Лучшие цитаты Тарковского Андрея Арсеньевича (300 цитат)

Человек должен уметь жить в пустоте.

Если убрать из человеческих занятий все относящиеся к извлечению прибыли, останется лишь искусство.

Душа жаждет гармонии, а жизнь дисгармонична.

Совершенно ясно, что я не могу быть прежним не потому, что изменился, а потому, что мне было сказано: зная то, что я узнал, я обязан измениться.

Творчество действительно требует от художника «гибели всерьёз» в самом трагичном смысле сказанного… Предназначенность искусства не в том, как это часто полагают, чтобы внушать мысли, заражать идеями, служить примером. Цель искусства заключается в том, чтобы подготовить человека к смерти, вспахать и взрыхлить его душу, сделав её способной обратиться к добру.

Мне бы хотелось им сказать только то, чтобы они умели больше находиться в одиночестве. Любили быть наедине с самим собой побольше. Беда нынешней молодёжи в том, что они стараются объединиться на основе каких-то шумных действий, порой агрессивных. Это желание объединиться для того, чтобы не чувствовать себя одиноким — это плохой симптом. Мне кажется, каждый человек должен учиться с детства находиться одному. Это не значит, быть одиноким. Это значит — не скучать с самим собой. Человек, скучающий от одиночества, находится в опасности с нравственной точки зрения.

Что такое любовь? Не знаю. Не потому, что не знаком, а не знаю, как определить.

Большое несчастье человека в том, что он вообразил себя замкнутой системой. Например, он думает, что не наносит себе вред, когда скрытно творит зло, и не считает, что тем самым подвергается саморазрушению.

Отвратительно. Деньги, деньги, деньги, деньги… Ничего настоящего, истинного. Ни красоты, ни правды, ни искренности, ничего. Лишь бы заработать… На это невозможно смотреть… Можно все, позволительно все, если за это «все» платят деньги.

Не важно, сколько прожил, важно — как прожил.

Настоящее искусство не заботит, какое впечатление оно произведет на зрителя.

Человек не создан для счастья. Существуют вещи более важные, чем счастье. Поиски правды почти всегда являются очень болезненными.

Жертвоприношение — это то, что каждое поколение должно совершить по отношению к своим детям: принести себя в жертву.

Мой отец, конечно, большой русский поэт. Он никогда не писал ничего, чтобы прославиться.

Мой долг как художника донести до зрителя то, как я, именно я, воспринимаю жизнь.

Актёры глупы. В жизни ещё ни разу не встречал умного актёра. Ни разу! Были добрые, злые, самовлюблённые, скромные, но умных — никогда, ни разу. Видел одного умного актёра — в «Земляничной поляне» Бергмана, и то он оказался режиссёром.

Я отношусь к словам как к шуму, который производит человек.

В высшем смысле этого понятия — свобода, особенно в художественном смысле, в смысле творчества, не существует. Да, идея свободы существует, это реальность в социальной и политической жизни. В разных регионах, разных странах люди живут, имея больше или меньше свободы; но вам известны свидетельства, которые показывают, что в самых чудовищных условиях были люди, обладающие неслыханной внутренней свободой, внутренним миром, величием. Мне кажется, что свобода не существует в качестве выбора: свобода — это душевное состояние. Например, можно социально, политически быть совершенно «свободным» и тем не менее гибнуть от чувства бренности, чувства замкнутости, чувства отсутствия будущего.

Старинное представление: «поэт — пророк — безумец» строится на том, что поэту свойственна, как и безумцу, исключительность выбора.

Произведение должно быть способно вызвать потрясение, катарсис. Оно должно уметь коснуться живого страдания человека. Цель искусства не научить, как жить (разве Леонардо учит своими мадоннами или Рублев — свой «Троицей»). Искусство никогда не решало проблем, оно их ставило. Искусство видоизменяет человека, делает его готовым к восприятию добра, высвобождает духовную энергию. В этом и есть его высокое назначение.

Художник начинается тогда, когда в его замысле или в его ленте возникает свой особый образный строй, своя система мыслей о реальном мире и режиссер представляет ее на суд зрителя, делится ею со зрителем как своими самыми заветными мечтами. Только при наличии собственного взгляда на вещи режиссер становится художником, а кинематограф — искусством.

Кино, пожалуй, самое несчастное из искусств. Им пользуются как жевательной резинкой, как сигаретами, как вещами, которые покупают.

Любое творчество тяготеет к простоте, к максимально простому способу выражения.

Ребёнок не должен быть вундеркиндом. Он должен быть ребёнком. Важно, чтобы он не «засиделся» только в детях.

Жертва — единственная форма существования личности.

Мы не знаем, что такое любовь, мы с чудовищным пренебрежением относимся сами к себе. Мы неправильно понимаем, что такое любить самого себя, даже стесняемся этого понятия. Потому что думаем, что любить себя — значит быть эгоистом. Это ошибка. Потому что любовь — это жертва. В том смысле, что человек не ощущает её — это можно заметить со стороны, третьим лицом. И вы, конечно, знаете это, ведь сказано: полюби своего ближнего, как самого себя. То есть любить самого себя — это как бы основа чувства, мерило. И не только потому, что человек осознал сам себя и смысл своей жизни, но и потому также, что начинать всегда следует с самого себя.

Если на показе моего фильма в зале осталось восемь человек, я работаю для них.

Я рыба глубоководная.

Мы мало обращаем внимания на жизнь, мы невнимательны и небрежны к жизни, которая является причиной искусства, мы занимаемся творчеством в кабинетах по принципу Жюля Верна. Возникло какое-то огромное количество штампов, какой-то условный язык, эсперанто. Мы занимаемся тем, что рассказываем какие-то истории, исторьетки старым языком, не свойственным нам самим, повторяем друг друга и ничего никому дать не можем. Ну, это может привлечь определенную публику, прокат на этом заработать может. А в принципе кинематограф еще по существу серьезно не тронут.

Зона — это не территория, это та проверка, в результате которой человек может либо выстоять, либо сломаться. Выстоит ли человек, зависит от чувства его морального достоинства, его способности различать главное и преходящее…

Для меня кино это не профессия, это — моя жизнь, и каждый фильм для меня — поступок.

Жизнь никакого смысла, конечно, не имеет.

Есть две основные категории режиссеров. Одна состоит из тех, кто стремится подражать миру, в котором они живут, другая из тех, кто стремится создать свой собственный мир. Вторая категория — это поэты от кино: Брессон, Довженко, Мидзогути, Бергман, Бунюэль и Куросава. Фильмы этих режиссеров трудно прокатывать: они отражают внутренние устремления, а это всегда противоречит вкусам публики. Но это не значит, что кинематографистам не хочется быть понятыми своими зрителями. Скорее то, что они сами пытаются уловить и понять чувства зрителей. Мне интересен взгляд на мир только двух людей: первого зовут Брессон, второго — Бергман.

Художники существуют только потому, что мир несовершенен.

Сейчас очень шумят по поводу Солженицына. Присуждение ему Нобелевской премии всех сбило с толку. Он хороший писатель. И прежде всего — гражданин. Несколько озлоблен, что вполне понятно, если судить о нем как о человеке, и что труднее понять, считая его в первую очередь писателем. Лучшая его вещь — «Матренин двор». Но личность его — героическая. Благородная и стоическая. Существование его придает смысл и моей жизни тоже.

Я никогда не желал себе преклонения (мне было бы стыдно находиться в роли идола). Я всегда мечтал о том, что буду нужен.

В России никто, никогда и ни в чем не виноват. Только так здесь все и происходит.

Через эту роль (жены Сталкера) должно стать ясным, что все претензии героев к жизни и ломаного гроша не стоят. Мы хотим доказать, что все их метания «в поисках истины» — суета. Жена появляется в конце, чтобы самим своим существованием продемонстрировать, что ничто — ни наука, ни искусство — не имеет никакой ценности, кроме простой жизни как таковой.

Что-то последние недели у меня как-то пусто на душе и тупо. То ли от болезни, то ли оттого, что чувствую себя в тупике. Так и подохнешь и ничего не сделаешь. А сколько хочется сделать…

Нынче ночью приснился сон: будто я умер, но вижу, вернее чувствую, что происходит вокруг меня. Чувствую, что рядом Лара, кто-то из друзей. Чувствую, что бессилен, неволен и способен лишь быть свидетелем своей смерти, своего трупа. А главное — что испытываю в этом сне давно уже забытое, давно не возникавшее чувство, — что это не сон, а явь.

Какими будут наши дети? От нас многое зависит. Но и от них самих тоже. Надо, чтобы в них жило стремление к свободе. Это зависит и от нас. Людям, родившимся в рабстве, трудно от него отвыкнуть. С одной стороны, хочется, чтобы следующее поколение обрело хоть какой-нибудь покой, а с другой — покой — опасная вещь… Самое главное — воспитать в детях достоинство и чувство чести

Очень давно не видел отца. Чем больше я его не вижу, тем становится тоскливее и страшнее идти к нему. У меня явные комплексы в отношении родителей. Я не чувствую себя взрослым рядом с ними. И они,
по-моему, не считают взрослым меня.
Какие-то мучительные, сложные, невысказанные отношения. Как-то непросто все. Я очень люблю их, но никогда не чувствовал себя спокойно и на равных правах с ними.
По-моему, они тоже меня стесняются, хоть и любят.

Жизнь теряет всякий смысл, если я знаю, как она кончается. Мы не созданы для счастья, но есть вещи важнее, чем счастье.

Мне трудно представить себе внутренний мир женщины, но мне кажется, что он должен быть связан с миром мужчины. Одинокая женщина — это ненормально.

Не надо было ездить в Юрьевец! Пусть бы он и остался в моей памяти прекрасной, счастливой страной, родиной моего детства… Я правильно написал в сценарии для фильма, который сейчас снимаю, о том, что не следует возвращаться на развалины…

Итак, стоит запомнить — 12 ноября 70-го года я бросил курить. Честно говоря, давно пора. Что-то последние недели у меня как-то пусто на душе и тупо. То ли от болезни, то ли оттого, что чувствую себя в тупике. Так и подохнешь и ничего не сделаешь. А сколько хочется сделать…

У меня такое чувство, что человечество перестало верить в себя. Не само «человечество», а каждый отдельный индивидуум. Когда я думаю о современном человеке, то я представляю его себе, как хориста в хоре, который открывает и закрывает рот в такт песне, но сам не издаёт ни звука. Поют все остальные! А он только изображает пение, так как убеждён, что достаточно того, что другие поют. Таким образом он уже сам не верит в значение своих поступков. Современный человек живёт без надежды, без веры в то, что он сможет посредством своих поступков повлиять на общество, в котором существует.

Добро пассивно, зло активно.

Непрактичность поступков для меня признак высокого духа. Это означает бескорыстность. Потому что есть другие идеи; потому что мир, вычисленный и построенный таким образом как он существует, не может удовлетворить человека духовно.

Теперь мне ничего не страшно — не будут давать работать — буду сидеть в деревне, разводить поросят, гусей, следить за огородом, и пле­вать я на них хотел! Постепенно приведем дом и участок в поря­док, и будет замечательный деревенский дом. Каменный. Люди вокруг будут хорошие. Поставим ульи. Будет мед. Еще бы «газик» достать. Тогда все в порядке. Надо сейчас подработать денег побольше, чтобы кончить к осени с домом. Чтобы можно было жить тут и зимой. 300 км от Москвы — не будут таскаться просто так.

Я хочу работать, больше ничего. Работы!
Мне кажется, что это просто месть посредственности, которая пробилась к руководству. Ведь посредственность ненавидит художников, а наша власть сплошь состоит из посредственности.

Ошибочно говорить о том, что художник «ищет» свою тему. Тема вызревает в нём, как плод, начинает требовать своего выражения. Это подобно родам. Поэту нечем гордиться — он не хозяин положения, он — слуга. Творчество для него единственно возможная форма существования, и каждое его произведение адекватно поступку, который он не может своевольно отменить.

«Слова, слова, слова» — в реальной жизни это чаще всего вода, и только изредка и на короткое время мы можем наблюдать полное совпадение слова и жеста, слова и дела, слова и смысла.

Там, где речь идет о преднамеренной установке «на зрителя», там речь идет об индустрии развлечения, о зрелище и массах — о чем угодно, но только не об искусстве…

Запад кричит: «Это я! Смотрите на меня! Послушайте, как я страдаю, как я люблю! Как я несчастлив, как я суетлив! Я! Мое! Мне! Меня!»
Восток ни слова о самом себе! Полное растворение в Боге, Природе, Времени. Найти себя во всем! Скрыть в себе все!

Мне кажется, что способность воспринимать искусство даруется человеку с рождением и зависит от его духовного уровня.

Настоящее уважение… к собеседнику покоится на уверенности, что он не глупее тебя.

Через монтаж выражается отношение режиссера к своему замыслу, в монтаже получает свое окончательное воплощение мировоззрение художника. Думаю, что режиссер, умеющий легко и по-разному монтировать свои картины, это режиссер поверхностный, неглубокий.

Как я боюсь похорон! Даже когда мы хоронили бабушку, жутко было. И не потому, что она умерла, а оттого, что кругом были люди, которые выражали чувства. Я не могу смотреть на людей, которые выражают чувства.

Ровное доброжелательное настроение — признак воспитанного человека.

Человек, который не стремится к величию души — ничтожество.

Спасти всех можно, спасая себя. В духовном смысле, конечно. Общие усилия бесплодны.

Есть художники, которые дают почувствовать истинную меру вещей. Они несут всю жизнь эту ношу, и мы должны за это быть им благодарны!

Наша сложная жизнь, приготовляя каждому из нас какую-то весьма определенную роль, ставит нас в условия, благодаря которым развиваются лишь те черты нашей души, которые помогают развиваться нам в этой роли. Остальная часть души гибнет. Отсюда неконтактность. Здесь психология в совокупности с социологией порождают страх, неверие, подлость и гибель надежд.

Наша сложная жизнь, приготовляя каждому из нас какую-то весьма определенную роль, ставит нас в условия, благодаря которым развиваются лишь те черты нашей души, которые помогают развиваться нам в этой роли. Остальная часть души гибнет. Отсюда неконтактность. Здесь психология в совокупности с социологией порождают страх, неверие, подлость и гибель надежд.

Я часто думаю о том, как мы правы, утверждая, что художественное творчество есть состояние души. Почему? Возможно, потому, что человек стремится подражать Создателю. Но правильно ли это? Не смехотворно ли подражать Создателю, которому мы служим? Наша вина перед Создателем состоит в том, что мы используем данную нам свободу, чтобы бороться со злом в нас, чтобы преодолеть все препятствия на пути к нашему Господу, чтобы духовно расти и справляться со всем низким в нас.

Помоги мне, Господи, ниспошли мне Учителя, я устал ждать его.

Правдиво сказано у Константина Костеченского: «В суть всякой вещи вникнешь — коли правдиво наречешь её».

За грехи наши и зло человеческий облик приняло. Покушаешься на зло — на человеческую плоть покушаешься. Бог-то простит, только ты себе не прощай. Так и живи — меж великим прощением и собственным терзанием.

Все глупости и подлости род людской уже совершил и теперь только повторяется.

Сами — грешники немыслимые, а туда же — сУдите!

Я Господу служу, а не людям.

Может, лучше во мраке неразумия велению сердца своего следовать?

Бог дал попа, а чёрт — скомороха.

Людям просто напоминать надо почаще, что люди они. Что русские. Одна кровь — одна земля. Зло везде есть. Всегда найдутся охотники продать тебя за тридцать серебренников. А на мужика всё новые беды сыпятся: то татары по три раза за осень, то голод, то мор. А он всё работает, работает, работает. Несёт свой крест смиренно. Не отчаивается, а молчит и терпит. Только Бога молит, чтоб сил хватило. Да разве не простит таким Всевышний темноты их? Сам ведь знаешь — не получается что-нибудь или устал, намучался, и вдруг, с чьим-то взглядом в толпе встретишься, с человеческим… и словно причастился. И всё легче сразу. Разве не так?

Вот ты тут про Иисуса говорил — так может Он, может быть, для того родился и распят-то был, чтобы Бога с человеком примирить? Ведь Иисус от Бога — значит, всемогущ, и если умер на кресте, значит, и предопределено это было.

Монах Кирилл: — Говорят, ты пишешь быстро.
Феофан Грек: — Быстро. А что? Не могу иначе. Надоедает. Один раз целую неделю чухался — бросил.
Монах Кирилл: — Выбросил?
Феофан Грек: — Ну зачем выбрасывать? Квашеную капусту придавливал.

Иногда что-то случается и мне перестают сниться и дом, и сосны вокруг дома моего детства. Тогда я начинаю тосковать. Я жду и не могу дождаться этого сна, в котором я опять увижу себя ребенком и снова почувствую себя счастливым оттого, что еще все впереди, еще все возможно…

А почему вы такая грустная? [падают на землю] — А почему вы так радуетесь?
— Приятно упасть с интересной женщиной.

Живите в доме — и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нём.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом —
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподнимаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошёл, как сквозь Урал.

Мне часто снится этот сон. И когда я вижу бревенчатые стены и темноту сеней, я уже во сне знаю, что мне это только снится. И непосильная радость омрачается ожиданием пробуждения.

Земную жизнь пройдя до половины,
Я заблудилась в сумрачном лесу…

Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.

С утра я тебя дожидался вчера,
Они догадались, что ты не придёшь,
Ты помнишь, какая погода была?
Как в праздник! И я выходил без пальто.

Сегодня пришла, и устроили нам
Какой-то особенно пасмурный день,
И дождь, и особенно поздний час,
И капли бегут по холодным ветвям.

Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас, в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.

Неужели это не самая последняя война на земле?

Война есть война. Мужчины с мужчинами должны воевать. Девушки тут ни при чем.

Знаешь, кто такой зануда? Это человек, с которым легче переспать, чем объяснять, почему ты этого не хочешь!

— Нам сказали, у вас богатое прошлое.
— Да, я тоже читал об этом в газетах.

Никто не знает, что такое безумие. Они всем мешают, они неудобны. Мы не хотим их понять. Они чудовищно одиноки. Но я уверен — безумцы ближе нас к истине.

— Ты что читаешь?
— Тарковского. Это стихи Арсения Тарковского.
— На русском?
— Нет, в переводе. Как будто неплохой.
— Выброси немедленно.
— Но почему? Переводчик – прекрасный поэт.
— Поэзию нельзя переводить. Искусство непереводимо.

Что значит ваше здоровье?! Что же это за мир, если сумасшедший кричит вам, что вы должны стыдиться самих себя?!

Почему ты всего боишься? Ты весь в комплексах! Ты не свободен! Вы все, кажется, хотите свободы, говорите о свободе, но, по-моему, если вам дать свободу, вы не будете знать, что с ней делать! Вы и не ведаете, что это такое! Хватит, довольно! Я понимаю, это всё, наверное, от этой страны, от воздуха, которым ты дышишь!

— Ничего-то вы в России не понимаете.
— Тогда и вы ничего не знаете про Италию. Если вам ни к чему Данте, Петрарка, Макиавелли!
— Куда уж нам, убогим…
— Что же нам тогда делать, чтобы узнать друг друга?
— Надо разрушить границы.
— Какие границы?
— Государственные.

Наука? Чепуха! В этой ситуации все одинаково беспомощны. Должен вам сказать, что мы вовсе не хотим завоевывать Космос. Мы хотим расширить Землю до его границ. Мы не знаем, что делать с иными мирами. Нам не нужно других миров, нам нужно зеркало. Мы бьемся над контактом и никогда не найдем его. Мы в глупом положении человека, рвущегося к цели, которой он боится, которая ему не нужна. Человеку нужен человек!

Ты помнишь Толстого? Его мучения по поводу невозможности любить человечество вообще. Сколько времени прошло с тех пор? Я как-то не могу сообразить, помоги мне. Ну вот я тебя люблю. Но любовь — это чувство, которое можно переживать, но объяснить нельзя. Объяснить можно понятие, а любишь то, что можно потерять: себя, женщину, Родину. До сего дня человечество, Земля, были попросту недоступны для любви. Ты понимаешь, о чём я, Снаут? Нас ведь так мало, всего несколько миллиардов, горстка. А может быть мы вообще здесь для того, чтобы впервые ощутить людей как повод для любви?

Ты слишком жесток, вот что я тебе должен сказать. Таких, как ты, опасно пускать в космос – там все чересчур хрупко, да-да, вот именно, хрупко! Земля уж кое-как… приспособилась к таким, как ты, хотя это ей и стоило черти каких жертв.

Гибарян умер не от страха… Он умер от стыда. Стыд – вот чувство, которое спасёт человечество.

— После того, как ты прожил здесь столько лет, ясно ли ты ощущаешь свою связь с жизнью там?…
— А ты любитель крайних вопросов. Боюсь, что скоро ты спросишь меня о смысле жизни.
— Подожди, не иронизируй.
— Это банальный вопрос. Когда человек счастлив, смысл жизни и прочие вечные темы его редко интересуют. Ими следует задаваться в конце жизни.
— А когда наступит этот конец — мы же не знаем, вот и торопимся.
— А ты не торопись: самые счастливые люди — те, кто никогда не интересовался этими проклятыми вопросами.
— Вопрос — это всегда желание познать, а для сохранения простых человеческих истин нужны тайны: тайна счастья, смерти, любви.
— Может быть, ты и прав, но попробуй — не думай обо всём этом.
— А думать об этом — всё равно что знать день своей смерти. Незнание этого дня практически делает нас бессмертными.

Человек создан природой, чтобы познавать её. Бесконечно двигаясь к истине, человек обречён на познание.

— Напрасно мы ссоримся. Мы теряем достоинство и человеческий облик.
— Нет. Вы — люди. Каждый по-своему. Поэтому вы и ссоритесь.

Когда прощаются специально, потом всегда бывает противно.

Знаешь, проявляя жалость, мы опустошаемся… Может это и верно. Страдание придает всей жизни мрачный и подозрительный вид.

Меня интересует истина, а Вы хотите сделать из меня предвзятого сторонника. Я не имею права выносить решения, руководствуясь душевными порывами; я не поэт.

— Вы что же, хотите уничтожить то, что мы сейчас не в состоянии понять? Простите, но я не сторонник познания любой ценой. Познание только тогда истинно, когда оно опирается на нравственность.
— Нравственной или безнравственной науку делает человек.

Нет, Гибарян не испугался. Бывают вещи пострашнее. Он умер от безвыходности. Он думал, что всё это происходит только с ним.

Знаешь, по-моему, мы потеряли чувство космического, древним оно было доступнее. Они бы никогда не спросили: «За что?», «Зачем?».

Скучно, господа, скучно. Вот в средние века скучно не было: тогда в каждом доме был домовой, а в каждой церкви – Бог.

Лучше горькое счастье, чем серая, унылая жизнь.

Сознание мое хочет победу вегетарианства во всем мире, а подсознание изнывает по куску сочного мяса, а чего же хочу я?

Они ведь каждую минуту думают о том, чтоб не продешевить, чтобы продать себя подороже, чтобы им все оплатили, каждое душевное движение. Они знают, что не зря родились, что они призваны. Они ведь живут только раз. Разве такие могут во что-нибудь верить?

Главное, пусть они поверят в себя и станут беспомощными, как дети. Потому что слабость велика, а сила ничтожна.
Когда человек рождается, он слаб и гибок, а когда умирает — он крепок и черств.
Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко — оно умирает.
Черствость и сила — спутники смерти.
Слабость и гибкость — выражают свежесть бытия.
Поэтому что отвердело, то не победит.

Разве может быть счастье за счёт несчастья других?

Я эту самую истину выкапываю, а в это время с ней что-то такое делается, что выкапывал-то я истину, а выкопал кучу, извините… не скажу чего.

Плевал я на человечество. Во всем вашем человечестве меня интересует только один человек — я то есть. Стою я чего-нибудь, или я такое же дерьмо, как некоторые прочие…

Обругает какая-нибудь сволочь — рана, другая сволочь похвалит — еще рана, душу вложишь, сердце свое вложишь — сожрут и душу и сердце. Мерзость вынешь из души — жрут мерзость. Они же все поголовно грамотные! У них у всех сенсорное голодание. И все они клубятся вокруг, и все требуют: Давай, давай!

Что толку от ваших знаний? Чья совесть от них заболит?

Вот вы говорили о смысле… нашего… жизни… бескорыстности искусства… Вот, скажем, музыка… Она и с действительностью-то менее всего связана, а если и связана, то безыдейно, механически, пустым звуком, без ассоциаций. И тем не менее музыка каким-то чудом проникает в самую душу! Что же резонирует в нас в ответ на приведённый к гармонии шум? И превращает его для нас в источник высокого наслаждения… И объединяет… И потрясает! Для чего все это нужно? И, главное, кому? Вы ответите: никому. И… И ни для чего, так. Бескорыстно. Да нет… вряд ли… Ведь все, в конечном счете, имеет свой смысл… И смысл, и причину…

Откуда мне знать, как назвать то, чего я хочу? И откуда мне знать, что на самом-то деле я не хочу того, чего я хочу? Или, скажем, что я действительно не хочу того, чего я не хочу? Это всё какие-то неуловимые вещи — стоит их назвать, как они исчезают, тают, испаряются. Как медуза на солнце. Видели когда нибудь?

— А далеко до этой комнаты?
— По прямой — метров 200. Да только тут не бывает прямых.

Дикобразу — дикобразово.

— Ну вот мы и дома. Тихо как. Это самое тихое место в мире. Здесь так красиво. Здесь никого нет.
— Но мы же здесь.
— Ну, три человека же не могут за день всё испортить…

— Неужели Вы верите в эти сказки?
— В страшные — да… В добрые — нет, а в страшные — сколько угодно.

Во всяком случае, вся эта ваша «технология», все эти домны, колеса и прочая маета-суета — чтобы меньше работать и больше жрать. Все это — костыли и протезы.
А человечество существует для того, чтобы создавать… произведения искусства. Это, во всяком случае, бескорыстно, в отличие от всех других человеческих действий.
Великие иллюзии… Образы абсолютной истины…

А если бы не было в нашей жизни горя, то лучше бы не было — хуже было бы. Ведь тогда и счастья не было, не было бы надежды.

Ну и не суйте свой нос в чужие подштанники, если ничего не понимаете.

Мне кажется, она пропускает тех, у кого нет никакой надежды. Не плохих, а несчастных!

Здесь не возвращаются тем путём, которым приходят.

Боже сохрани. Я вообще редко думаю — мне это вредно.

Поиски истины. Она прячется, а вы ее повсюду ищете. В одном месте копнули — ага, ядро состоит из протонов. В другом копнули — красота, треугольник а бэ цэ равен треугольнику а-прим бэ-прим цэ-прим… Вы неплохо устроились. Мне хуже. Я эту самую истину выкапываю, а в это время с нею что-то такое делается… Выкапывал я истину, а выкопал кучу… Не скажу чего. Возьмите вы какой-нибудь закон Архимеда. Он с самого начала был правильным, и сейчас он правильный, и всегда будет правильный. А вот стоит в музее античный горшок. В свое время в него объедки кидали, а сейчас он стоит в музее и вызывает всеобщее восхищение лаконичностью рисунка и неповторимостью форм… Все ахают и охают, и вдруг выясняется, что никакой он не античный, а подсунул его археологам какой-нибудь жулик или шутник. И аханье, как ни странно, стихает…

Не может быть у отдельного человека такой ненависти или, скажем, такой любви, которая распространялась бы на всё человечество. Ну деньги, бабы… Ну там месть, чтоб начальника машина переехала, ну это туда-сюда… А власть над миром, справедливое общество, царство Божие на земле — это ведь не желания, а идеологии, действия, концепции. Неосознанное сострадание еще не в состоянии реализоваться.

Да мне везде тюрьма!

Здесь так не ходят. В Зоне путь чем длиннее, тем лучше.

Когда человек думает о прошлом, он становится добрее, а главное… главное — верить.

В спорах рождается истина, будь она проклята.

Зона — это очень сложная система ловушек, что ли, и все они смертельны. Я знаю что здесь происходит в отсутствии человека, но стоит тут появиться людям… Как… всё здесь приходит в движение: бывшие ловушки исчезают — появляются новые, безопасные места становятся непроходимыми. Это зона. Может даже показаться, что она… капризная, но в каждый момент она такова, какой мы её сами сделали, своим состоянием.

Есть треугольник А, Б и С, который равен треугольнику А-прим, Б-прим, С-прим. Вы чувствуете, какая скука заключена в этих словах?

Люди не любят говорить о сокровенном.

— Скажи, только честно, тебе ещё не жаль бесцельно прожитые годы?
— Мне разговоры о смысле жизни ещё в школе надоели. Жить надо, а не трепаться.

— Не знаю, но иногда мне кажется, что я живу как-то правильно, благопристойно. И только.
— Беспокойная совесть преступника. Что тебе надо? Ты никого не ограбил, не убил? Живи и радуйся!
— Я понимаю тебя, существует такая философия — всю жизнь радоваться, что ты не сволочь, что бывают еще и похуже тебя…

У вас такой возраст, когда все решается. Вся жизнь может определиться в течении какого-нибудь года.

— Странно, что мы были не знакомы и вообще могли не встретиться. Не давать же объявление в газету: «Ищу хорошего человека». Хотя, почему бы и не дать?
— А я утром разверну газету и позвоню тебе. Я скажу: «Здравствуйте, это вы меня ждали?».
— А я отвечу: «Где ты пропадал столько времени?».
— А ты где пропадала?
— Какая разница? Главное, что мы нашлись.

Женятся, идиоты, в двадцать лет, а потом ходят вот с такими лицами.

— Понимаешь, у меня такое впечатление, что меняются только дороги. Сперва человек ходит в школу, потом в институт, потом на работу.
— Ты забыл еще одну дорогу. На кладбище!

Когда говорить не о чем, острят. Когда думать не о чем, тоже острят. Так легче.

— Так ты ж простой советский человек.
— Ладно, простой. Где они, простые? Ты вот простой?
— Я многогранный. Одним словом, простой многогранный советский человек.

— Для каждого из нас наступает день, когда нужно задуматься, что-то решить важное. Как в сказке. Камень, а на нем — пойдешь налево, пойдешь направо, пойдешь прямо. Наверное, вам приходили в голову такие мысли.
— Откуда вы знаете?
— Почему бы мне не знать, дорогой мой? Знаю. Потому что вы только начинаете идти, а я уже отмахал порядочный кусок. Иногда мне везло больше, иногда меньше, иногда совсем не везло. Так вот, учтите, надеяться вы можете только на себя, никто вам не поможет, ни один человек. Людям, в общем, наплевать друг на друга, как ни печально в этом признаться.

Книги — это хорошо, когда нет лишних.

Ничего не страшно, если ты не один, и у тебя есть во что верить, и просыпаясь утром, знать, что стоит начинать этот день.

Мой брат как-то сказал мне, что всё, что говорят перед словом «но», не считается.

Не пытайся сложить слова в предложения — не твоё это.

Из всех глупостей, что ты мне говорил, эта — шедевр…

Думай о смысле, а слова придут сами.

Трудно найти слова, когда действительно есть, что сказать.

Чем ближе вы становитесь друг к другу, тем сильнее влияние каждого случайного слова, слетевшего с губ.

Я не умею выражать сильных чувств, хотя могу сильно выражаться.

Говори, что думаешь и думай, что говоришь. Следуй все этому правилу, проблем было бы меньше.

Для чего действительно нужна смелость, так это для искренности.

Говори, что думаешь и думай, что говоришь. Следуй все этому правилу, проблем было бы меньше.

Другом является такой человек, с которым я могу быть искренним. В его присутствии я могу думать вслух.

Когда чувства искренни, ты не можешь просто отвернуться.

Нам нравятся люди, которые смело говорят нам, что думают, при условии, что они думают так же, как мы.

Она была в два раза меня моложе, то есть в два раза искреннее.

Мы были искренни в своих заблуждениях!

Ну не меняться же мне из-за каждого идиота!

Господи! Неужели вам обязательно нужно убить человека чтобы понять, что он живой!

Мы были искренни в своих заблуждениях!

Завтра годовщина твоей смерти. Ты что, хочешь испортить нам праздник?

Всякая любовь законна, если это любовь.

В своё время Сократ мне сказал: «Женись непременно. Попадётся хорошая жена — станешь счастливым. Плохая — станешь философом». Не знаю, что лучше.

— А разве ночь?
— Ночь.
— И давно?
— С вечера.

— Всё шутите?
— Давно бросил. Врачи запрещают.
— С каких это пор вы стали ходить по врачам?
— Сразу после смерти…
— Говорят ведь юмор — он полезный, шутка, мол, жизнь продлевает.
— Не всем. Тем, кто смеется, — продлевает. Тому, кто острит, — укорачивает. Вот так вот.

— Вы же разрешаете разводиться королям.
— Ну, королям, в особых случаях, в виде исключения, когда это нужно, скажем, для продолжения рода.
— Для продолжения рода нужно совсем другое.

— Вы утверждаете, что человек может поднять себя за волосы?
— Обязательно! Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать!

Я понял, в чём ваша беда. Вы слишком серьёзны. Умное лицо ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица… Улыбайтесь, господа… Улыбайтесь…

— Стань таким как все, Карл. Я умоляю…
— Как все? Не летать на ядрах? Не охотиться на мамонтов? Не переписываться с Шекспиром?

— Ну вот и славно… И не надо так трагично, дорогой мой… В конце концов, и Галилей отрекался!
— Поэтому я всегда больше любил Джордано Бруно!

Развод — одно из величайших достижений человечества! Чтобы влюбиться, достаточно и минуты. Чтобы развестись, иногда приходится прожить двадцать лет вместе.

— Объясните суду — почему двадцать лет все было хорошо, и вдруг такая трагедия?
— Извините, господин судья, двадцать лет длилась трагедия и только теперь всё должно быть хорошо!

— Попал. Утка. С яблоками. Она, кажется, хорошо прожарилась.
— Она, кажется, ещё и соусом по дороге облилась.
— Да? Как это мило с её стороны. Итак, прошу за стол!

Дело в том, что время на небе и на земле летит не одинаково. Там — мгновения, тут — века… Все относительно. Впрочем, это долго объяснять.

Иногда момент, который ты так долго ждал, приходит в самое неподходящее время…

У людей теперь нет времени друг для друга.

Через двадцать лет вы будете более сожалеть о том, чего не сделали, чем о том, что вы сделали. Поэтому, отбросьте сомнения. Уплывайте прочь от безопасной гавани. Поймайте попутный ветер своими парусами. Исследуйте. Мечтайте. Открывайте.

Время, потерянное с удовольствием, не считается потерянным.

Дело не во времени, кто-то за двадцать лет делает больше, чем другой за восемьдесят.

Машина времени есть у каждого из нас: то, что переносит в прошлое — воспоминания; то, что уносит в будущее — мечты.

А время — оно не лечит. Оно не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта. И иногда, зацепившись за что-то, эта повязка слетает, и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль… и новую жизнь… Время — плохой доктор. Заставляет забыть о боли старых ран, нанося все новые и новые… Так и ползем по жизни, как ее израненные солдаты… И с каждым годом на душе все растет и растет количество плохо наложенных повязок…

Знаешь, я не могу вспомнить последний раз, когда мы целовались… Потому что ты никогда не думаешь, что последний раз это последний раз… Ты думаешь, что будут еще. Ты думаешь, у тебя есть вечность, но это не так.

Пока думаешь, что сказать, — делай реверанс! Это экономит время.

Меня ломает не твое отсутствие. Это ломка по тому времени, когда меня без тебя не ломало.

Когда сидишь рядом с хорошенькой девушкой, час кажется минутой, а когда сядешь на горячую сковородку, то минута кажется часом.

Часы бьют. Всех.

Как обычно, крайний срок — вчера!

Мы не выбираем времена. Мы можем лишь решать, как жить во времена, которые выбрали нас.

Мы живем в эпоху сомнений, то, во что мы когда-то верили, оказалось ложным.

Мы живем в такое время, когда абсолютно бесполезные вещи являются единственно необходимыми.

Есть люди определенной эпохи и есть эпохи, воплощающиеся в людях.

Символ не может пережить свою эпоху, так уж всё устроено.

Какая эпоха, такие и таланты.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно.

Я не плохой человек. Я хороший человек, которому выпало жить в плохое время.

Если бы мы встретились в другом месте и в другое время, мы бы стали друзьями.

Говорят, есть такая связь на свете, что не важно, сколько раз ты её разрываешь. Вы все равно встретитесь.

Мы выбираем не случайно друг друга… Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании.

Они писали друг другу об очень интимных вещах, но одно дело писать, и совсем другое — встретиться лицом к лицу, помня о том, что было написано.

Только раз, и то если очень повезет, ты встречаешь человека, который разделяет твою жизнь на две части, до встречи с ним и после.

Я жил до этого только ради того, чтобы встретить тебя.

Встречи никогда не забываются, просто вы не можете вспомнить…

Давай попробуем встретиться? Расстаться мы всегда успеем.

В определенный период жизни мы встречаемся с определённым человеком, необходимым именно в этот период. Такой странный закон притяжения, такое взаимовыгодное спасение. Проводим определённое время вместе, потом обязательно расстаёмся. Потому что каждому из нас надо идти дальше, входить в новый, следующий период своей судьбы.

Если мужчина захочет с тобой встретиться, поверь, он встретится!

Если кто-то опаздывает к назначенному часу, ты ведь побежишь ему навстречу?

Не приходи в уныние при расставании. Прощание необходимо для того, чтобы вы встретились вновь. А новая встреча, спустя мгновение или многие жизни, несомненна для тех, кто является друзьями.

Никогда не знаешь заранее, что встретишь кого-то очень важного. Не бывает никаких предупреждений. Ты просто поднимаешь глаза и вот она.

У судьбы нет причин без причины сводить посторонних.

У нас говорят «Если любишь кого-то — отпусти его. Если он к тебе вернется — он твой. Если его переедет машина — так тому и быть».

Если твоя судьба не вызывает у тебя смеха, значит ты не понял шутки.

Пока выбор не сделан, все на свете возможно.

Иногда лучший способ погубить человека — это предоставить ему самому выбрать судьбу.

Есть такая теория: Вселенная и время бесконечны, значит, любое событие неизбежно, даже невозможное.

Я заметил, что даже те люди, которые утверждают, что все предрешено и что с этим ничего нельзя поделать, смотрят по сторонам, прежде чем переходить дорогу.

Говорят, случайностей не бывает.

В определенный период жизни мы встречаемся с определённым человеком, необходимым именно в этот период. Такой странный закон притяжения, такое взаимовыгодное спасение. Проводим определённое время вместе, потом обязательно расстаёмся. Потому что каждому из нас надо идти дальше, входить в новый, следующий период своей судьбы.

А в начале пути мало кто в нас верил, не правда ли?

Птица с шипом терновника в груди повинуется непреложному закону природы; она сама не ведает, что за сила заставляет её кинуться на остриё и умереть с песней. В тот миг, когда шип пронзает её сердце, она не думает о близкой смерти, она просто поёт, поёт до тех пор, пока не иссякнет голос и не оборвётся дыхание. Но мы, когда бросаемся грудью на тернии, — мы знаем. Мы понимаем. И всё равно грудью на тернии. Так будет всегда.

И взмах её ресниц решил его судьбу.

Тот, кому нечего терять, может всего добиться, того, кто не чувствителен к боли, ничто не ранит.

Случается иногда, что жизнь разводит двоих людей только для того, чтобы показать обоим, как они важны друг для друга.

Выбрав дорогу, чтобы уйти от судьбы, мы именно там её и встречаем.

Но иногда то, чего ты никогда не ждал, становится для тебя самым дорогим…

Судьба такая штука: только что у вас был выбор из многих вариантов, и вдруг вариантов больше нет.

Ничто так не выдает человека, как то, над чем он смеётся.

Такой вот парадокс: мы совершаем подвиги для тех, кому до нас уже нет никакого дела, а любят нас те, кому мы нужны и без всяких подвигов…

Проще расстаться с человеком, чем с иллюзиями на его счёт.

Самое худшее, когда нужно ждать и не можешь ничего сделать. От этого можно сойти с ума.

Сильные люди не любят свидетелей своей слабости.

Каждому человеку нужно какое-нибудь хобби — якобы с целью «выйти из стресса», — но ты-то прекрасно понимаешь, что на самом деле люди попросту пытаются выжить и не сойти с ума.

Они улыбаются, когда ты звонишь им, но у них нет времени позвонить тебе.

Как же неприятно потратить на человека так много времени лишь для того, чтобы узнать, что он так и остался для тебя лишь посторонним.

Хорошее воспитание — это умение скрывать, как много мы думаем о себе и как мало о других.

Болит меньше, когда тебе просто безразлично.

Вечно я говорю «очень приятно с вами познакомиться», когда мне ничуть не приятно. Но если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое.

Нет ничего хуже, чем любить кого-то, кто никогда не перестанет тебя разочаровывать.

Умереть за любовь не сложно. Сложно найти любовь, за которую стоит умереть.

Знаешь, что самое стрёмное? Осознание того, что всё, во что ты верил — абсолютная чушь.

У людей теперь нет времени друг для друга.

Хорошие друзья, хорошие книги и спящая совесть – вот идеальная жизнь.

Каждому нужен кто-то, кто его выслушает.

Я, например, всегда расстраиваюсь, когда думаю о жизни, что не использую свою возможность и теряю драгоценные секунды, а жизнь так коротка.

Все сочувствуют несчастьям своих друзей, и лишь немногие — радуются их успехам.

Когда долго смотришь на море, начинаешь скучать по людям, а когда долго смотришь на людей – по морю.

— Как тебя понимать?
— Понимать меня необязательно. Обязательно любить и кормить вовремя.

Какая это роскошь — в любую минуту иметь возможность обнять любимого человека…

А кто говорил, что будет легко? Всякие отношения — это сложно! Но если вы хотите быть рядом даже тогда, когда всё плохо — значит это по-настоящему!

Самый хороший способ испортить отношения — это начать выяснять их.

Забыть боль так трудно — но ещё труднее помнить хорошее.
Счастье не оставляет шрамов. Мирные времена ничему нас не учат.

Восемьдесят три процента всех дней в году начинаются одинаково: звенит будильник.

Необходима большая смелость, чтобы противостоять врагам, но гораздо большая, чтобы пойти наперекор друзьям.

Чем дольше ты ждёшь, тем больше вероятность, что ты ждёшь не там.

Ну почему то единственное, что мы не имеем, мешает нам наслаждаться всем тем, что мы имеем?

Ох, уж эти подростки! Думают, что главное — иметь побольше друзей.
Достаточно и одного. Одного-единственного, но своего.

Раньше он не мог сделать выбор, потому что не знал, что будет потом. Теперь он знает, что будет и потому не может сделать выбор.

«Твои» люди остаются с тобой, как бы ты ни ныл, каким бы ором ни орал, как бы ни пропадал. Они просто есть, они рады тебе открыть дверь протянуть руки, разделить бутерброд.

Оставаться наедине со своими мыслями — весьма опасное занятие… но очень полезное!

У нее что-то заклинило внутри, а он просто идиот. Влюбленные все такие.

И не могу сказать, что не могу жить без тебя — поскольку я живу.

Когда мы счастливы, мы всегда добры; но когда мы добры, мы не всегда счастливы.

Наверное, никого нельзя насильно заставить измениться, даже если он сам об этом просит. В конце концов, если ты созрел, то сможешь измениться и без посторонней помощи, сам.

Беда в том, что если я тебе не верю, то я не могу верить твоим словам о том, что тебе можно верить.

Нет более жалкого зрелища, чем человек, объясняющий свою шутку.

Большая любовь, очевидно, заключается в доверии, в радости друг от друга, в уважении личной жизни друг друга и в уважении профессионального выбора.

Если человек умер, его нельзя перестать любить, черт возьми. Особенно если он был лучше всех живых, понимаешь?

Если бы я знал, когда видел тебя в последний раз, что это последний раз, я бы постарался запомнить твое лицо, твою походку, все, связанное с тобой. И, если бы я знал, когда в последний раз тебя целовал, что это — последний раз, я бы никогда не остановился.

У самого злого человека расцветает лицо, когда ему говорят, что его любят. Стало быть, в этом счастье…

Я уже люблю в вас вашу красоту, но я начинаю только любить в вас то, что вечно и всегда драгоценно,— ваше сердце, вашу душу. Красоту можно узнать и полюбить в час и разлюбить так же скоро, но душу надо узнать.

Кому-то не хватает одной женщины, и он переключается на пятую, десятую. А другому не хватает жизни, чтобы любить одну-единственную.

В идеальных отношениях чистая любовь и грязный секс дополняют, а не исключают друг друга.

Нужно иметь что-то общее, чтобы понимать друг друга, и чем-то отличаться, чтобы любить друг друга.

Когда всё заканчивается, боль расставания пропорциональна красоте пережитой любви. Выдержать эту боль трудно, потому что человека сразу же начинают мучить воспоминания.

— Я влюбился в истеричку.
— Я истеричка? Я не истеричка!
— Я сказал, что люблю тебя, а ты услышала лишь слово «истеричка».

Твоё обнажённое тело должно принадлежать тому, кто полюбит твою обнажённую душу.

Нет ничего хуже, чем любить кого-то, кто никогда не перестанет тебя разочаровывать.

Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра.

Они научили меня ценить верность… И никогда не забывать о тех, кого любишь.

Легче всего обмануть того, кто сильнее всех предан тебе.

Не бросайте животных… прошу вас, они самые преданные и любят вас независимо от того, кто вы и сколько у вас денег.

Только я знаю… о твоей боли, сомнениях и одиночестве… Если бы нам позволили остаться вместе навечно… Я бы повторял бы эти слова столько, сколько бы ты пожелала… «Я никогда не предам тебя!»

Так что ты лучше люби его. … Потому что мужчина, который смог положить свою гордость к ногам любимой женщины, заслуживает самой преданной любви.

В женщине я ценю преданность, а в мужчине — способность оценить ее.

За деньги можно, конечно, купить очаровательного пса, но никакие деньги не заставят его радостно вилять хвостом.

— Я буду искать тебя в тысяче миров и десяти тысячах жизней, пока не найду…
— Я буду ждать тебя в каждой из них.

— Почему он прячется? Почему он никому не доверяет? Да потому что он был брошен теми людьми, которые должны были любить его больше всех.
— Не лезь ко мне с этим Фрейдовским дерьмом!
— Выслушай, Джерри. Почему он общается с этими тупыми образинами? Да потому что любой из них башку тебе пробьет за него. Это называется преданностью.
— Очень трогательно.
— Это не влияние. Он сам отвергает тех людей, прежде чем они подумают бросить его. Это механизм защиты и всё. Из-за этого он был одинок все свои 20 лет. Это будет снова и снова. Я не хочу чтоб такое с ним произошло снова.

Искусно предан теми, кому верил,
Но по-прежнему предан тем, кто верит мне…

Преданность — это заслуга двоих.

Собаки, как и люди, бывают глупыми и умными, но люди не бывают, как собаки, всегда и до конца преданными.

Я не предам человека, которым я так восхищался, лишь потому, что не получил желаемого ответа – это бесчестно. Я знаю, что я идиот. Но даже у идиотов есть свои принципы, которым они должны следовать.

Когда вы преданы кому-то или чему-то, оставить — это не вариант.

Знаешь, есть такой девиз… Можно сказать, мировоззрение таких, как мы — «Своих не бросать».