическим трудом, делая абы как абы что, только по той причине, что мне за это заплатят деньги.

Нам бы немцы за такую нашу работу руки бы поотрывали, а не то что денег дали, – искренне согласился Михалыч. – А у них по-другому нельзя. Там же кругом всё красиво, чистенько. Я бы тоже так смог. Так даже веселее, когда красиво. Только не надо тут этого. Лучше, чем как надо, не надо, – сказал он странну.

Непонимание – это главное, что связывает меня и мои воспоминания с Василием Николаевичем. Я не понимаю, как из парня, который родился где-то под Тамбовом, который с юности фанатично любил и был предан лингвистической науке, русской словесности и всему тому гуманистическому, живому и прекрасному, что хранили и хранят те книги, которые он с таким трепетом брал в руки, постигал их, любил… Как из него получился такой злодей? Как он оторвался от той земли, которую понимал и знал много лучше, чем мы? Как он оторвался от людей и остался среди книг, и как книги умерли в его руках и превратились в тексты? Я не понимаю.

Молчать! – заорал Данков. – Как вы явились в Университет! – на слове «университет» он поднял правую руку вверх и потряс огромной своей пятернёй. – Вы не на панель здесь вышли. То, что вы не брали в руки учебники и не ходили в библиотеку, это мне ясно. Но у вас же в глазах знаете что?! Ничего!! Сколько вы провели у зеркала? А? Сколько вы смотрели на себя, чтобы так себя разукрасить? Как мне вас жаль! Видеть в зеркале такой ужас, какой видите вы! Это действительно ужас. – Он покачал головой очень скорбно. – Скажите мне честно, я не понимаю! Вот вы накрасились, оделись, посмотрели в зеркало и остались довольны? Вам нравится то, что вы увидели, а? Вера, скажите мне! Что, вот так, как она ходит, – это норма.

– Мне семьдесят шесть лет, – сказал он по-английски, – и знаешь, я думаю, что заработал себе право держать вилку в той руке, в которой мне держать её удобно.

Ему было хорошо там, где он есть. Потому что ему было хорошо с собой.

– Лёша, – ответил я, – не буду я колоть якорь. Мама будет плакать, а отец ругаться. – Ну и что, – в сердцах сказал он, – якорь-то нужен тебе. Тебе жить, не им!

Кто-то сказал, а кто-то услышал.

На сенокос, на посадку картошки и другие важные мероприятия они все собирались, приезжали со своими детьми и работали здорово, умело, по-деревенски.

Ему в моём синем якорьке сразу мерещится неведомое, глупое, а то и страшное прошлое. Я вижу это и таинственно улыбаюсь.

Я ехал домой и смутно догадывался, что, наверное, не смогу никогда делать такую работу, причиной исполнения которой будут деньги. Только деньги и всё.

Как соблазнительна эта легкость рассказа: да – и я, и меня, и со мной!

Когда я читаю эту прозу, главная моя эмоция вот какая: и со мной такое бывает, происходит.

У Михалыча, к примеру, такая: «Лучше, чем как надо, не надо».

Как же много людей! И никто меня не знает таким, как я хотел бы, чтобы меня знали. Даже те, кто меня любит. Любит меня по каким-то своим причинам. У них свои причины. Причины любить меня находятся в них самих. А те, кто меня не любит, или те, кому я неприятен, или даже те, кто терпеть меня не может, с ними эта неприязнь ко мне уже происходит по моим причинам. Я даю им поводы для нелюбви. А любят по своим причинам.

А такие ощущения могла дать только самостоятельно выбранная и открытая книга. Книга же, прочитанная по указанию школьной программы и учителя, никаких просторов не открывала.

Мне это нравится! Непонятно – значит, непонятно! И нечего пытаться. Очень хорошо! Удобно! Уважаю!

Мы объясняли жаждущим бить Борю парням, что наш приятель – гений математики, а значит, полный идиот и придурок, и не стоит об него пачкать руки. Услышав такое, ребята иногда хотели бить Борю еще азартнее. Тогда я сообщал им, что у Бори опухоль в мозгу и он может умереть в любую секунду, а обвинят их. Ребят это обычно успокаивало, но не всегда. Тогда били нас.

Поэтому сложно представить себе Человека-паука в Венеции, на Монмартре или на Биг-Бене. Равно как и Дракула вряд ли убедительно смотрелся бы летящим над Гудзоном, на фоне знаменитых небоскребов. Он же граф.

Ну а если еще вспомнить, каким образом, при каких обстоятельствах и на каких условиях Америке досталась Аляска, то становится совсем грустно! Лучше об этом тоже не думать, а то возникает неприятное ощущение, что либо меня обворовали, либо я сам сильно продешевил. Даже не знаю, какой из этих вариантов более неприятный и обидный.

А есть страны, про которые мы можем сказать самую малость и довольны этим. Бельгия – писающий мальчик и брюссельская капуста. Польша – там сильно шепелявый язык. Чехия – там язык менее шепелявый. Италия – это прекрасно во всех смыслах. Франция – это прекрасно, но по-другому.
Англия… А что Англия? Англия – это… это Англия!!!

Элвис и Мэрилин не могли быть нашими соотечественниками. Иначе обязательно школы, в которых они учились, назвали бы в их честь, торжественно открыли бы мемориальные доски при входе в эти школы, непременно отыскали бы каких-нибудь родственников или, на худой конец, одноклассников, которые рассказывали бы, каким непоседливым, но целеустремленным был один и какой доброй, нежной, но с сильным характером была другая.

Ни один из наших самых крупных политиков или обладателей колоссальных непонятных обычному человеку капиталов не сможет потягаться степенью удивительности, а также степенью приобщения к самым сокровенным желаниям и мечтам ни с одним голливудским артистом даже средней величины.

В жизни, как известно, за всё приходится платить. Но почему-то не покидает ощущение того, что в счёт включены солидные чаевые.

Я прожил год без любви, я смог прожить год без любви.
Я прожил год без любви.

Однажды я экспериментировал. Как только видел, что какой-нибудь человек смотрел на часы, я тут же подходил и спрашивал у него: «Сколько времени?» Все, без исключения, опять смотрели на часы, прежде чем ответить.

Москва! Здесь всегда найдётся несколько сотен фанатов чего угодно.

Работать в бессонную ночь не получится. В бессонную ночь можно только не спать.

Высшее проявление дружбы — это наделение друга так называемыми «refrigerator rights», то есть правом доступа к холодильнику.

Но бессонная ночь — это не просто ночь, когда ты не спал. Это не ночь, когда ты веселился, выпивал чего-то, искал, надеялся или реализовывал свои ночные поиски и надежды. Это не ночь, проведённая в беседах, спорах или глубоких и существенных разговорах с близким и дорогим другом. Это не ночь любви. Это не ночь семейных раздоров. Это не ночь у постели больного…
Бессонная ночь — это просто одинокая ночь без сна.

Мне друзья нужны, чтобы окончательно не потеряться и не засуетиться вконец. Мне нужно знать, что есть такие люди, ради которых я могу отменить все дела, пожертвовать полезными для меня обстоятельствами или даже ночью выскочить из постели и помчаться к другу, пусть бы в этой постели была самая красивая девушка на свете. Мне нужно знать, что я это могу. И пусть никто из друзей никакой жертвы от меня не попросит.

Жизнь — это тебе не супермаркет, дружище. Любовь найти нельзя. Её можно только встретить.

Я знаю так много умных, сильных, трудолюбивых людей, которые очень сложно живут, которые страдают от одиночества или страдают от неразделённой любви, которые запутались, которые, не желая того, мучают своих близких сами мучаются. То есть людей, у которых нет внешнего врага, но которые живут очень не просто. Но продолжают жить и продолжают переживать, желать счастья, мучиться, влюбляться, разочаровываться и опять на что-то надеяться. Вот такие люди меня интересуют. Я, наверное, сам такой.

Она сказала в том смысле, что, когда умирает любимое животное, человек остаётся один со своим горем, никто сильно не сочувствует. Когда умирает близкий человек, тогда все понимают, и кто искренне, кто формально, а кто за компанию, но все понимают и сочувствуют. А вот умер кот, говорила она, и одиночество страшно обнажилось.

Как ни крути, но какой бы ни был дорожный знак и чего бы он ни ограничивал или даже запрещал… но дорожный знак всегда свидетельствует о заботе одного человека о другом человеке…

… Невнятный и ватный дневной сон. Такой сон, который может навалиться на двадцать минут, а кажется, что спал ты несколько часов. Такой сон облегчения не приносит, путает и ломает ощущение времени суток и сбивает ночной сон. Но такой дневной сон, если наваливается, то он непреодолим, а стало быть, необходим совершенно…

— Ну что, родная, — выдыхая дым и пар, тихо, но отчетливо сказал Миша Москве, — ещё одного человека доконала?! Доконала и гудишь? Ну гуди, гуди… Что ты ещё можешь?..

— А ты что не ждёшь меня? — спросил он, стоя у самой двери.
— Не цепляйся к словам, Миша! Не мучай меня такими вопросами! Я не знаю, как тебе ответить. Какой-то спектакль получается, в самом деле. Я вчера мучалась… Сегодня мучаюсь из-за того, что вчера надумала и сказала. Не спрашивай меня. Иди.
Миша быстро шагнул к ней и обнял. Пакет неприятно зашелестел, но не помешал. Он крепко прижал её к себе, поцеловал в щёку, а потом отыскал губы и поцеловал в губы сильно, но коротко. Она обняла его. Так они стояли, обнявшись.
— Прости меня, милая! — сказал он тихо.
— Как редко ты меня целуешь, обнимаешь и даже просто трогаешь. А я всегда жду, — сказала она тихо-тихо. — Я тебя всегда жду и всегда волнуюсь.

Порядок восстановить легче. А вот в спокойствии есть мудрость.

Не правда ли, странно, что во всех, а точнее, в большинстве фантастических фильмов и книг, если инопланетяне прилетают на Землю, то они непременно прилетают в Соединённые Штаты. И это не объясняется только тем, что в основном эти фильмы и книги создаются в Америке. А просто представить себе сложно, что инопланетяне прилетят куда-то в другое место. Например, в Китай. Ну что в этом будет интересного?! Инопланетяне прилетели к инопланетянам. Никакого конфликта, никакого удивления друг от друга.

Он курил и слушал, как со стороны проспекта доносился ровный гул. Миша слушал его и думал, что так-то и звучит московская тишина.

А как только не изображали художники-карикатуристы лица американских президентов! Но и они опять же не были страшными. Смешными были. А смешное не могло пугать.

Бывают разные состояния. То стремишься вперёд, весь наполнен солнечным, энергичным, свободным настоящим, радуешься и для тебя не существует ничего, кроме этого. А бывает вдруг защемит о чём-то потерянном, и загрустишь о серебристом, дождливом, нежном прошлом. И то и другое – здорово переживать. И то и другое – богатство.

Я давно уже убедился, что подлинное общение и настоящий глубокий, внимательный и требующий внимания собеседник — это большая редкость.

А герой счастливым быть не может. Герой всегда несчастен, одинок и чаще всего не знает, как жить. Вот так. Хочется быть героем и хочется быть счастливым. Два взаимоисключающих желания.

Музыка — наш фон, даже самая хорошая, это объём наших впечатлений.

А вообще это прекрасно, когда люди находят в себе силы извиниться. Это прекрасно, но очень немногие умеют это делать. И далеко не все умеют искренне благодарить, находить слова для комплиментов, признаваться в своей неправоте или честно говорить, что не знают ответа на тот или иной вопрос.

Фальшь, высокомерие, ограниченность, бесчувственность, злоба, зависть и прочее — не национальные черты. Я не знаю ни одной фальшивой, завистливой или злой нации…

Отцовство очень упрощает и осмысляет жизненный процесс, оберегает от безумных и пошлых поступков и шагов, удерживает в равновесии. Потому что это так просто: нужно трудиться, быть сильным, порядочным, не окончательно самолюбивым и не быть законченным эгоистом, если у тебя есть дети.

Прекрасный, великий, глубокий, не сразу открывающийся и любимый город! Нет города, похожего на Одессу. И Одесса ни на что не похожа.

А ведь женщине ничего не объяснить! И сам же знаешь, что бесполезно объяснять! И когда произносишь такие слова, сам знаешь, что говорить их бесполезно… Когда в полном отчаянии говоришь женщине, и говоришь-то каким-то срывающимся голосом: «Поверь, поверь мне, что никто и никогда так, как я, любить тебя не будет. Никто и никогда! Ты понимаешь?!» И отчаянно при этом трясешь рукой. Потому что смотришь в её глаза и сразу догадываешься по глазам, что все мужчины так говорят. Все так говорят! Этими же самыми словами. И это ужас! Потому что все говорят правду! Потому что, действительно, никто не сможет точно так же, как Я… Точно так же не сможет, а слова те же… И ясно, что ничего нельзя объяснить. Объяснить ничего не получится. И в этот момент хочется только головой в омут или в окно. Но останавливает то, что ты понимаешь, что всем хочется в такой момент того же самого.

Книжки о мужской психологии женщины покупают и читают. Хотя там про мужчин написано как про каких-то диковинных животных или про иноплонетян с очень странным поведением. А книги про корабли женщины не читают…

Над его койкой в кубрике висит фотография жены или девушки, которая, он верит в это, его ждёт. И ему очень нужна ее верность. Но при этом ему вполне достаточно фотографии. Без этой фотографии он бы не пошёл в бой так спокойно, как уже ходил и как пойдёт завтра.

И вот увидишь такие яблоки, и даже представишь, как впиваешься в них зубами, а они хрустят и даже шипят. И чувствуешь, как сок наполняет рот, и от этого во рту даже становится кисло… И купишь таких яблок, и думаешь о том, как их будешь есть… Но приносишь их домой, а там в вазочке лежат несколько немного запыленных, уже сморщившихся яблок, которые ты купил когда-то, и думаешь — ну не выбрасывать же их, надо же их сначала. И оттого что они уже несвежие и невкусные, ты их ешь долго, а за это время свежие запылились и сморщились… Так и не удаётся никогда хороших яблок поесть!

Немцы просигналили русским морякам, чтобы они немедленно опустили Андреевский флаг и сдались. На что команда тральщика ответила тем, что спокойно расчехлила свою единственную пушечку и вежливо просигналила предложение готовиться к бою.

А ещё, так важно для мужчины, когда он, к тому же… не очень высокий, некрасивый, нескладный, понимает, что с чувством юмора у него не всё в порядке, и женщины, в общем, вполне равнодушно на него глядят или не глядят вовсе. Да и китель на нём сидит не очень, ботинки жмут, а усы никак не получаются достаточно густыми и нужной формы. Так вот, ему важно умереть не… в своём нелепом и конкретном обличии, а умереть в виде прекрасного крейсера, броненосца, а ещё лучше — дредноута.

Один английский эсминец протаранил немецкий дредноут, и на некоторое время вывел его из строя, при этом сам остался на плаву. Когда впоследствии командиру того эсминца присвоили какую-то награду за храбрость, он отказался, сказав, что у его корабля заклинило руль, и он просто не мог повернуть, а так бы ему и в голову не пришло таранить немецкий дредноут. Он сознался, что ему было очень страшно… Молодец! Одно слово…
Вот женщины прочитали бы про этого офицера и узнали бы, что, оказывается, есть такие мужчины, которым что-то предложили, а они сумели отказаться. Что есть те, которые отказываются… когда им предлагают.

Там, в книгах про корабли, есть много про мужские иллюзии, амбиции… И есть описания! Да, да, описание мужчин в том состоянии, в котором женщины мужчин никогда не видели. Описание того, как они, мужчины, умирали. Умирали в бою. <…> Если бы женщины прочитали Эти книжки, то им, может быть, стало бы лучше и легче. Может быть, они бы большей надеждой смотрели на нас…
Да, вот лично на меня. Но я попытался пересказывать своей жене и сразу понял, что всем Этим кораблям в семье не место. А если начать рассказывать то же самое каким-то знакомым женщинам… случайным попутчицам… Ну понятно!… Это невозможно… что о тебе подумают?!

Жизнь проще не становится, но думать о жизни становится проще.

Как можно описать череду воспоминаний? Можно сказать: «он вспомнил давний разговор с другом» — после этого можно воспроизвести сам этот разговор. Но практически-то в процессе воспоминаний вспоминается сам разговор и при этом сам этот разговор не воспроизводится. Он вспоминается весь и сразу. Так же целиком и сразу приходят из прошлого эпизоды, события, ситуации, люди. А на описание этих воспоминаний и на воссоздание самой их череды может уйти много времени, и пропадут подробности, и исчезнет смысл.

А где же можно от людей-то отдохнуть? Сейчас кругом люди. Даже на каждой горе хотя бы парочка да сидит.

Он понял, что с какого-то момента его стали больше устраивать и даже радовать те люди, которые просто умели себя хорошо вести. Этакие вежливые, пунктуальные, не сокращающие дистанцию, немногословные; такие вот редкие, в общем-то, у нас люди. Какие у них там камни за пазухой и фиги в кармане — это их дело. Но вот вовремя пришёл, сказал всё только по делу, улыбнулся, попрощался и ушёл, даже раньше намеченного, — значит, приятный и, скорее всего, умный человек. С такими хотелось сотрудничать и даже общаться.

Не смей на Аню правду вываливать! Видала я таких героев, которые вывалят всю правду на бедную женщину, сами гордятся своей честностью и даже не подумают о том, как этой бедной женщине с ним таким честным жить, зная всю его страшную правду.

Обострение чувств — этому же радоваться надо.

А широко улыбаться в одиночку, наверно, совсем невозможно. Широко улыбаться можно только кому-то. Другому человеку.

Интересно, где тот город? Тот город, который я прекрасно знаю, хотя никогда там не была. Но я видела его много-много раз в тех самых черно-белых фильмах, от которых невозможно оторваться.
Тот город, в котором всегда такой удивительный свет, всегда блестящий мокрый асфальт, и в котором нет машин, кроме поливальных. Город, в котором все так неторопливо и значительно. Набережные, мосты, монументальные милиционеры.
В том городе живут только любимые артисты, которые там всегда живые и чудесные.
Но есть ли такие места, а главное, время, где и когда этот черно-белый город совпадает с тем городом, по которому хожу я, где мерцает мое окно, или где-то в потоке машин горят фары моего автомобиля.

А я даже если поеду в командировку, и даже если сильно устану, даже если всё сделаю хорошо, но чего-нибудь по-командировочному там… натворю, схожу в ресторан, потанцую, ну, и так далее… Когда вернусь домой, ведь всё же поймут. А если она обидится… ну, Она. Обидится и уйдёт в другую комнату, будет там сидеть и молчать, я же буду выпрашивать прощение, суетиться, да и то, кстати, только для того, чтобы стало спокойно мне самому. Чтобы самому успокоится. И продолжить…

Они выстроились, а командир десантников подошёл к послу, отдал честь и сказал: «Десант крейсера «Эмден» построен». И всё. Он больше ничего не сказал. А что можно сказать про него? Молодец!
Он не сказал: «Знаете, мы тут восемь месяцев…» или «Мы маленько устали, нам бы в гостиницу, а то мы поиздержались в дороге…»
Вот что нужно женщинам почитать! Вот это! То, как тот офицер это сказал. Потому что, если они это прочитают, может быть, они перестанут так вот молча смотреть на нас, вот так смотреть… молча и качать головой. Или просто, вот так уходить в другую комнату и молчать. Им нужно прочитать это!

… И ты не обиделся. Потому что ты ещё не умеешь обижаться. Потому что как только ты научишься обижаться, в ту же секунду, не в следующую, а в ту же секунду — ты научишься обижать…

Так страшно, когда кто-то уходит, а ты остаёшься.

И хочется вот так лечь, и свернуться калачиком, и постараться занимать как можно меньше места в пространстве.

Не смотри, что здесь нет красоты,
Красота в жизни не каждому даётся,
Но зато здесь простая душа
И сердце простое так бьётся.

Берёзы — это такие белые в чёрную полосочку, а про осины я вообще сказать ничего не могу….

Тысячи людей сейчас летят в туалетах самолётов, думают о том, как же им неудобно, вместо того, чтобы думать, что они летят.

Он взял и побежал… А ведь он ничего не брал, он просто побежал.

Жить с обидой — всё равно что оставаться с незалеченной раной, то есть быть почти инвалидом.

Вот видел — иностранцы на Красной площади… Ветер, холод,
январь, снег колючий такой, минус двадцать градусов. А они такие забавные,
щебечут…, в кепочках, в шапках с помпончиками… Я представляю, как
кто-нибудь из них эту шапку покупал, там у себя, в магазине… Там сделали
большой переполох, дескать, зачем такую теплую шапку покупать? «А наш Билли
едет в Россию!» А продавец: «Да он с ума сошел…!»……. А Билли доволен.
Вот, ходит он, как… птица. Навертит шарф на шею… длинный, и ходит,
смеется громко и фотографирует, фотографирует. Россию. И… не холодно ведь
ему в курточке или пальтишке. А мы в шубах мерзнем, сутулимся, нос кутаем,
бежим…, у перчаток пальцы пустые, руки в кулаки… холодно! Мерзнем! А они
нет!

Но в одно прекрасное утро ты просыпаешься, и вдруг понимаешь:
«А я свободна, всё кончилось…»
И постепенно снова возвращается интерес к жизни, ты обнаруживаешь, что в мире есть много прекрасных вещей: вкусная еда, интересное кино, книги. Возвращаются друзья. И жизнь прекрасна! И в ней много много счастья. И много приятного. Конечно, не такого прекрасного и сильного, как любовь, но всё-таки. И ты живёшь. Но, правда, с этого момента ты живёшь очень, очень осторожно. Чтобы опять, не дай Бог, не сорваться в это переживание и боль. Живёшь осторожно, осторожно… Но продолжаешь чего-то ждать… надеяться.

Жизнь возьмёт своё.
А где моё?!

Когда в моей жизни появилась любовь, я вдруг заметил, как много есть песен, которые каким-то образом про меня. И фильмов много про меня. Пьес, стихов, картин, даже скульптур! Я каким-то образом оказываюсь просто в центре мирового искусства…

Я иду восвояси. Знаете такое место? Вот туда я иду.

…Это такое чувство… Которое называется таким словом, которое на родном языке произносить ужасно трудно. На чужом, иностранном языке, сколько угодно можно его безответственно говорить, такое слово, которое, если произнесёшь на родном языке, то обязательно, как бы извиняясь, откашляешься… Или даже это слово подумаешь – как-то споткнёшься об него… это слово «Любовь».

Правда, бывают фрагменты жизни, которые я не могу вспомнить. Это случается после какой-нибудь вечеринки. Но потом приходят друзья и помогают восстановить цепь событий вчерашней вечеринки. И вот это восстановление цепи событий чаще всего бывает приятнее и интереснее самой вечеринки.

И можно ехать по какому-нибудь штату… А какие я знаю американские штаты? Айдахо, Вайоминг, Колорадо, Массачусетс, Техас… Да не важно, по какому штату ехать. Всё равно приедешь в Лас-Вегас.

А за окном февраль, сильный ветер, воскресенье, и почти нет людей на улице, и машины проезжают редко-редко.
И до весны ещё надо дожить.

День был солнечный и ветреный, такой день, когда можно зайти за угол дома, спрятаться от ветра, прижаться спиной к чуть-чуть согретой солнцем стене и почувствовать всем сердцем радость прихода весны и тепла… Стоять, жмуриться и улыбаться.

Но вот ты шагнул, потом вдохнул — и ничего страшного, ничего особенного.

И как только пришла мысль, что можно уехать, следующая мысль была, что нужно уехать обязательно.

Но нигде, ни в каком, даже, казалось бы, самом тихом месте, в отдалении от отдалённых покосов, какой-нибудь отдалённой сибирской деревни, нигде невозможно почувствовать себя просто человеком в каком-то просто природно-географическом пространстве. Всё время чувствуется страна, определённая страна, наша страна. И даже если не видеть ничего и никого, идти через поле, без дороги, не иметь при себе никакого средства связи, и вокруг не слышать людей… И нет домов, и даже ни один телеграфный столб, с табличкой на русском языке, или линия электропередачи не нарушает естественности пейзажа и нет в небе белой полоски от самолёта, который намекал бы на век и время… Всё равно, если ты идёшь по этому полю, то это уже не Канада, и даже не Аляска… В том, как ты идёшь, уже чувствуется и видна наша страна.

Ту книжку, которую я когда-то прочёл, не понял и собирался перечитать, теперь уже не перечитаю, и даже не потому, что не будет на это времени, а потому, что не смогу вспомнить, что же я там не понял. И что-то недодуманное когда-то, недочувствованное так и останется там.

Это ещё от зимней одежды, — мелькнуло в голове. — Летом будет легче. Летом всегда легче. Но к лету должно что-то измениться, иначе я до лета не доживу.

Чем больше город, тем сильнее одиночество. А это же самый большой город.

Самое невыносимое в таком состоянии — это переходы от надежды к отчаянью, от уверенности к сомнениям и обратно.

Надо же, как только происходит что-то не очень обычное или сильно необычное, сразу думаешь: «Как в кино».

Мы только один раз были в том кафе, а я не могу теперь проезжать мимо него. Я стараюсь этого не делать. Мы просидели тогда в нём не более сорока минут, выпили — она чай, я два кофе. Говорили ни о чём, она смеялась, а я смотрел на неё — и думал о том, как я хочу взять её сейчас за руку и не отпустить никогда. Посидели сорок минут, и это кафе стало для меня «нашим» кафе. Я не могу туда зайти больше, и вид этого кафе ранит меня. И бульвары… все бульвары ранят. И весь город ранит меня беспрерывно. Потому что она здесь. А все те места, где мы встречались, стали просто эпицентрами нестерпимого… волнения, тревоги…

В сущности, зима только началась, снег пролежит ещё четыре месяца, а Москва уже устала от зимы.

Вот смотри: например, спроси меня, сколько стоит мой друг, например ты. Я бы за такой вопрос сразу раз и в глаз! А когда иду покупать тебе подарок на день рождения, хожу по магазинам и прикидываю: «Ага, вот это для него слишком дёшево, а вот это слишком дорого». И выбираю подарок по такой цене, которая, я полагаю, тебе подходит. Понял?! То есть, нахожу конкретную цену! Кому? Другу! Тебе! Свинство?! А забавно!

… Запомни: там, дома, у тебя есть ощущение, что всегда можно уехать… и есть направление, куда ехать. А тут этого ощущения не будет. Отсюда ехать некуда!… Только здесь предел…

Любовь не может быть ни счастливой, ни несчастливой. Она невыносима в любом случае.

Самый грустный вид спорта — это женское одиночное фигурное катание! Сколько бы эта молодая и красивая женщина ни каталась по льду, сколько бы страстно ни вытягивала вперёд руки, сколько бы ни выгибалась, ни крутилась бы… всё равно никто к ней не выскочит, не обнимет! Так она и останется одна на льду.

После звонков становится только хуже. Причём в любом случае. Например, вот ты не выдержал и позвонил. Предварительно придумал причину, высосал из пальца какой-то предлог и набрал заветный номер… И тебе не ответили! До этого звонка было не здорово, а после… стало просто невыносимо!

Я понял, что меня не беспокоят Её мужчины. Были они у Неё или они есть?… И сколько их?… Обычно я очень ревнив. Но теперь ревности не было! Была невыносимая любовь!… И мысль: «Лишь бы Ей было хорошо! Конечно, лучше бы со мной! Но если не со мной?… Пусть будет хорошо, и всё!»

Не стоит позволять себя обворовывать даже в мелочах!

Только с водкой и только у нас могли появиться посошки, стременные, штрафные… Всё это связано со временем. Штрафная нужна, чтобы перевести опоздавшего срочно в тот часовой пояс, в котором находятся те, кто пришёл вовремя. Ну а посошки… это последние попытки удержать, продлить счастливое время… А может быть, остановить его ещё на сутки…

… Ты же не будешь спорить, что любовь бывает не взаимной? Можно кого-то любить, а тебя любить не будут, так? Я думаю, дружба тоже может быть не взаимной. Пусть я тебе не друг. Пусть. Но это не отменяет того, что я тебя считаю своим другом. В жизни все может быть не взаимным. Понимаешь, о чем я?

И я понял в этот момент, по кому скучаю. Я понял, какого человека мне не хватает в жизни. Я со всей ясностью осознал, по кому я невыносимо тоскую, тоскую давно, и кого мне так недостаёт каждый прожитый мною день. Это конкретный человек. Мне он необходим, и я по нему скучаю. Я скучаю по себе, счастливому.

А желание такое… Желание, чтобы нас всё-таки любили и уважали. Чтобы меня любили и уважали.

Но чтобы любили и уважали не потому, что я чего-то добился в жизни, не за мои усердие, труд и упорство, и даже не за какой-нибудь талант или особенность… Чтобы любили и уважали меня не за то, что ты сильный или смелый, не за то, что ты умный, потому что долго учился, не за то, что у тебя много денег, потому что ты много работал, и не за то, что у тебя есть власть или всё это вместе. А нужно чтобы любили и уважали просто потому, что ты есть. Есть, какой бы там ни был. Никто из нас в этот мир не просился. Но мы есть. И мы пока отсюда никуда не собираемся. И нам нужно, чтобы прямо здесь каждого из нас любили и уважали только за то, что мы есть. Любили и уважали. Пусть не сильно. Но каждый день.

— Всё же хорошо, правда?
— Конечно! Всё отлично.
— Отлично-то отлично! А вот хорошо ли?

Вот среди голов мотается моя голова, — подумал я. — А в этой голове творится такое!

Саня, передёргивай – не передёргивай, а всё просто. Жил я без неё, потом жил с ней, а теперь снова без неё. А без неё – это уже у меня было. А если что-то повторяется, это не то что не интересно, это не жизнь, Саня! Не жизнь!!! Это доживание!..

Всегда говорится, в случае если люди разошлись, что брак был неудачным. Люди, может быть, прожили вместе много счастливых лет, а потом что-то пошло по-другому, и вот они расстались. Какая же тут неудача?

А лучше в такой момент вообще отложить книгу, потому что бесполезно читать.

— Вот видишь, Саня, как только заговорил про деньги, тут же забыл про любовь!

Любимая музыка без надрыва не бывает. <…> Так что у меня тут джаз. То есть музыка для тех, кто отлюбил!

Самое невыносимое — это переходы от надежды к отчаянью, от обижаться к сомнениям и обратно. Эти скачки — самая кровавая синусоида, какую только можно себе представить.

А этот парень… он мой родственник из Твери. Он недавно после армии. Я его совсем не знал. Родственники попросили… Он неплохой…

– Он очень плохой! – перебил я Гришу. – Может быть, он потом будет хорошим, но я не педагог, и заниматься его воспитанием – не наше с вами дело.

Чтобы сильно не разочаровываться, не надо сильно очаровываться.

Друзья — это те, кого я не опасаюсь. Это такие люди, которые мне нужны больше, чем я им. И уж точно между нами должна существовать не работа, а необходимость общения. Общения любой ценой, только эту цену никто не потребует. Дружба — вещь таинственная, как и любовь. Ни о какой корысти здесь речи идти не может. Просто у двух людей существует необходимость друг в друге.

— Скажи, какие бы ты послал цветы?
— Откуда я знаю? Я никогда никакие цветы не покупаю.
— Вот поэтому ты и скажи.
— Не знаю, давай такие толстые, белые. Название такое, типа панды-панды!
— Какие панды?
— Ну, панды! Такие цветы — панды!
— А, каллы?
— Да, коалы. Панды, коалы – какая разница, помню, что про медведей.

Не, меня, конечно, можно обманывать… но только в трех случаях.
1. Если умнее меня.
2. Если ты хитрее меня.
3. Если у тебя есть билет в какую нибудь безопасную страну.

С друзьями нельзя вместе работать.

Мужчина по своей природе должен о ком-то заботиться. Для самого себя мужчине работать стыдно… он должен за-бо-ти-ться!

— Страх — это хорошо. Страх — это отличная составляющая честности.
— Как насчет уважения?
— Понимаешь, страх — это честность. А уважение — это порядочность.

— От одиночества можно получить удовольствие и почти радость. Когда тебе никто не нужен.
— Это как это?
— Ну когда я никого не люблю…

Одиночество — это когда плохо, плохо, а иногда бывает, между прочим, очень плохо.

Детей как можно позволить!? Детей нужно хотеть!

Дети в жизни мужчины играют бо́льшую роль, чем в жизни женщины.

Спать — не могу, есть — не могу, пить… пить — могу.

Одно ваше слово, и я живу! Одно ваше слово, и я падаю мертвым!

— Что старше: валет или дама?
— Трудно сказать… Дама, пожалуй, выглядит моложе, хотя у дам это не всегда поймешь.

Что для человека может быть драгоценнее свободы? Разве что звон презренного металла.

— Завтра утром. На двадцати шагах с барьерами.
— Отчего же завтра? Давайте прямо сейчас. Вы, граф, говорят, с утра до вечера по пятакам упражняетесь, и как раз на двадцати шагах. Давайте мы с вами по-другому поступим. Бросим жребий. Кому выпадет – пойдет на двор да и застрелится. Безо всяких барьеров. Проигрался человек, да и пулю в лоб — обычное дело. Ну что, граф? Или в пятак легче попасть, чем в собственный лоб? Или промазать боитесь?

Волкодав — прав, а людоед — нет!

Я завидую тому, что он остался в мире замыслов и идей и твёрдо решил не доводить их до результата. Замыслов приходит много, они приходят легко и быстро, воплощать же их долго и трудно. А с воплощённым замыслом надо ещё что-то делать. Нет! Он остаётся с идеями и замыслами, щедро их забывая и разбрасывая. Это мудро! Я так не смог. Я завидую.

— Дааа, необыкновенная Вам девушка попалась.
— А обыкновенные сейчас никому не нужны! Но эта точно с придурью.

Если мы с тобой не будем ссориться, то как мы будем мириться?

— Пороть тебя буду для поддержания жизненного тонуса.
— Пороть… Вы, кстати, не первый, кто мне это предлагает.
— Потому что вид у тебя такой… не поротый.

Ты только увидишь девушку на другой стороне улицы, уже думаешь, как вы третьего ребёнка назовёте.

Дура — это способ познания мира. Это честь — быть дурой!

— Малахова, может уже на «ты» перейдём, а то я тебя по морде бил, а ты мне выкаешь.

Сильная женщина — это, по-моему, патология…

Это невозможно, но я это сделаю.

Ой как смертная казнь-то нужна! Ой как нужна-то…

Цитата — это не пару строк из какого либо фильма…..
Это-описание жизни…..

— Лажают только парни в постели, а я великолепна!
— Что?
— Это цитата из фильма! Ну ты зануда!

Вещи не всегда такие, какими кажутся… Мне вот, например, кажется, что я всегда прав.

Человек умирает с миром, только когда за спиной у него нет сожалений.

Знаешь, а я никогда не боялся смерти. Я просто не хотел на ней присутствовать…

Поэтому ты притащил её с собой? Если умираешь ты, это не значит, что все должны идти рядом, чтобы тебе не было скучно.

Патроны, как деньги — приятно тратить.

— Я думал, когда всё закончится, я уеду в деревню. Дом поставлю. Хозяйство, корова, молоко и всё такое, но…
— А тебе всегда нравилось дергать за титьки! Я тоже когда-то морочил голову тёлке одной. Всё было даже хорошо, а потом она приготовила ужин и зажгла свечи… Пришлось расстаться.
— Извращенка.

— Слушай, я у тебя давно хотел спросить: а ты, действительно, часом не ***, а?
[смех сквозь слезы] — Просто у меня мало друзей…

— Если меня будут спрашивать, — я умер!
— Не думал, что сегодня умрешь, да?… Сюрприииз!!!

— Ну всё, падла, молись!
— Что за текст? Ты что, плохих фильмов насмотрелся? Да и молиться я не умею, ты же знаешь…

Знаешь, я хотел извиниться перед тобой за тот раз. Какой, к чёрту, приказ? Любой на твоём месте поступил бы точно так же. Если б ты знал, сколько раз я представлял, что это я спас заложников; что я — герой; что она любит меня. Я просто ненавидел тебя, потому что это был ты, а не я. Я так хотел, чтобы она была со мной… А когда добился этого, то получил только секс. Но, если хочешь знать, это был не просто секс, это было больно. Ты хочешь спросить меня — зачем я женился? Ну, спроси… Давай, спрашивай… Спроси, вижу, что хочешь… Что? Громче, громче — я плохо слышу… Ладно, если нечего сказать, то молчи — я сам скажу. Брак — это то, чем мужчины платят за секс, а секс — это то, чем женщины платят за брак. Хотя жениться ради секса — это всё равно что ради ложки мёда покупать пасеку. Согласен?

Разочарование-это не выражение чувств, а выражение отсутствия чувств.

Как безобразие есть выражение ненависти, так и красота — выражение любви.

Выражение «хорошо сидим» — самое русское выражение из всех, что я знаю.

— А что тогда случилось с ними?
— Целевое поражение клеток мозга, которые отвечают за приобретённую память, остаётся только исходная информация — есть, пить, бороться за выживание. Любой движущийся объект становится угрозой, любой предмет, который можно взять в руки — пищей. Человек превращается в животное. Потом вирус поражает центральную нервную систему, человек умирает, потому что лишён возможности двигаться и ориентироваться в пространстве.
— Это что, какой-то неудачный эксперимент?
— Почему? Удачный — мы хотели это сделать… Это идеальный боевой вирус. Противник уничтожает сам себя.

— Она не заслужила этого…
— Ну прости, я думал — тебе всё равно.

Это хорошо, что всё закончилось хорошо…

На фестивале было представлено какое-то ненормальное количество фильмов. Судите сами: были фильмы плохие, были фильмы мерзкие, были фильмы омерзительные, ну и были откровенно поганые фильмы. Среди этого прекрасного разнообразия хотелось бы выделить двухсерийную ленту наших зарубежных друзей фильм «Шито и крыто».

Звёзды не снимают фильмы. Фильмы делают звезд.

К ночи прожитый день становится фильмом. Фильмом, отснятым на телевидении.

Я люблю эти фильмы, соответственно я люблю жить как в этих фильмах.

— Что будем делать?
— Если хочешь, можем посмотреть фильм.
— Я уже все фильмы видел.
— У нас очень-очень много фильмов.
— И я все их видел.

Это просто фильм, это просто фильм, это просто… Мы все умрём!

Первый фильм служит сам себе оправданием, потому что это — первый фильм.

Каждый прожитый день является гораздо лучшим фильмом, чем любой снятый фильм.

Есть два беспроигрышных варианта, как оправдать тупость и идиотию в фильме. Сказать, что этот фильм для детей или подростков. Или сказать, что этот фильм арт-хаус.

Образ мыслей, выраженный с помощью языка, мельче, чем выраженный с помощью письма.

Матерная ругань — предельное выражение экспрессии, выражение сильных чувств. Из всего речевого запаса именно мат соответствует наибольшему возбуждению.

Любовь — это половое чувство, выраженное поэтически. По крайней мере, не выраженное поэтически половое чувство не заслуживает названия любви.

Мы можем порой распознать в лице современника выражение минувшего века, но нам никогда не удаётся распознать выражение века грядущего.

Женщина принимает подарки мужчины как выражение его чувств, а он начинает видеть в выражении её чувств лишь способ выманивать подарки.

— Сахарное печенье? Разве ты не слышала выражение «Ты то, что ты ешь»?
— А ты никогда не слышала выражение «Иди к чёрту»?!

— Любимым выражением моей бабушки было «Цыплят по осени считают».
— Любимым выражением моей бабушки было «Сейчас кого-то ремнем по попе приложу!»

МАСКА – лицо одного выражения.

Мысль должна иметь выражение…

Музыка меняет выражение лица.

— Пошли их всех, куда лошадь не пройдет.
— Для леди это не лучшее выражение.
— Черт. Иногда это самое что ни на есть подходящее выражение.

Существует нечто, раскрывающее нашу душу больше, чем лицо наше, — это его выражение; и нечто, раскрывающее ее больше, чем выражение нашего лица, — это наша улыбка.

Танец — вертикальное выражение горизонтального желания.

У абстракции больше всего форм выражения.

Пояснительные выражения объясняют темные мысли.

Нежность в затверженных выражениях раздражает.

Искусство есть высшее выражение свободы.

Я не создаю фильмы просто, чтобы зарабатывать деньги. Я зарабатываю деньги, чтобы создавать фильмы.

Как говорят в плохих фильмах, хе-хе, такое бывает только в плохих фильмах…

И улыбайся всем как можно шире — они должны быть уверены, что ты холодная лицемерная сволочь.

Страх всегда притягивает именно то, чего ты боишься. А если ты ничего не боишься, ты становишься невидим. Лучшая маскировка – это безразличие.

Впечатление от жизни одинаково во все времена — небо синее, трава зеленая, люди дрянь, но бывают приятные исключения.

Когда человек ищет, чем подтвердить свои параноидальные идеи, он всегда находит.

Послушав песню один раз, он завел ее снова. Потом еще раз. Потом еще. Видимо, его душе нужен был кислород.

Считается, если бросить палку собаке, она будет глядеть на эту палку. А если бросить палку льву, то он будет, не отрываясь, смотреть на кидающего. Это формальная фраза, которую говорили во время диспутов в древнем Китае, если собеседник начинал цепляться за слова и переставал видеть главное.

— Помнишь сказку про Аленький цветочек?
— Помню, — сказала я.
— Я только сейчас понял, в чем ее смысл.
— В чем?
— Любовь не преображает. Она просто срывает маски.

У величайших книг мало читателей, потому что их чтение требует усилия.

Разве это не обычное состояние человека – сидеть в темноте возле огня, зажженного чьим-то милосердием, и ждать, что придет помощь?

Лет десять назад новая пара кроссовок, привезенная дальним родственником из-за бугра, становилась точкой отсчета нового периода в жизни — рисунок подошвы был подобием узора на ладони, по которому можно было предсказать будущее на год вперед. Счастье, которое можно было извлечь из такого приобретения, было безмерным. Теперь, чтобы заслужить право на такой же его объем, надо было покупать как минимум джип, а то и дом… Инфляция счастья.

Всегда рекламируются не вещи, а простое человеческое счастье. Всегда показывают одинаково счастливых людей, только в разных случаях это счастье вызвано разными приобретениями. Поэтому человек идет в магазин не за вещами, а за этим счастьем, а его там не продают.

Про этот мир вообще никто ничего по-настоящему не понимает.

Если бы кокаин продавался в аптеках по двадцать копеек за грамм как средство для полоскания при зубной боли, подумал он, его нюхали бы только панки — как это, собственно, и было в начале века.
А вот если бы клей «Момент» стоил тысячу долларов за флакон, его охотно нюхала бы вся московская золотая молодежь и на презентациях и фуршетах считалось бы изысканным распространять вокруг себя летучий химический запах, жаловаться на отмирание нейронов головного мозга и надолго уединяться в туалете.

— Находясь в ж*пе, ты можешь сделать две вещи. Во-первых — постараться понять, почему ты в ней находишься. Во-вторых — вылезти оттуда. Ошибка отдельных людей и целых народов в том, что они думают, будто эти два действия как-то связаны между собой. А это не так. И вылезти из ж*пы гораздо проще, чем понять, почему ты в ней находишься.
— Почему?
— Вылезти из ж*пы надо всего один раз, и после этого про нее можно забыть. А чтобы понять, почему ты в ней находишься, нужна вся жизнь. Которую ты в ней и проведешь.

Банальные выражения оправдывают худшие жестокости.

Незаурядные личности ценят незаурядные выражения.

Политика есть концентрированное выражение экономики.

Афоризм есть лаконичное выражение бесконечного.

Ненависть – самое искреннее выражение лести.

Молчание — самое совершенное выражение презрения.

В любви начисто отсутствовал смысл. Но зато она придавала смысл всему остальному. Она сделала моё сердце лёгким и пустым, как воздушный шар. Я не понимала, что со мной происходит. Но не потому, что поглупела — просто в происходящем нечего было понимать. Могут сказать, что такая любовь неглубока. А по-моему, то, в чём есть глубина — уже не любовь, это расчёт или шизофрения.

Я не уверен, что выражение «пришел в себя» вполне подходит. я с детства ощущал какую-то стыдливую двусмысленность: кто именно пришел? Куда пришел? И, что самое занимательное, откуда? С возрастом я понял, что на самом деле слова «прийти в себя» означают «прийти к другим», потому что именно эти другие с рождения объясняют тебе, какие усилия ты должен проделать над собой, чтобы принять угодную им форму.

С точки зрения мужской половой морали, существует две категории женщин. «Сукой» называется женщина, которая отказывает мужчине в половом акте. «Блядью» называется женщина, которая соглашается на него. Мужское отношение к женщине не только цинично, но и крайне иррационально… большинство молодых женщин попадает в обе категории одновременно, хоть это и невозможно по принципам элементарной логики.

Ничто так не выдает принадлежность человека к низшим классам общества, как способность разбираться в дорогих часах и автомобилях.

Все на свете – просто водоворот мыслей, и мир вокруг нас делается реальным только потому, что ты становишься этим водоворотом сам.

Все прекрасное, что может быть в человеке, недоступно другим, потому что по-настоящему оно недоступно даже тому, в ком оно есть.

— Как это странно — он умер, а мы живем… Только я подозреваю, что каждый раз, когда мы ложимся спать, мы точно так же умираем. И солнце уходит навсегда, и заканчивается вся история. А потом небытие надоедает само себе, и мы просыпаемся. И мир возникает снова.

Но в нас горит еще желанье, к нему уходят поезда, и мчится бабочка сознанья из ниоткуда в никуда.

Ассортимент был большой, но какой-то второсортный, как на выборах.

Вы всё равно не знаете, что с этими жизнями делать. И куда бы вы ни глядели, вы все равно глядите в огонь, в котором сгорает ваша жизнь. Милосердие в том, что вместо крематориев у вас телевизоры и супермаркеты. А истина в том, что функция у них одна.

— Не бойся показаться дураком. Наоборот, бойся показаться очень умным.
— Почему?
— Потому что тогда немедленно возникнет вопрос: если ты такой умный, то почему ты нанимаешься на работу, а не нанимаешь на неё?
— Логично, — сказал Татарский.

Каждый раз реформы начинаются с заявления, что рыба гниет с головы, затем реформаторы съедают здоровое тело, а гнилая голова плывет дальше. Поэтому все, что было гнилого при Иване Грозном, до сих пор живо, а все, что было здорового пять лет назад, уже сожрано.

Я всегда находил поцелуй чрезвычайно странной формой контакта между людьми. Насколько я знаю, это одно из тех нововведений, которые принесла с собой цивилизация – ведь известно, что дикари, живущие на южных островах, или жители Африки, ещё не переступившие ту грань, за которой изначально предназначенный человеку рай оказывается навсегда потерян, не целуются никогда. Их любовь проста и незамысловата; возможно, что и само слово «любовь» неприменимо к тому, что происходит между ними. Любовь, в сущности, возникает в одиночестве, когда рядом нет её объекта, и направлена она не столько на того или ту, кого любишь, сколько на выстроенный умом образ, слабо связанный с оригиналом.

Надо придать лицу выражение лица.

– Что? Почему у тебя такое выражение лица?
– Какое выражение?
– Такое, из-за которого хочется тебя врезать.
– Господи, ты точно сестра Дерека, а я уже и забыл.

Мужчины бывают красивые и некрасивые. Красивые суперсексуальны, интересны, как телефонная книга, и, как правило, – откровенные, ярко выраженные мудаки. Некрасивые, как правило, – скрытые, не ярко выраженные мудаки.

Выбирай выражения и перестань меня ранить…

Изящество – это внешнее выражение внутренней гармонии.

Порочна не любовь, а способ выраженья.

Афористам всю жизнь приходится выбирать выражения.

Какое сердитое выражение лица — глупее некуда.

Чем отличаются забористые выражения от подзаборных?

Окончательную правду русскому человеку всегда сообщают матом.

Проститутка хочет иметь с мужчины сто долларов за то, что сделает ему приятно, а приличная женщина хочет иметь все его бабки за то, что высосет из него всю кровь.

Россия, в сущности, тоже страна восходящего солнца – хотя бы потому, что оно над ней так ни разу по-настоящему и не взошло до конца.

Если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет.

Наши космонавты получают за полет двадцать – тридцать тысяч долларов. А американские – двести или триста. И наши сказали: не будем летать к тридцати штукам баксов, а тоже хотим летать к тремстам. Что это значит? А это значит, что летят они на самом деле не к мерцающим точкам неведомых звезд, а к конкретным суммам в твердой валюте. Это и есть природа космоса. А нелинейность пространства и времени заключена в том, что мы и американцы сжигаем одинаковое количество топлива и пролетаем одинаковое количество километров, чтобы добраться до совершенно разных сумм денег. И в этом одна из главных тайн Вселенной…

Когда я притворяюсь, у меня все всегда получается натурально. Поэтому я притворяюсь всегда – так выходит гораздо правдоподобнее, чем если я вдруг начну вести себя искренне. Ведь что значит вести себя искренне? Это значит непосредственно выражать в поведении свою сущность. А если моя сущность в том, чтобы притворяться, значит, единственный путь к подлинной искренности для меня лежит через притворство.

Какие бы формы не были нам предписаны прошлым, на самом деле каждый из нас все равно видит в жизни только отражение своего собственного духа. И если вы обнаруживаете вокруг себя непроглядную темноту, то это значит только, что ваше собственное внутреннее пространство подобно ночи.

Единственное реальное мгновение времени — это «сейчас».

Люди просто не понимают до чего они счастливы. До тех пор, пока это счастье не отберут.

Самая смешная из моих проблем — моё имя. Она возникает у меня только в России. Но, поскольку я здесь живу, приходится признать, что это очень реальная проблема.
Меня зовут А Хули.

Антирусский заговор, безусловно, существует – проблема только в том, что в нем участвует все взрослое население России.

Ты спрашиваешь, как здесь дела. Если коротко, надежда на то, что обступившее со всех сторон коричневое море состоит из шоколада, тает даже у самых закаленных оптимистов. Причем, как остроумно замечает реклама, тает не в руках, а во рту.

Понимание происходящего вовсе не означает, что у него есть смысл.

Твоя офисная униформа вовсе не показывает, что ты освобожден от унизительного труда по окраске заборов. Наоборот. Она сообщает окружающим, что в десять утра ты должен прибыть в контору, представить себе ведро краски, и до семи вечера красить воображаемый забор внутри своей головы. С коротким перерывом на обед. И твой старший менеджер должен быть доволен ходом работы, о котором он будет судить по выражению оптимизма на твоем лице и румянцу на щеках…

Публика была самая разношерстная, но больше всего было, как это обычно случается в истории человечества, свинорылых спекулянтов и дорого одетых ***ей.

Если ты помогаешь тем, кто тебе нравится, ты просто расчёсываешь своё эго.

Непечатные выражения изобрели задолго до книгопечатанья.

Мат — это одно из выражений эмоций.

Гений – это профессионал с ярко выраженной индивидуальностью.

Музыка существует для выражения главного и необъяснимого.

Фразы не так важны! Главное — выражение лица.

Выражение лица женщины гораздо важнее ее одежды.

Вербальное выражение эмоций помогает восстановить душевный покой.

В чем главная особенность российского экономического чуда? Главная особенность российского экономического чуда состоит в том, что экономика опускается все глубже в жопу, в то время как бизнес развивается, крепнет и выходит на международную арену.

Брайан — это мой Моби Дик. Хотя dick у бедняги не очень-то моби…

— Для тебя карма, — сказал он, — для меня дхарма, а на самом деле один хрен. Пустота. Да и ее на самом деле нету.

Любой серьезный человек, чем бы он ни занимался, подсознательно примеривается к нарам и старается, чтобы в его послужном списке не было заметных нарушений тюремных табу, за которые придется расплачиваться задом. Поэтому жизнь русского мачо похожа на перманентный спиритический сеанс: пока тело купается в роскоши, душа мотает срок на зоне.

Без рынка болезней не было бы и рынка лекарств, это та самая тайна Гиппократа, которую клянутся не выдавать врачи.

Я не могу читать мысли. И никто не может, потому что ничего похожего на отпечатанный текст ни у кого в голове нет. А ту непрекращающуюся мыслительную рябь, которая проходит по уму, мало кто способен заметить даже в себе. Поэтому читать чужие мысли — все равно что разбирать написанное по мутной воде вилами в руке сумасшедшего. Здесь я имею в виду не техническую трудность, а практическую ценность такой процедуры.

Милосердие в том, что вместо крематориев у вас телевизоры и супермаркеты. А истина в том, что функция у них одна.

Бесконечное счастье не передается посредством визуального ряда.

Чует сердце: скоро, скоро в России закончится время дураков — и начнется время других дураков.

Красавица терзает сердце, пока недоступна. Глядишь на неё и думаешь — слиться с ней в любви есть высшее счастье. Идёшь ради этого на сделку с судьбой и совестью, и вот она твоя. Ликуй, орк… Однако наслаждение по природе скоротечно. В первый день можно испытать его четыре раза. На второй — три. На третий — единожды или дважды. А на четвёртый не захочешь вообще, и после того надоест на неделю.
И где её красота? Выходит, она теперь красавица лишь для соседей. А говорить с ней не о чем, ибо глупа безмерно. И не надейся, что через несколько дней захочешь её, как прежде. Не успеешь — преград теперь нет, и соблазну нет времени расцвести. Для тебя отныне это просто молодое животное, которое кормится и спит, как все скоты.
Но живёт-то с тобой! Каждый день ест и гадит, и всюду наводит беспорядок, чтобы и на минуту про неё нельзя было забыть, куда ни посмотри.
А потерять — заплачешь.

Любовь не преображает. Она просто срывает маски. Я думал, что я принц. А оказалось… Вот она, моя душа.

Построю лабиринт, в котором смогу затеряться с тем, кто захочет меня найти, – кто это сказал и о чем?

Я не пишу стихов и не люблю их. Да и к чему слова, когда на небе звезды?

Энлиль Маратович засмеялся.
— Милая, — сказал он, — у вас в голове пять тысяч маркетологов срали десять лет, а вы хотите, чтобы я там убрал за пять минут…

Все мы в этой жизни дремлем. А просыпаемся лишь с ее концом.

Крепкое слово служит для выражения сильных чувств.

Иногда молчание — это просто выражение собственного мнения.

Радостное выражение лица врача – начало выздоровления больного.

Полёт мысли есть высочайшее выражение свободы духа.

Тело — это средство выражения взглядов и убеждений.

Для такого случая имеется политкорректное выражение: слабодумающая.

– Иди ты в задницу!
– Милый, аккуратнее с выражениями!

В самозабвенных конвульсиях выражения верноподданнических чувств родятся Иуды.

Простое выражение недовольства без предложения альтернатив бесполезно.

Я не диктатор. Просто у меня такое выражение лица.

Значит, — думал я, — можно глядеть из самого себя, как из самолета, и вообще неважно, откуда глядишь, — важно, что при этом видишь…

Человек, даже очень хороший, всегда слаб, если он один. Он нуждается в опоре, в чем-то таком, что сделает его существование осмысленным. Ему нужно увидеть отблеск высшей гармонии во всем, что он делает. В том, что он изо дня в день видит вокруг.

С Россией всегда так, подумала Мария, водя руками по холодной стали – любуешься и плачешь, а присмотришься к тому, чем любуешься, так и вырвать может.

Память уверяет нас, что вчерашний день действительно был, но как знать, не появилась ли вся эта память с первым утренним лучом?

Как писал Маяковский, «гвозди бы делать из этих людей, всем бы в России жилось веселей» (это он потом исправил на «крепче бы не было в мире гвоздей», я сама видела).

А когда я замечал полное отсутствие мыслей в своей голове, это само по себе уже было мыслью о том, что мыслей нет. Выходило, что подлинное отсутствие мыслей невозможно, потому что никак не может быть зафиксировано. Или можно было сказать, что оно равнозначно небытию.

Как учить детей честному труду, если вся их вселенная возникла в результате вспышки ослепительного воровства? И честному труду — на кого? На того, кто успел украсть до приказа быть честным?

Трансляция происходящего вовсе не доказывает, что оно происходит.

Человек может быть по-настоящему счастлив только на те мгновения, когда забывает про тело и ум, потому что эти два органа всё время производят боль двух разных сортов, соревнуясь друг с другом…

Кто не хочет работать клоуном у ***асов, будет работать ***асом у клоунов.

Если сказать честно, я даже не знаю, к чему я испытываю большее равнодушие — к виду окружающих меня вещей или ко мнениям окружающих меня граждан.

Пока бабочка может летать, совершенно неважно, насколько изношены ее крылья. А если бабочка не может летать, бабочки больше нет.

Даже не знаю, как описать её лицо. Красивое. Но бывает красота, которая очевидна, общепринята и вызывает скорее рыночные, чем личные чувства. А это лицо было другим. Про такие лица думаешь, что способен распознать их очарование только сам, а все остальные ничего не поймут и не заметят — и на основании этого сразу записываешь увиденное в личную собственность. Потом, когда выясняется, что эта односторонняя сделка не имеет силы, и остальные тоже отлично все поняли, чувствуешь себя преданным…

Никогда не вини себя в том, в чем можно обвинить систему.

– Усложняешь, – махнул рукой Морковин. – Жизнь проще и глупее.

У тебя аппетит к жизни пропал. А чтобы он появился, надо немного от неё откусить и пожевать.

Красивые выражения украшают красивую мысль и сохраняют её.

— Мне знакомо это выражение лица: видел его в зеркале.

Работа для меня — это выражение моих моральных устоев.

Выражение лица у меня не невинное — скорее, пустое.

Не разношенные туфли придают лицу крайне философское выражение.

Собака смотрит на палку, а лев на того, кто ее кинул. Кстати, когда это понимаешь, становится намного легче читать нашу прессу.

Допустим, я решу их [проблемы]. Что тогда? Они просто исчезнут – то есть уплывут навсегда в то самое небытие, где и так хранятся большую часть времени. Будет только одно практическое следствие – мой ум перестанет вытаскивать их из этой черной пустоты. Так не состоят ли мои неразрешимые проблемы единственно в том, что я про них думаю, и не создаю ли я их заново в тот момент, когда про них вспоминаю?

Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле этого смысла нет.

Все дело в том, что мы постоянно отправляемся в путешествие, которое закончилось за секунду до того, как мы успели выехать.

В большинстве случаев, если ты что-то понял, ты уже никогда не сумеешь понять этого снова, именно потому, что ты все как бы уже знаешь. А в истине нет ничего такого, что можно понять раз и навсегда. Поскольку мы видим ее не глазами, а умом, мы говорим «я понимаю». Но когда мы думаем, что мы ее поняли, мы ее уже потеряли. Чтобы обладать истиной, надо ее постоянно видеть — или, другими словами, понимать вновь и вновь, секунда за секундой, непрерывно.

Никогда не замечал такой странности? Кому-нибудь другому очень просто рассказать, как надо жить и что делать. Я бы любому все объяснил. И даже показал бы, к каким огням лететь и как. А если то же самое надо сделать самому, сидишь на месте или летишь совсем в другую сторону.

Мы живы до тех пор, пока у нас есть надежда, — сказал Затворник. — А если ты ее потерял, ни в коем случае не позволяй себе догадаться об этом. И тогда что-то может измениться.

Действительно, многие миллионеры ходят в рванье и ездят на дешёвых машинах — но, чтобы позволить себе это, надо быть миллионером. Нищий в такой ситуации невыразимо страдал бы от когнитивного диссонанса, поэтому многие бедные люди стремятся дорого и хорошо одеться на последние деньги.

Так уж устроен язык. Это корень, из которого растет бесконечная человеческая глупость. И мы, оборотни, тоже ею страдаем, потому что все время говорим. Нельзя открыть рот и не ошибиться. Так что не стоит придираться к словам.

Единственный верный ответ на вопрос «что есть истина?» – это молчание, а тот, кто начинает говорить, просто не в курсе.

— Человек, – сказал Энлиль Маратович, — это самый жуткий и бессмысленный убийца на Земле. Никому из живых существ вокруг себя он не сделал ничего хорошего. А что касается плохого… Перечислять не надо?

— Ты действительно думаешь, что человек поднялся в результате эволюции выше животных?
— Конечно, — ответил я. — А разве нет?
— Нет, — сказал он. — Он опустился гораздо ниже. Сегодня только ушедший от дел миллионер может позволить себе образ жизни животного: жить на природе в самых подходящих для организма климатических условиях, много двигаться, есть экологически чистую пищу, и при этом вообще никогда ни о чем не волноваться. Подумайте: ведь никто из животных не работает.
— А белочки? — спросила Гера. — Они ведь собирают орехи.
— Милая, это не работа. Вот если бы белочки с утра до ночи впаривали друг другу прокисшее медвежье говно, это была бы работа. А собирать орехи — это бесплатный шоппинг. Работают только скоты, которых человек вывел по своему образу и подобию. И еще сам человек.

Женщина — мирное существо и морочит только своего собственного самца, не трогая ни птичек, ни зверей. Поскольку она делает это во имя высшей биологической цели, то есть личного выживания, обман здесь простителен, и не наше лисье дело в это лезть. Но когда женатый мужчина, постоянно проживающий в навеянном подругой сне с элементами кошмара и готики, вдруг заявляет после кружки пива, что женщина – просто агрегат для рождения детей, это очень и очень смешно. Мужчина даже не понимает, как он при этом комичен.

Прошлое — это локомотив, который тянет за собой будущее.
Бывает, что это прошлое вдобавок чужое.
Ты едешь спиной вперед и видишь только то, что уже исчезло.
А чтобы сойти с поезда, нужен билет. Ты держишь его в руках, но кому ты его предъявишь?

— Ты читал Набокова?
— Читал, — соврал я.
— Ну и как тебе?
— Бред сивой кобылы.
С такой рецензией невозможно было попасть впросак, я это давно понял.

О, черт бы взял эту вечную достоевщину, преследующую русского человека! И черт бы взял русского человека, который только ее и видит вокруг!

Судорожная веселость гораздо грустнее, чем открыто выраженная грусть.

Хорошо выраженная мысль звучит умно на всех языках.

Чистота побуждений — вот единственное мерило, подлинное выражение души.

Внешнее изящество — это выражение
внутренней деликатности в движениях.

Выражение его лица надо было бы заменить многоточием.

Мне нравятся ваши выражения — беру себе на вооружение.

— Помнишь, мы про внутреннего прокурора говорили?
– Помню. Это который за беспредел повязать может. Как Раскольникова, который бабку завалил. Думал, что его внутренний адвокат отмажет, а не вышло.

«Пикап» — «совокупность подлых ухваток и циничных хитростей, принятых среди нищебродов, не способных или не желающих честно расплатиться с женщиной за секс».

Вы, русские, вообще смешные. Потому что все принимаете на свой счет. А на свой счет надо принимать только деньги, остальное — спам.

— Была такая поэма у аль-Газзави. «Парламент птиц». Это о том, как тридцать птиц полетели искать птицу по имени Семург — короля всех птиц и великого мастера.
— А зачем они полетели искать короля, если у них был парламент?
— Это ты у них спроси. И потом, Семург был не просто королем, а еще и источником великого знания. А о парламенте так не скажешь.
— И чем все кончилось? — спросил Татарский.
— Когда они прошли тридцать испытаний, они узнали, что слово «Семург» означает «тридцать птиц».
— От кого?
— Им это сказал божественный голос…

Лабиринт – это символ мозга. Минотавр – животная часть ума, а Тессей – человеческая. Животная часть сильнее, но человеческая побеждает в конечном счете. В этом и заключается смысл истории эволюции.

Господи, как же погано должно стать потом, чтобы можно было жалеть о том, что происходит сейчас…

Хочешь быть счастлив в любви — никогда про это не думай.

Как наивен человек, полагающий, что может обмануть природу…

Вы, надеюсь, не будете спорить с тем, что чем человек хитрее и бессовестнее, тем легче ему живётся?

Слова, предназначенные для одного человека, ничего не дадут другому.

Откровение любой глубины и ширины неизбежно упрется в слова. А слова неизбежно упрутся в себя.

Уже много лет моя главная проблема – как избавиться от всех этих мыслей и чувств самому, оставив свой так называемый внутренний мир на какой-нибудь помойке.

Понимание того, что все создано умом, разрушает самый страшный ад.

Победить Минотавра (в себе-пр.) можно только одним способом – перестать считать себя жертвой. Тогда он просто исчезнет. У каждого свой Минотавр. Но не он, а мы его обычно ищем.

Какое небытие? Где вы вообще его видели? Чтобы «не быть», мало того, что надо быть, надо еще и подмалевать к бытию слово «не».

В этом мире нет ничего кроме пыли…

Есть хорошее выражение: будь первым исполнителем своих приказов.

— Подбирайте, пожалуйста, выражения!
— А мы не лингвисты, и так сойдет!

Прозвища в армии дело обыденное и даже служат выражением симпатии.

Самовыражение человека не возможно без выражения обезьяньего начала.

Жизнь — это выражение себя через мысли, эмоции и действия.

Выражение «надо было раньше…» (сожаления) мешают светлому будущему.

Матерные выражения способны летать, но чаще всего приземляться.

У толпы есть как бы два голоса: один для выражения ненависти, другой для выражения ликования; не чудо ли, что из тысячи глоток, вопящих разом, могут вылетать такие непохожие друг на друга звуки.

Энергия прощения, выраженного через любовь, способна преобразить твою жизнь.

Дружба — это иллюзия, культурное выражение стадного менталитета ради выживания.

Секс-шопу требуются уборщицы с отсутствием выражений «ой батюшки».

Высшим выражением счастья или несчастья является чаще всего безмолвие.

Мне вообще не особо понятно, что это сегодня значит — «большинство», «меньшинство». Как писал покойный Бернар-Анри в «Мертвых листьях», если в оркском амбаре десять овец и два волка, где здесь большинство и где меньшинство? А как быть с сорока зеками и тремя пулеметчиками?

— Все классики-гуманисты утверждали, что природа человека заключена в постоянном поиске счастья.
— Но есть закон Гаутамы, — сказал Дракула, — открытый двадцать пять веков назад. Когда никаких классиков-гуманистов еще в проекте не было. Он гласит: «любое движение ума, занятого поиском счастья, является страданием или становится его причиной».

Вчера выбежал на улицу в одной рубахе, с маузером в руке, выстрелил три раза в небо, потом подумал немного, выстрелил три раза в землю и пошел спать.

Жизнь — это как падение с крыши. Можешь остановиться? Нет. Можешь вернуться назад? Нет. Можешь полететь в сторону? Только в рекламе трусов для прыжка с крыши. Свобода воли заключается только в том, что ты можешь выбрать — пернуть в полете или дотерпеть до земли. Вот по этому поводу все философы и спорят.

Когда человек лезет в политику, никого не удивит, если выяснится, что он серийный убийца, который связан с марсианской разведкой и вдобавок работает на мумию Рамзеса Второго.

Если мы хотим скрыть от людей некий объект, достаточно сделать так, чтобы о нем никто никогда не думал. Для этого надо держать под надзором человеческое мышление, то есть контролировать дискурс. А власть над дискурсом принадлежит тому, кто задает границы. Когда границы установлены, за их пределами можно спрятать целый мир.

То, для чего нет слова, для 99,99 % людей не существует вообще.

Но это просто нарисовано в небе, а важно в мире то, что происходит сейчас и здесь. Остальное — декорации. Вселенная существует в нас, и только в нас. Все галактики и квазары, смещения и дыры, ангелы и боги не где-то там — а вот именно тут. Если не станет человека, не будет и его вселенной. Будут, возможно, другие, но уже не с нами и не для нас.

Настоящее искусство тем-то и отличается от подделок, что умеет найти путь к самому загрубевшему сердцу и способно на секунду поднять в небеса, в мир полной и ничем не стесненной свободы безнадежнейшую из жертв всемирного инфернального транса.

Мы марионетки, и все наши действия можно свести к голой механике. Но никто не способен просчитать эту механику до конца, настолько она сложна и запутана. Поэтому, хоть каждый из нас по большому счету есть механическая кукла, никому не известно, какое коленце она выкинет в следующую секунду.

Я терпеть не могу, когда дурно отзываются о целых нациях. По-моему, так поступают или неудачники, или те, у кого нечиста совесть.

Я понял вдруг, что у любой мелодии есть свой точный смысл. И ещё мне представилось, что все мы — всего лишь звуки, летящие из-под пальцев неведомого пианиста, просто короткие терции, плавные сексты и диссонирующие септимы в грандиозной симфонии, которую никому из нас не дано услышать целиком.

В наше время люди узнают о том, что они думают, по телевизору.

Красота не принадлежит женщине и не является ее собственным свойством — просто в определенную пору жизни ее лицо отражает красоту, как оконное стекло — невидимое за крышами домов солнце. Поэтому нельзя сказать, что женская красота со временем увядает — просто солнце уходит дальше, и его начинают отражать окна других домов. Но солнце, как известно, вовсе не в стеклах, на которые мы смотрим. Оно в нас.

Психология — это выражение словами того, чего нельзя ими выразить.

Вежливость есть символически условное выражение уважения ко всякому человеку.

Веселое выражение лица постепенно отражается и на внутреннем мире.

На лице ее запечатлелось выражение глубокой и окончательной скорби.

«Не могу», «невозможно», «не получится», «не знаю» — выражения неудачников.

Вера, наука, любовь, само выражение, деньги, оригинальность. Что дальше?

Мало обрести истину: нужно еще найти средства ее выражения.

Желая защитить лягушек от детской жестокости, взрослые говорят, что их нельзя давить, потому что пойдет дождь — и в результате все лето идут дожди из-за того, что дети давят лягушек одну за другой. А бывает и так — стараешься изо всех сил объяснить другому истину и вдруг понимаешь ее сам.

Ты когда-нибудь думал, куда делись последние 5 лет?

Человек всегда выходит в сеть с предвкушением, что он сейчас выловит из океана информации нечто ценное, интересное и нужное. И что происходит через три-четыре часа? Он встает из-за монитора с чувством, что через его душу пронеслось стадо свиней.

У нас считают, что инженер – это низшая каста. А герой нашего времени – это вертухай с хатой в Лондоне.

Не забивайте себе голову тем, что не имеет отношения к настоящему. В будущее, о котором вы говорите, надо еще суметь попасть. Быть может, вы попадете в такое будущее, где никакого Фурманова не будет. А может быть, вы попадете в такое будущее, где не будет вас.

— А почему он зелёный?
— Не знаю. Какая разница. Ты, Ваван, не ищи во всём символического значения, а то ведь найдёшь. На свою голову.

Старшие обычно отказывают младшим в том, что позволяли себе сами, считая, что ошибки их молодости не следует повторять. Только они забывают самое главное — ошибки молодости вовсе не казались им ошибками, пока они были молоды. Тогда ошибалось все остальное человечество, а они-то как раз были правы. Именно в этом самообмане и состоит юность.

Вершина Фудзи — совсем не то, что думаешь о ней в детстве. Это не волшебный солнечный мир, где среди огромных стеблей травы сидят кузнечики и улыбаются улитки. На вершине Фудзи темно и холодно, одиноко и пустынно. И это хорошо ибо в пустоте и прохладе отдыхает душа. А тот, кому случается добраться до самого верха невыносимо устает от дороги, и он уже не похож на начинавшего путь.

Ум – это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти. Причем мысль о том, что ум – это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти, есть не что иное, как кокетливая попытка безумной обезьяны поправить прическу на пути к обрыву.

Все, что ты делаешь, ты делаешь только из-за любви. Иначе ты просто сидел бы на земле и выл от ужаса. Или отвращения.

Видеть — на самом деле значит накладывать свою душу на стандартный отпечаток на сетчатке стандартного человеческого глаза.

Даже мирное слово «дизайнер» казалось сомнительным неологизмом, прижившимся в великом русском языке по лингвистическому лимиту, до первого серьезного обострения международной обстановки.

Я снова поймала вспышку ярости в момент ее возникновения, и гнев опять не успел проявиться.
Это было здорово. Словно во время бури прыгаешь на доску для серфинга и мчишься на ней по волнам разрушительных эмоций, которые ничего не могут тебе сделать.

Мужчина любил очень многих женщин, и часто, когда он стоял у залитого дождем окна, они обнимали его за плечи и задумчиво припадали щекой к надежной спине. Тут в фильме было явное противоречие – Марина ясно видела, что спина у мужчины очень надежная (она даже сама мысленно припала к ней щекой), но, с другой стороны, он только и делал, что туманным утром бросал заплаканных женщин в гостиничных номерах, и на надежности его спины это не сказывалось никак.