Лучшие цитаты Квентина Тарантино (272 цитаты)

Насилие — один из кинематографических приёмов.

Я пишу фильмы о бродягах, людях, которые плюют на правила, и мне не нравятся фильмы о людях, которые уничтожают бродяг.

Я любитель всех жанров от спагетти вестернов до самурайского кино.

А в начале пути мало кто в нас верил, не правда ли?

Я не ходил в киношколу, я ходил в кино.

Мало кто любит победителей, не правда ли?

Между мужчинами и женщинами все время есть напряжение. Я это чувствую. Женщина идет по улице, а я иду сзади, и вдруг появляется это напряжение. Я просто иду по улице, нам просто по пути. А она думает, что я насильник. И теперь я чувствую себя виноватым, хотя я ни хрена плохого не сделал.

Когда я работал в видеомагазине, я слышал, как родители ругали детей за то, что те все время брали фильмы, которые они уже видели и любят. Ребенок думает: «Зачем брать неизвестно что? Возьму-ка снова эту кассету». Вот и у меня психология ребенка — мне нравится такой подход.

Если в конце года я могу сказать, что я видел десять по-настоящему — без всяких скидок — хороших фильмов, значит, год удался.

Я не шляюсь по бильярдным. Не играю в покер. И не хожу на спортивные матчи. Для меня даже по телевизору смотреть спорт — это пытка. Могу сходить на «Доджеров» (главная бейсбольная команда Лос-Анджелеса. — Esquire), потому что игра там менее важна, чем пиво и публика. Чего не могу понять, так это того, что средний американец не может три часа отсидеть в кино, но может четыре часа смотреть идиотский футбольный матч.

У меня разное отношение к насилию в реальной жизни и в кино. Насилие в кино вызывает сильные чувства, а в жизни — только ужас и отвращение.

У меня нет оружия. И я не против запрета на ношение оружия. Он мог бы сотворить настоящие чудеса. Уличное насилие в Америке запредельное. Когда приезжаешь в Европу, кажется, что сбежал от постоянного ощущения опасности. В Европе тоже убивают и насилуют, но, по сравнению с Америкой, это просто детский сад какой-то. Хотя, если взглянуть на это все немного иначе, можно сказать, что запрет на ношение оружия в Штатах — немного лицемерная идея. Америку основали люди со стволами в руках, которые просто брали что им понравится. Мы, в общем, нация воинов. Мы очень легко заводимся, и иногда по делу.

Я никогда не встречал своего отца и никогда особо не хотел его встретить. Он не мой отец. Только то, что он переспал с моей матерью, не делает его моим отцом. Единственное, что я могу ему сказать: «Спасибо за чёртову сперму». У него было тридцать лет, чтобы меня повидать, но он вдруг решил это сделать, когда я стал знаменитым. Отвратительный побочный эффект славы. Когда-то, когда я носил его имя, а он не появлялся, я думал: «Что ж, это даже круто. В этом есть стиль». Но эта чёртова слава притягивает людей.

Делать фильмы, а не детей — мой девиз. К черту маленьких сопливых ублюдков, я хочу веселиться.

Когда я собираюсь писать новый сценарий, самое трудное для меня — это пойти в канцтовары и купить блокнот.

Люди думают, что судьба — это то, что должно случиться. На самом деле судьба — это то, чего не должно случиться.

Диалоги, мать твою, — это моя фишка, сечёшь, нет? Это то, чем я занимаюсь! Я уважаю мнение людей, но выйти с моего фильма и сказать: «Слишком много диалогов», — это такая же тупость, как сказать это, посмотрев пьесу Теннесси Уильямса или Дэвида Хейра, мать их. Нельзя быть моим грёбаным поклонником и не любить моих диалогов. Между прочим, каждый мой фильм критиковали за то, что в них долгие скучные диалоги. Кроме, разве что первой части «Убить Билла», где сплошное мочилово.

Моего лирического героя охарактеризовать очень просто: он появляется, даёт всем под зад и уходит.

В Америке справедливости нет!

Хотите узнать мою любимую грязную шутку? Черный парень заходит в салон кадиллаков. К нему подходит продавец и спрашивает: «Здравствуйте, сэр. Думаете купить Кадиллак?» — «Я собираюсь купить Кадиллак, — отвечает тот, — а думаю я о телках».

У меня есть куча теорий, и одна из них в том, что никто на самом деле не любит спорт. Мужчины просто считают, что они должны его любить, и притворяются. То же самое я думаю про группу The Who. На самом деле никто не любит эту группу. Предполагается, что ее просто необходимо любить, вот все и делают вид. Им страшно признаться, что король — голый.

Когда я работал в видеомагазине, я слышал, как родители ругали детей за то, что те все время брали фильмы, которые они уже видели и любят. Ребенок думает: «Зачем брать неизвестно что? Возьму-ка снова эту кассету». Вот и у меня психология ребенка — мне нравится такой подход.

Большие Идеи портят кино. В кино самое главное — сделать хорошее кино. И если в процессе работы тебе в голову придет идея, это отлично. Но это не должна быть Большая Идея, это должна быть маленькая идея, из которой каждый вынесет что-то свое. Я имею в виду, что если ты снимаешь кино о том, что война — это плохо, то зачем тогда вообще делать кино? Если это все, что ты хочешь сказать, — скажи это. Всего два слова: война — это плохо. То есть всего три слова. Хотя два слова будет еще лучше: война — плохо.

Кому-нибудь снесут полбашки из винчестера — и меня это ни капли не тронет. Я воспринимаю это как клевый спецэффект. Меня по-настоящему трогают обычные человеческие истории. Кто-нибудь порежется листом бумаги, и меня пробирает, потому что я могу это на себя примерить.

Я никогда не встречал своего отца и никогда особо не хотел его встретить. Только то, что он переспал с моей матерью, не делает его моим отцом. У него было тридцать лет, чтобы повидать меня, но он вдруг решил это сделать, когда я стал знаменитым. Когда-то, когда я носил его имя, а он не появлялся, я думал: «Что ж, это даже круто. В этом есть стиль». Но эта чертова слава притягивает людей.

Я всегда надеюсь, что если миллион человек смотрят мой фильм, они смотрят миллион других фильмов.

Когда я собираюсь писать новый сценарий, самое трудное для меня — это пойти в канцтовары и купить блокнот.

В моих фильмах нет места морализаторству. Я рассказчик, а не моралист.

Гараж – это правильное место для фильмов. Каждый раз, когда обнаруживается какой-нибудь давно утерянный шедевр, его находят у кого-то в гараже

Диалоги, мать твою, — это моя фишка, сечёшь, нет? Это то, чем я занимаюсь! Я уважаю мнение людей, но выйти с моего фильма и сказать: «Слишком много диалогов», — это такая же тупость, как сказать это, посмотрев пьесу Теннесси Уильямса или Дэвида Хейра, мать их. Нельзя быть моим грёбаным поклонником и не любить моих диалогов. Между прочим, каждый мой фильм критиковали за то, что в них долгие скучные диалоги. Кроме, разве что первой части «Убить Билла», где сплошное мочилово.

Кому-нибудь снесут полбашки из винчестера — и меня это ни капли не тронет. Я воспринимаю это как клевый спецэффект. Меня по-настоящему трогают обычные человеческие истории. Кто-нибудь порежется листом бумаги, и меня пробирает, потому что я могу это на себя примерить.

Если бы я не был художником, я вряд ли работал бы на почте или на восьмичасовой должности. Думаю, я был бы кидалой. И всю жизнь бегал от ребят из отдела по экономическим преступлениям.

Я всегда надеюсь, что если миллион человек смотрят мой фильм, они смотрят миллион других фильмов.

Моего лирического героя охарактеризовать очень просто: он появляется, даёт всем под зад и уходит.

Давно я не видел в кино ничего, что могло бы меня испугать. Что меня действительно пугает, так это крысы. У меня настоящая фобия. Кроме шуток.

Делать фильмы, а не детей — мой девиз. К черту маленьких сопливых ублюдков, я хочу веселиться.

Я пишу фильмы о бродягах, людях, которые плюют на правила, и мне не нравятся фильмы о людях, которые уничтожают бродяг.

Я не буду предсказывать свою судьбу, я слишком молод для этого.

Люди думают, что судьба — это то, что должно случиться. На самом деле судьба — это то, чего не должно случиться.

Эта чертова слава притягивает людей.

Если история не задалась на уровне сценария, то я даже не буду пытаться перенести его на съемочную площадку — для меня это все равно что ловить рыбу без удочки.

Хотите узнать мою любимую грязную шутку? Черный парень заходит в салон кадиллаков. К нему подходит продавец и спрашивает: «Здравствуйте, сэр. Думаете купить Кадиллак?» — «Я собираюсь купить Кадиллак, — отвечает тот, — а думаю я о телках».

У меня есть куча теорий, и одна из них в том, что никто на самом деле не любит спорт. Мужчины просто считают, что они должны его любить, и притворяются. То же самое я думаю про группу The Who. На самом деле никто не любит эту группу. Предполагается, что ее просто необходимо любить, вот все и делают вид. Им страшно признаться, что король — голый.

Если в конце года я могу сказать, что я видел десять по-настоящему — без всяких скидок — хороших фильмов, значит, год удался.

Гараж – это правильное место для фильмов. Каждый раз, когда обнаруживается какой-нибудь давно утерянный шедевр, его находят у кого-то в гараже

Я всегда надеюсь, что если миллион человек смотрят мой фильм, они смотрят миллион других фильмов.

Мало кто любит победителей, не правда ли?

Давно я не видел в кино ничего, что могло бы меня испугать. Что меня действительно пугает, так это крысы. У меня настоящая фобия. Кроме шуток.

Если бы я не был художником, я вряд ли работал бы на почте или на восьмичасовой должности. Думаю, я был бы кидалой. И всю жизнь бегал от ребят из отдела по экономическим преступлениям.

Когда обо мне стали писать, я узнал столько всего удивительного. Оказывается, я до смешного нелеп: слишком быстро говорю, слишком размахиваю руками. Так что теперь я думаю: «Ох, может, не стоит так быстро говорить?» или «Может, не стоит теребить волосы?» Я совершенно помешанный.

Когда обо мне стали писать, я узнал столько всего удивительного. Оказывается, я до смешного нелеп: слишком быстро говорю, слишком размахиваю руками. Так что теперь я думаю: «Ох, может, не стоит так быстро говорить?» или «Может, не стоит теребить волосы?» Я совершенно помешанный.

У меня нет оружия. И я не против запрета на ношение оружия. Он мог бы сотворить настоящие чудеса. Уличное насилие в Америке запредельное. Когда приезжаешь в Европу, кажется, что сбежал от постоянного ощущения опасности. В Европе тоже убивают и насилуют, но, по сравнению с Америкой, это просто детский сад какой-то. Хотя, если взглянуть на это все немного иначе, можно сказать, что запрет на ношение оружия в Штатах — немного лицемерная идея. Америку основали люди со стволами в руках, которые просто брали что им понравится. Мы, в общем, нация воинов. Мы очень легко заводимся, и иногда по делу.

Мне нравится одиночество. Иногда я отключаю телефон и ухожу в подполье дня на четыре. Я люблю читать. Это почти как секс — ты должен идти до конца или ничего не получится.

Обожаю слухи! В фактах легко запутаться, а слух — будь то правда или ложь — выдает с головой.

В аду есть специальная печь для тех, кто не допивает свой скотч!

Я знаю, это глупый вопрос, и ответ известен… Но вы, американцы, кроме английского ещё хоть один язык знаете?

Каждый подонок, надевший нацистскую форму, сдохнет.

И передай всем, чтобы Жида-медведя больше никто не звал Жидом-медведем!

А знаешь что, Ютивич, это вполне тянет на шедевр.

Каждый солдат в моём отряде должен мне сотню нацистских скальпов.

Не знаю, как вы, но я, черт возьми, спустился с гребаных Аппалачей, пересек 5000 миль по воде, прополз на брюхе пол Сицилии и прыгнул как вошь из самолета не для того, чтобы учить нацистов морали.

Немцев будет тошнить от нас, немцы будут бояться нас!

— Крест за убийство евреев?
— За храбрость.

Одна редкая черта позволяет мне столь удачно охотиться на евреев — я в отличие от большинства немецких солдат умею думать, как еврей. Остальные же думают лишь, как немцы. А точнее, как немецкие солдаты!

Мне похрену, что ты ничего не знаешь, я всё равно буду тебя пытать!

Даже если ты меня во сне подстрелишь, проснись и извинись.

Может быть ты и будешь мечтать о смерти, но жить будешь еще несколько дней.

И в МакДональдсе тяжело работать, но там чаевых не дают!

Ад — просыпаться каждое утро, не зная, какого черта ты топчешь землю.

Она пахнет так, как, наверное, пахнут ангелы… Совершенная женщина… Богиня…

— Я всегда любил тебя.
— Всегда и никогда.

Когда я хочу что-то узнать, я нахожу человека умнее меня и спрашиваю.

Нельзя убивать, не зная точно, что это необходимо.

Иногда истина не имеет значения. Главное, что ты её знаешь.

Выражаю озадаченность, близкую к озабоченности.

Дамы. Порой им нужно только выговориться и поплакать, и они снова как ни в чем не бывало.

Сила не в жетоне, не в пушке. Сила — в обмане. Когда лжешь напропалую, а весь мир готов тебе подыграть. И как только все вокруг соглашаются с тем, что им в душе противно, считай, ты взял их за яйца.

— Люблю наёмных убийц. Что с ними ни делай, совесть не мучает.

Власть людям дает вовсе не полицейский жетон и не оружие, власть людям дает ложь. И чем больше эта ложь, тем большей властью ты обладаешь. Если ты всех заставил поверить в то, что является ложью, — вот тогда это власть. Если ради кого-то будут врать, ради того, чтобы все, во что верят, не развалилось как карточный домик, — у тебя власть.

— Я не умею разговаривать с людьми, но успокоить девушку у меня получается так же легко, как у паралитика сделать операцию на мозге гаечным ключом.

В воздухе чувствуется напряжение. Она мягкая, тёплая, почти невесомая. Её духи — это сладкое обещание. И на глазах у меня выступают слёзы. Я говорю ей, что всё будет в порядке. Что я спасу ее от того, чего она боится, и увезу её очень-очень далеко. Я говорю ей, что я люблю её… Глушитель превращает выстрел в шепот. И пока она умирает, я держу ее в объятиях. Мне никогда не узнать, от чего она убегала. Деньги по ее чеку я получу завтра.

Если в городе грехов знать, куда повернуть, то найти можно все, что угодно… все, что угодно.

Чтобы победить, нужно правильно выбрать место драки.

— Прежде, чем ты совершишь самую большую ошибку в своей жизни, подумай: стоит ли умирать из-за трупа какой-то проститутки?!
— Стоит. И умирать… И убивать… И даже отправиться в ад!..

Закон здесь олицетворяет не полиция. Закон здесь олицетворяют дамочки, красивые и безжалостные. Если у тебя есть деньги и ты играешь по правилам, они помогут тебе, но если разозлишь их, ты – труп.

Чертовски жаркая ночь. Поганая комната в поганой части поганого города. Я смотрю на Богиню, она говорит, что хочет меня. Я не собираюсь гадать, с чего это вдруг мне так повезло.

— Главное — ваши глаза и то, что я в них вижу.
— И что же вы видите?
— Я вижу спокойствие. Вы устали убегать и готовы встретить неизбежное. Но только не в одиночестве.
— Нет. Только не в одиночестве.

Все знают, что будет дальше, но всё равно притворяются. Напрасная трата времени.

Очень важно, где драться, но ещё важнее иметь хорошо вооружённых друзей.

Вскоре я понял, что вбиваю в пол мокрые кусочки костей.

Михо, ты ангел. Ты святая. Ты Мать Тереза. Ты Элвис. Ты бог. Но если бы ты появилась тут на десять минут раньше, у нас бы была голова Джеки Боя.

Прекрасный способ закончить дружбу с напарником и уйти на пенсию.

— Моя воительница. Моя валькирия. Ты всегда будешь моей. Я всегда любил тебя. Всегда и никогда…
— Всегда. И никогда.

Надо дать сердцу успокоиться и выпустить огонь из легких. Мои мышцы обещают мне в будущем страшные муки.

Если ты болен, не забудь вовремя принимать лекарства!

Все современные машины похожи на электробритвы.

Хорошее пальто…

Меня могут убить, а мне это не по душе.

Всему есть предел, детка…

Она дрожит, как последний лист на ветке умирающего дерева. Я не скрываю звук своих шагов. Она на мгновение замирает.

Остался один час — мой последний день на работе. Ранняя пенсия не моя идея, доктор настаивал: сердце барахлит. Я натираю свой полицейский жетон и заставляю себя привыкнуть к мысли о том, что вынужден буду с ним распрощаться. С ним и с тридцатью годами, когда я защищал, видел слезы, кровь, ужасы и победы. Я думаю об улыбке Эйлин, о толстых жирных бифштексах, которые она купила сегодня. И я думаю об одном деле, которое я не закончил. Где-то здесь должна быть маленькая девочка, страдающая в руках психопата.

Теперь можно не прятаться, это уже необязательно, дыши ровно, старик, докажи, что ты еще на что-то способен, какого черта, умирать, так с музыкой.

Берт Шламп и Дуглас Кламп — два негодяя, страдающие манией красноречия.

В глазах темнеет, ну да ладно. Хочется спать — не страшно, она в безопасности. Старик умирает, мэру теперь только сходить с ума…

Я проверяю список: резиновые трубки, бензин, пила, перчатки, наручники, колючая проволока, топор, Глэдис и мои лапы.

Я твой должник, Голди, и я заплачу. Если нужно умереть, чтобы разобраться с Рорком, что ж, я умру, с радостью.

— Кевин?
— То, что от него осталось. Его съела собака.

— Убей меня, и тогда ты будешь удовлетворен. Ведь так? Убив беспомощного жалкого старика.
— Да нет, это мне не интересно. А вот всё, что до убийства, меня греет.

Мне дают написаные признания. Я плюю кровью на них. Меня снова валят на пол и обрабатывают дубинками. Потом появляется этот глистообразный заместитель прокурора и говорит, что если я не подпишу признание, они убьют мою маму. Я ломаю ему руку в трех местах и подписываю. На суде, на меня вешают убийства полицейских, кражу кошельков, поджоги, убийство Рорка, людоедство Кевина и самое плохое смерть Голди…

Худенькая малютка Нэнси Каллахан. Она выросла… и в нужных местах.

Многие считают Марва психом, но ему просто не повезло. Он родился не в том столетии. Ему бы на древнем поле боя врубать топор в чье-то лицо или в Риме сражаться с другими гладиаторами. Таких девушек как Нэнси ему бы швыряли пачками.

А?! Повтори! Всех убить и сбежать? Простите… Эти голоса… Ха-ха-ха, я шучу, Господи! Они не это сказали.

— Все видят эти бредовые магические трюки, да?
— Да. А что?
— Я с таблеток слезла.

— Почему всё кончается перепалкой всякий раз, когда ты открываешь рот? Снаружи ты удивительна, но внутри уродлива.
— Как мы все! Как мы все, кроме него: он и снаружи урод.
— Неправда, крошка! Я ведь красавчик.
— Ещё какой!

— Вопрос… Ты умрешь за меня?
— Да.
— Слишком просто. Будешь ли, будешь ли ты жить для меня?
— Да.
— Осторожно, никогда не произноси эту клятву, не подумав. Страсть приводит к уступкам, а уступки к подчинению. Ты хочешь этого?
— Хочу.
— Скажи это. Скажи это. Скажи это. Проси, проси, проси…
— Прошу.
— О боже мой, как ты… как ты хороша.

Моя любовь тебя пугает, а пистолет нет?

Они стали королём и королевой Готэм-Сити. И Боже сохрани обидеть королеву.

Эймс, если он меня пристрелит, убей его! И очисти историю в моём браузере!

— Вы собираетесь убить меня?
— О, я не убью тебя. Я всего лишь сделаю тебе очень-очень больно.

— Если не возражаете, я полез обратно в канализацию.
— Да. У меня есть не законченные дела в Готэме.
— А я хочу тачку угнать. Подвезти?
— Тебя нельзя за руль пускать.
— Почему?

— Очень просто.

оворят, есть пять стадий горя: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Что ж, я хочу добавить ещё одну… месть.

Дам тебе один совет: нельзя думать о других людях. Другие люди лишь помеха. Начнёшь проникаться к ним — тебе конец. Будь мне дело до других, я бы давно погибла.

Не плачьте, это только начало. Дальше будет ещё хуже. Обещаю!

— Как ты?
— Ужасно, дорогая, как всегда. Идеально ужасно.

Замужество сгубило больше женщин, чем голод, война и стихийное бедствие.

— Если вы не отпустите мою служанку, в этот раз для вас все снова плохо закончится!
— Тебе принести табуретку, чтобы ты мог угрожать мне, глядя в глаза?

Нельзя безнаказанно сбрасывать людей со скалы. Особенно — не тех людей.

— Даже если ты её убьёшь, боль никуда не денется.
— Не убью. Обещаю.
— Хорошо. Отлично. Супер…
— Разве что она меня вынудит.

Правильно скроенная юбка — это спасение, девочки.

С самого своего рождения я бросала вызов. Не всем это было по нраву. Прискорбно. Но и я была не для всех.

Знаешь, что с тобой не так? Ты трусиха. И больше ничего. Ты боишься поднять голову и сказать: «Жизнь есть жизнь». Люди влюбляются, люди хотят принадлежать друг другу, потому что это единственный шанс стать счастливыми. Ты называешь себя свободной, дикой. И ты так боишься, что кто-то посадит тебя в клетку. Детка, ты уже в клетке. Ты сама ее создала… Она всегда будет с тобой, потому что, куда бы ты ни отправилась, от самой себя тебе не убежать.

В этом мире нам ничего не принадлежит. Просто мы и вещи иногда находим друг друга.

Отсюда до двери четыре секунды. Я даю тебе две.

— У вас часто бывает такое ощущение, будто крысы на душе скребут?
— Вы хотели сказать, кошки?
— Да нет. «Кошки» — это когда ты потолстела на пять килограммов или за окном идет проливной дождь. А крысы — это гораздо хуже.

Мы с этой кошкой очень похожи. Мы обе бедные, безымянные растрепы.

Так и не узнаешь, что твоё, пока не потеряешь…

— Слушай, бывают у тебя дни, когда ты на стенку лезешь?
— Тоска, что ли?
— Нет, – сказала она медленно. – Тоска бывает, когда ты толстеешь или когда слишком долго идёт дождь. Ты грустный – и всё. А когда на стенку лезешь – это значит, что ты уже дошёл. Тебе страшно, ты весь в поту от страха, а чего боишься – сам не знаешь. Боишься, что произойдет что-то ужасное, но не знаешь, что именно.

Иногда очень выгодно — выглядеть дурочкой.

— Ко всему привыкаешь…
— Я – нет. Я никогда ни к чему не привыкаю. А кто привыкает, тому спокойно можно умирать.

Я хочу быть собой, когда в одно прекрасное утро проснусь и пойду завтракать к Тиффани.

Вы правда так думаете или Вам сказали так думать?

Ты так долго носишь маску, что забываешь, кто ты был под ней.

Случайных случайностей не бывает. Бывает только иллюзия случайности.

— Прощение просить бессмысленно?
— Это всегда имеет смысл.

Нас учат помнить не человека, а идею. Ибо человек слаб. Его могут поймать, его могут убить и предать забвению. Но идея и четыреста лет спустя способна изменить мир. Я из личного опыта знаю, что такое сила идеи. Я видела, как во имя идеи совершались убийства, как люди шли на смерть. Но идею нельзя поцеловать. К ней нельзя прикоснуться. Обнять её. Идея не может истечь кровью. Она не чувствует боли. Идея не умеет любить. Так что не идея причина моей скорби, а человек.

Народ не должен бояться своего правительства. Это правительсво должно бояться своего народа.

Ложь для художника — это шанс открыть правду, тогда как для политика — спрятать её.

Хоть вместо беседы можно использвать дубинку — слова никогда не потеряют свою силу. Слова передают смысл и возвещают истину тем, кто им внимает.

Искренность потерять очень легко, но это — наше единственное истинное достояние, это — наш последний рубеж. Зато в его пределах мы абсолютно свободны.

— «Vi Veri Veniversum Vivus Vici».
— «Cилой истины я, живущий, покорил вселенную».
— Персональный девиз?
— Из «Фауста».
— Это о попытке обмануть дьявола?
— Верно. Кстати, о дьяволе…

Если Амели решила мечтать и жить в своём замкнутом мире, это её право. Ибо ломать себе жизнь — это неотъемлемое право человека.

Любовь — это единственное, чем она ещё не болела.

Без тебя сегодняшние чувства были бы лишь обрывками вчерашних.

Как было бы здорово, если бы в каждом подвальном окне сидел суфлер и подсказывал хлёсткий ответ. Тогда бы и самый робкий человек знал, что сказать.

Тайна всегда привлекательна.

Мечтателям сейчас не сладко.

В детстве время тянется, а потом — бац! — и тебе уже пятьдесят и ржавая коробочка единственное воспоминание.

Нищий с собакой сидит на вокзале. Ему протягивают деньги. Он: — Нет, спасибо. По воскресеньям я не работаю.

Подобно Дон Кихоту, она сражалась с неутомимой мельницей человеческого горя. Эта безнадёжная битва безвозвратно поглотила её жизнь.

У неё память как у компьютера. Или как у слона!…

— Тот, кто не промахивается, теперь у нас.
— Куда вы его дели?
— Я посадила его в камеру и выбросила ключ.

Знаете, в чем проблема с мета-людьми? Они — люди. С Суперменом повезло, он разделял наши взгляды. С новым Суперменом может быть иначе.

Присоединяйтесь или умрите.

Археолог Джун Мун забрела не в ту пещеру. Открыла то, что не стоило открывать. И выпустила мета-человека могущественнее всех, что нам попадались — Чародейку.

Да вы шутники, ребят!

Я тебя мотивировал. Фил Джексон. Без обид?

— Что, хотите сыграть в «Крестики-нолики» версии «Я оторву вам башку»?
— Ты бредишь, мужик!

— Игры разума.
— О чём ты?
— Да все эти «бомбы в шеях» — обман. Они хотят, чтобы мы стали пленниками своего же разума. Но оглянись вокруг: мы свободны, брат!
— Откуда ты знаешь?
— Можешь мне поверить — я это точно знаю. Так что я пошёл. У меня вся жизнь впереди. Один вопрос: ты со мной?
— Да.
— Разумно.

А как же воровская честь?

Давайте сделаем что-нибудь веселое.

— Это типа, чё… Напутствие?
— Да, напутствие.

Ты полезна для меня, на этом все. А нет пользы, какой от тебя толк?

Быть гением — это одно. Однако воспитание гения сопряжено с трудностями.

Мне нравится говорить, что «нормальный» — это самое жестокое оскорбление из всех, и, по крайней мере, я никогда этого не понимаю.

Я не милая Эстелла, как бы я ни старалась, я никогда ею не была. Я Круэлла, родилась гениальной, родилась плохой и немного сумасшедшей.

Глупцами не рождаются, их делают хорошенькие девочки на досуге.

О! Это Няня, отменная кухарка и экономка. У неё такая добрая и отзывчивая душа… Знаете, порой кажется, что она ничем не хуже собаки…

— Он даже лучше, чем папа!
— Нет собаки лучше, чем папа.

— Как ты?
— Ужасно, дорогая, как всегда. Идеально ужасно.

— 93, 94, 95, 96, 97..98… Ох, Лаки! Идем, малыш, нельзя сдаваться.
— Я устал и есть хочу, у меня замерз хвост, у меня нос замерз. И мои уши замерзли, и мои лапы замерзли…

— Мама, я хочу есть. Я голоден.
— Ролли, но ты только что пообедал.
— Ну и что?! Я всё равно голодный. Такой голодный, что съел бы… целого слона.

Это всегда так. Люди будут всю жизнь говорить тебе, кто ты есть. И ты должна ставить их на место. Говорить: «Нет, вот кто я». Хочешь, чтобы люди смотрели на тебя иначе? Заставь их. И если хочешь что-то изменить, надо отважиться и менять всё самой, потому что феи-крёстные в этом мире не водятся.

Если ты заехал так далеко, может захочешь проехать еще немного?

— Холли, я люблю тебя!
— Ну и что?
— Ну и что?! Много чего!
— Я люблю тебя. Ты моя.
— Нет. Люди не бывают чьими-то.
— Ещё как бывают.
— Я никому не дам посадить себя в клетку!
— Я не хочу сажать тебя в клетку, я хочу любить тебя.
— Это одно и то же.
— Нисколечко. Холли!
— Я не Холли, и не Лула Мэй! Я не знаю, кто я! Я как мой кот. Мы безымянны, никому не принадлежим и никто не принадлежит нам. Мы даже друг другу не принадлежим!
<…>
— Люди влюбляются и принадлежат друг другу! Потому что только так они могут быть счастливы!

Коль уж назвался сумасшедшим, так держи марку!

У меня есть чудесная мысль: давай целый день делать то, чего мы никогда не делали. По очереди, сначала ты, потом я. Хотя я уже, кажется, делала в этой жизни всё.

Погодите, как это? Я же тебе нравлюсь! Я всем нравлюсь! Я заплатил за пятерых твоих друзей, которых даже не знаю! Ты попросила мелочь на дамскую комнату, а я тебе дал целых 50 долларов! Это дает мне определенные права!!!

Я обожаю бриллианты. Хотя я считаю, что носить бриллианты девушкам до 40 — это дурной тон.

— Вы над всем готовы шутить?
— Нет, только над самым важным.

У вас есть только пули и надежда, что, когда опустеют обоймы, я уже не буду стоять на ногах, потому что если я устою, вы умрете, не успев перезарядить оружие.

Счастье в том, чтобы казаться и быть одним и тем же.

Если вы хотите увидеть виновника — достаточно просто посмотреть в зеркало.

Идее пули не страшны.

Сила — в единстве, единство — в вере.

— Вы всё украли?
— Ну что Вы, украсть можно у владельца, а эти предметы им не принадлежали, так что я просто их изъял.

Все, чего я желаю и заслуживаю — это тьма в конце тоннеля.

Я не хотела бы все время бояться, но… Не выходит.

Здание — это символ. Так же, как его уничтожение. Это люди дают символам силу. Без них символ — ничто. Но если людей достаточно, взрыв здания может изменить мир.

Мы сообщаем новости, а не выдумываем их. Это дело правительства.

Она совершенно не умеет общаться с людьми. В детстве она была всегда одна.

Нормальная девушка взяла бы и тут же позвонила. За пару минут выяснилось бы, стоит о нем думать или нет. Это называется «взглянуть правде в глаза». Но это как раз не входит в планы Амели.

Люди говорят о погоде, чтобы не сказать лишнего.

Ах да, я неудачник. И человек и писатель… Люблю слово неудачник! Жизнь идет от неудачи к неудаче. <…> И от неудачи к неудаче мы привыкаем жить, наверно, вполсилы.

У Вас кости не стеклянные. Для Вас столкновение с жизнью неопасно, и если вы этот шанс упустите, тогда со временем сердце у Вас станет абсолютно таким же сухим и ломким, как мой скелет. Действуйте! Сейчас, чёрт возьми!

— Телефон меня сам позвал и звонил, звонил, звонил… — Извините, мне звонит моя микроволновка.

Раз в год Амандина Фуйе с дочерью едут молиться Богородице, чтобы она послала Амели братика. Три минуты спустя небо посылает им ответ. Увы, это не долгожданный младенец, а Маргарита Бушар, самоубийца из Канады. Амандина Пулен, в девичестве Фуйе, убита на месте.

Вам просто необходим стаканчик глинтвейна с корицей…

Единственное, что он любит, — это трескать подушечки полиэтиленовой упаковки…

Окружающий мир кажется мёртвым, и Амели живёт мечтами…

Время идёт… ничего не меняется… а Амели по-прежнему одинока…

— Веселых каникул, ублюдок.
— Она сквернословит.

— Что за бардак в этом городе?
— Эти клоуны здесь?
— Да, уже здесь.

— Иди к папочке.
— Пудинг?

— У меня есть еще одна просьба, доктор.
— Да, все что угодно.
— Новый пулемет.
— Пулемет?

— Это было искренне.
— Да.
— Мы с тобой подружимся.

Не терпится показать тебе свои игрушки.

Зубы заговариваешь… Он мне нравится. Он такой серьезный!

— Пудинг! Ты нарядился ради меня?
— Ради тебя я на все готов. Между прочим, я прихватил виноград, шампанское во льду и медвежью шкуру.

— Эм… Меня зовут Харлин. Харлин Квинзель.
— Какое прекрасное имя! Твои друзья называют тебя Харли?
— Ох… У меня не много друзей.
— Ну, Харли… У тебя только что он появился.

— Пудинг!
— Пойдем домой.

— Этой птичке, хана. Что ж, детка, только ты и я.
— Я готова.

Так низость голую я прикрываю лохмотьями священных ветхих текстов и, сердцем дьявол, выгляжу святым.

— Добрый вечер, Лондон. Во-первых, простите за вторжение на тв-канал. Я, в числе многих из вас, понимаю, как удобна повседневная рутина, как безопасно хорошо знакомое однообразие, как покойна повторяемость. Я наслаждаюсь этим, как любой человек. Но определённые события прошлого, обычно связанные с чьей-либо смертью или с завершением жестокой, кровопролитной борьбы, остаются в памяти людей, и те отмечают их праздниками, и я подумал, что мы можем отметить 5-е ноября — дату, ныне, к сожалению, позабытую. Давайте отвлечёмся от повседневной жизни и немного побеседуем. Найдутся, конечно, те, кто не желают нашего общения. Я полагаю, что в данный момент уже отдаются приказы по телефону, и люди с оружием скоро отправятся исполнять их.
 А истина проста — с нашей страной творится что-то неладное, что-то ужасное.
 Жестокость и несправедливость, нетерпимость и угнетение. В стране, где когда-то была свобода инакомыслия, где человек мог говорить то, что думает, теперь властвует цензура и тотальный надзор, принуждающие к подчинению и навязывающие непротивление. Как это случилось? По чьей вине? Безусловно, одни причастны к этому более, чем другие, и с них в своё время спросится, но всё же, признаем правду — если вы хотите увидеть виновника, достаточно просто посмотреть в зеркало.
 Я понимаю, почему вы так поступили, я знаю, вам было страшно. Кто бы не испугался войны, террора, болезней. Тысячи бедствий словно сговорились сбить вас с истинного пути и лишить здравого смысла, страх одолел вас, и в панике вы бросились к нынешнему верховному канцлеру Адаму Сатлеру. Он обещал вам порядок, обещал мир и взамен потребовал лишь вашего молчаливого, покорного согласия.
 Вчера вeчepoм я прервал молчанье, вчера я уничтoжил Олд Бeйли, дабы нaпoмнить нашей cтpaнe о тoм, чтo oнa позaбылa. Бoлee четырёхсот лeт нaзaд истинный гpaждaнин вознамерился навсегда запечатлеть 5-e нoябpя в нaшей пaмяти. Он нaдeялcя нaпoмнить миpу, чтo чecтнocть, cпpaвeдливocть и cвoбoдa — этo нe просто cлoвa. Этo жизненные принципы. Итак, если вы ничего не замечаете, если преступления нынешней власти для вас неочевидны, можете проигнорировать дату 5-е ноября, но если вы видите то, что вижу я, чувствуете то, что чувствую я, если вам дорого то, что дорого мне, тогда я предлагаю присоединиться ко мне. Ровно через год, у входа в парламент, и тогда все вместе мы устроим такое 5-е ноября, которое уже никогда не забудется.

— Кто вы?
— Кто? «Кто» — это лишь форма, сопровождающая «что», а «что» я — это человек в маске.
— Я вижу.
— Разумеется, видите. Я не подвергаю сомнениям ваши зрительные способности. Я тонко намекаю на парадокс вопроса человеку в маске о том, кто он.

— Умри! Почему ты не умираешь?
— Потому что под этой маской нечто большее, чем плоть. Под ней идея, а идеям пули не страшны.

— Вы всё украли?
— Ну что Вы, украсть можно у владельца, а эти предметы им не принадлежали, так что я просто их изъял.

— Меня зовут Иви.
— «Иви»… «И», «Вэ», «И»… Ну да, конечно!.
— В каком смысле?
— В том смысле, что я, как и Господь, не бросаю кости и не верю в случайные совпадения.

Странно, что моя жизнь должна закончиться в таком ужacнoм мecтe. Но в моей жизни были три года, когда мне дарили розы, и я ни перед кем не извинялась.

— Кем он был?
— Он был Эдмоном Дантесом. А ещё он был моим отцом… И моей матерью… Моим братом… Моим другом. Он был вами… И мной. Он был всеми нами.

Запомни ноябрь и день его пятый.
Порох, измена и ложь.
Героя отважного заговор правый
Из памяти ты не сотрешь.

— Это основной принцип мироздания: одна реакция вызывает другую реакцию, противоположную и равную по силе.
— Ты так это видишь? Как уравнение?

Мы сообщаем новости, а не выдумываем их. Это дело правительства.

Дааа, мальчики… все они хорошие поначалу, а потом жвачка на потолке…

У Амели нет мужчины. Она сделала пару попыток, но они оказались неубедительными… Зато у неё есть свои мелкие радости: запустить ладонь в мешок с фасолью, сломать сахарную корочку чайной ложкой и пускать «блинчики» по воде канала Сен-Мартен.

— Какое горе! Принцесса Диана была так молода и красива!
— Будь она старой и страшной — было бы не так плохо?..

Чем более симпатичным кажется мне парень, тем меньше у него ума.

Все женщины мечтают уснуть на плече любимого человека.

Когда кто-то показывает пальцем на небо, только дурак смотрит на палец.

Сколько лет я рисую эту картину… и единственный персонаж, который остался для меня загадкой — это девушка со стаканом воды. Она в центре, а мысли её где-то витают…

Если бы не ты, моя жизнь была бы лишь бледным отражением чужой любви.

— Этот тип воркования добрачный или посткоитальный?
— А кретинизм у тебя врождённый?

— Вы верите в чудеса?
— Сегодня нет.

Окружающий мир кажется мёртвым, и Амели живёт мечтами…

— Жми на газ, Пудинг. Давай.
— У нас с тобой есть компания.
— Мышка, мышка, мышка. Тупая мышь испортил нам свидание. Пудинг, Пудинг, я не умею плавать.

— Ты умрешь за меня?
— Да.
— Слишком просто. Будешь ли, будешь ли ты жить для меня?
— Да.
— Осторожно, никогда не произноси эту клятву, не подумав. Страсть приводит к уступкам, а уступки к подчинению. Ты хочешь этого?
— Хочу.
— Скажи это. Скажи это. Скажи это. Проси, проси, проси…
— Прошу.
— О боже мой, как ты… как ты хороша.

— Ты счастливчик. Она дьяволица.
— О так и есть. Она настоящая дъяволица! Огонь моих чресел. Заноза в моем сердце. Одна на миллион — роскошная Харли Квинн!

— Привет, Бэтмен! Поймай своего злейшего врага!
— Супермен — мой злейший враг.
— Так он вовсе не злой!
— Ну, что ж… В таком случае, злодея пока нет. Я просто сражаюсь с несколькими людьми. Люблю сражаться.

Псих? Может, покромсать тебя на мелкие кусочки и скормить твоим псам, хмм? Посмотрим тогда, насколько верен голодный пёс!

— Ты счастливчик. Она дьяволица.
— О, так и есть. Она настоящая дьяволица! Огонь моих чресел. Заноза в моем сердце. Одна на миллион — роскошная Харли Квинн!

— Дамочка… погиб мой пудинг, ты ведь можешь его вернуть?
— Могу, дорогая. Всё, что захочешь.
— Зуб даешь?
— Да, дитя. Нужно лишь встать на колени и подчиниться моей воле.
— Заманчивое предложение, но есть одна маленькая проблема: ты обидела моих друзей!

— Ты когда-нибудь любил?
— Нет, никогда.
— Врёшь ты.
— Нельзя убить стольких людей и после спать как котёнок, чувствуя какую-то любовь.
— Хах, классический социопат.

Ну а девушке ты сможешь от мизинца дать прикурить? Вот это был бы класс!

У каждой ведьмы где-то спрятано сердце. А кто найдет его — подчинит ведьму себе.

— Со мной поступили чудовищно.
— И они создали чудовище.

Революция без танца не стоит того, чтобы её вообще проводить.

В этом все мы грешны. Доказано,
Что набожным лицом и постным видом
Мы и черта можем обсахарить.

— Вы убьете меня сейчас?
— Я убил Вас 10 минут назад, когда Вы спали…

Так низость голую я прикрываю лохмотьями священных ветхих текстов и, сердцем дьявол, выгляжу святым.

Вуаля! Пред Вами водевильный ветеран, которому всевластная судьба давала роли извергов и жертв. Сей образ не высокомерием выдуман. Он — смутное воспоминание, вокс попули, что в нынешнее время выжжено, мертво. Приняв великолепный внешний вид, молвой навеки выдворенный обличитель возвратился, поклявшись выводить все проявления скверны своей корыстной, бессовестной, невежественной власти! Он вынес ей единственно возможный вердикт — Вендетта, и клятвенно заверил вершить его, и рвение вознаградится, ведь верность, нравственность, отвага всегда одерживают верх. Воистину, я выше всякой меры витиеват и выспрен, весьма доволен знакомством с Вами, меня ж зовите просто «Вэ».

Нашей стране нужны не мёртвые символы, а надежда.

Исповедь? Обожаю играть в исповедь. Расскажи мне о своих грехах.

Я умру здесь. Исчезнут все частицы, из которых я состояла. Все-все. Кроме одной. Одной частицы. Она маленькая и хрупкая. Но она — единственное, ради чего стоит жить. Её нельзя терять, нельзя от нее отказываться, нельзя позволить им отнять ее у нас. Я надеюсь, что ты сумеешь отсюда выйти, как надеюсь, что мир в конце концов изменится к лучшему. Но больше всего я надеюсь на то, что ты поймёшь, когда прочтёшь вот эти слова, хотя я не знаю, кто ты, хотя я никогда тебя не увижу, не буду смеяться с тобой, плакать с тобой, целовать тебя, я тебя люблю. Всем своим сердцем, я люблю тебя.

Нашей стране нужны не мёртвые символы, а надежда.

Я понимаю, что Голди мертва, ее идеальные груди не поднимаются, как они поднимались бы, если бы она дышала. Полиция. Они уже едут, хотя никто кроме убийцы и меня не знает, что совершено убийство. Жди, я найду и разорву твоего убийцу Голди!

— Давай! [опускают рубильник электрического стула] — Это всё, на что вы способны, ***ы?

Можешь разыгрывать из себя недотрогу, но не пытайся открутить мне яйца.

Из себя выхожу, когда всякие козлы бьют дамочек.

Люблю наемных убийц. Чтобы ты с ними не делал, всё равно — на душе радостно.

Добро пожаловать в Город грехов! Город разрушенных судеб и разбитых сердец Притягивающий гангстеров и негодяев, погрязших в пороке. Некоторые называют его городом тьмы. Жестоким городом. Но есть и те, кто считает его своим домом: нечистые на руку полицейские, проститутки и благородные бандиты. Одни жаждут мести. Другие – искупления. А кто-то хочет и того и другого. Тут трудно выжить. И ни одна дорога не ведет в рай. Пройдись по закоулкам Города грехов, и ты найдешь здесь все что угодно…

Не могу прокомментировать, ярко выраженным неудовольствием, поспешную импульсивность, которая привела к угону, столь бросающейся в глаза, и столь не практичной машины, мистер Шламп. Это двухместный гоночный кабриолет с багажником годным только дамской сумочки и собачки. Как на этом вывезти труп?

Ад — это когда не знаешь, ради чего живёшь.