Книги передают опыт людей со всей планеты. Через бумажные издания раньше передавали исторические заметки, значения слов, обычаи, дошедшие до наших дней. Несмотря на появление интернета, мы до сих пор читаем книги, именно в них можно глубинно изучить что-то или же окунуться в мир чудес и фантазий. В данной подборке представлены популярные цитаты из книг.
Но вы жестокий человек — вы слишком флегматичный, чтобы язвить самому, и слишком раздражительны, чтобы терпеть чужое остроумие.
Срежь Сплетне голову — язык живет.
Я прощаю тебе все, братец мой дорогой. Кроме твоего отвратительного лицемерия. Мы не грешили — ты согрешил.
— Когда тобой командует гражданский чин, смотри в оба, сынок. И не забывай, что даже Нельсон прикладывал подзорную трубу к слепому глазу, когда им помыкал какой-нибудь олух в партикулярном платье.
«Йосс» было китайским словом, означавшим удачу, неудачу, Бога и дьявола одновременно.
— Придет время, и все изменится. Но начали работорговлю англичане. — Ее начали подонки. «Да, а сумасшедшие продолжают их дело», — с горечью подумал Купер.
– Первый закон для капитана, который служит у меня, – это оберегать свой корабль. Второй – свою команду. Тогда они, в свою очередь, будут оберегать его. Человек может командовать кораблем в одиночку, но он не может в одиночку ходить на нем в море.
Я — все то, что ты сказал, и даже больше. Я нарушаю многие Заповеди, но не все. Я знаю, что делаю, и готов отвечать за то, что я делаю. Но я единственный человек на всей земле, которому ты можешь доверять — при условии, что ты не пойдешь, сознательно не пойдешь, против нашего дома. Я Тай-Пэн.
Пусть истины порою и банальны, Но узнаем мы многое, старея: Не все евреи страшно гениальны, Но в каждом гении есть что-то от еврея.
Что философы все же правы У меня нет ни капли сомненья. И с землей нас сравняют, увы… Значит — все познается в сравненьи.
— Это всё выпивка! — разрыдался мистер Пуст. — Но вино пил ты. А потом пил ещё. И ещё, — прервала его Тиффани.
С помощью Первого Взгляда ведьма видит то, что происходит на самом деле, а с помощью Второго Помысла следит за своими мыслями.
<…> человек, кормивший ее с детства, никогда не евший сахара, чтоб она ела его.
Она знала, чем болел Юшка, и теперь сама окончила ученье на врача и приехала сюда, чтобы лечить того, кто её любил больше всего на свете и кого она сама любила всем теплом и светом своего сердца…
Человеческий мозг похож на маленький пустой чердак, который вы можете обставить, как хотите. Дурак натащит туда всякой рухляди, и полезные, нужные вещи уже некуда будет всунуть, или в лучшем случае до них не докопаешься. А человек толковый тщательно отбирает то, что он поместит в свой чердак. Он возьмет лишь то, что ему понадобиться для работы и все разложит в образцовом порядке. Напрасно люди думают, что у этой маленькой комнатки эластичные стены…
Человеческий мозг похож на маленький пустой чердак, который вы можете обставить, как хотите. Дурак натащит туда всякой рухляди, и полезные, нужные вещи уже некуда будет всунуть, или в лучшем случае до них не докопаешься. А человек толковый тщательно отбирает то, что он поместит в свой чердак. Он возьмет лишь то, что ему понадобиться для работы и все разложит в образцовом порядке. Напрасно люди думают, что у этой маленькой комнатки эластичные стены…
«Ау меня есть новое название для боли». «Да? Какое же?» «Стиратель. Потому что во время приступов она стирает все, и больше ничего для тебя не существует — ни мыслей, ни чувств. Только желание избавиться от боли. А когда Стиратель становится особенно силён, то уничтожает и все, что делает нас личностями, превращая в жалкие существа с самыми примитивными инстинктами, преследующими одну-единственную цель: спастись от этого ужаса».
Запомни, Эрагон, в определённые моменты жизни твои враги вполне могут стать твоими союзниками. Такова природа вещей.
Чей-то поступок — тем более всего лишь возможный! — отнюдь не означает, что и ты должен поступать так же. Так может рассуждать лишь тот, кто обладает неразвитым и ленивым умом!
Он увидел глаз, ясный, как у ребенка, живой глаз мертвой головы, свет дрожал в нем среди свежей влаги; и, окаймленный прекрасными черными ресницами, он светился подобно тем одиноким огонькам, что зимним вечером видит путник в пустынном поле. Сверкающий глаз, казалось, готов был броситься на Дон Хуана, он мыслил, обвинял, проклинал, угрожал, судил, говорил; он кричал, он впивался в Дои Хуана. Он был обуреваем всеми страстями человеческими. Он выражал то нежнейшую мольбу, то царственный гнев, то любовь девушки, умоляющей палачей о помиловании, — словом, это был глубокий взгляд, который бросает людям человек, поднимаясь на последнюю ступеньку эшафота. Столько светилось жизни в этом обломке жизни, что Дон Хуан в ужасе отступил; он прошелся по комнате, не смея взглянуть на глаз, видневшийся ему повсюду: на полу, на потолке и на стенных коврах. Всю комнату усеяли искры, полные огня, жизни, разума. Повсюду сверкали глаза и преследовали его, как затравленного зверя.
— О! — воскликнул дон Хуан. — Я отдал бы часть собственной жизни, только бы вам вернуть жизнь! «Что мне стоит это сказать! — подумал расточитель. — Ведь это всё равно что дарить любовнице целый мир!»
Прежде всего, я подумала, что эти женщины, больные раком, не нуждающиеся в напоминании о неизбежности смерти, что осознание смерти помогает им видеть вещи и события в их подлинных пропорциях и корректирует наше обычно плохое чувство времени. Жизнь впереди может быть очень коротка. Жизнь драгоценна, не растрачивайте её! Вкладывайте в каждый день как можно больше того, что вы цените! Пересмотрите свои ценности! Проверьте свои приоритеты! Не откладывайте! Делайте! Что касается меня, то я растрачивала время впустую. В прошлом, я то и дело остро ощущала, что я лишь зритель или дублёр, который смотрит пьесу жизни из-за кулис, но постоянно надеется и верит, что в один прекрасный день сам окажется на сцене. Конечно, были и моменты интенсивной жизни, но чаще жизнь воспринималась лишь как «репетиция» настоящей жизни, ожидающей впереди. А если смерть придет раньше, чем начнётся «настоящая» жизнь? Трагично было бы осознать тогда, когда уже слишком поздно, что ты едва ли жила вообще.
Сколь бы ни были мы близки к кому-то, между нами всегда остается последняя непреодолимая пропасть; каждый из нас в одиночестве приходит в мир и в одиночестве должен его покидать.
Никакие отношения не могут уничтожить изоляцию. Каждый из нас одинок в существовании.
Неужели вообще было возможно скучать по кому-то так, как я скучал по маме? Мне до того ее недоставало, что хотелось умереть, мне ее остро, физически не хватало — как воздуха под водой. Я лежал без сна и пытался вспомнить про нее все самое лучшее, запечатлеть ее в мозгу, чтобы никогда не забыть, но вместо дней рождения и прочего веселья в голове всё всплывали воспоминания вроде того, как за несколько дней до гибели она остановила меня в дверях и сняла ниточку со школьного пиджака. Отчего-то так я помнил ее яснее всего: сдвинутые брови, как именно она протянула ко мне руку, всё-всё. Пару раз бывало, когда я метался ото сна к бодрствованию, я вдруг подскакивал в кровати от ее голоса у меня в голове, от фраз, которые она когда-то говорила, но я уже не помнил, как-то: «Брось-ка мне яблоко», или «Интересно, а пуговицы должны быть сзади или спереди?» или «Как потрепала жизнь этот диван!».
Вот так вот всё и идет к чёрту: в одну секунду.
Потому что плевать я хотел, что там говорят люди и как часто и как уверенно они это повторяют: никто, никто и никогда не убедит меня в том, что жизнь — это главный приз, величайший дар. Потому что вот вам правда: жизнь — это катастрофа. Сама суть нашего существования, когда мы мечемся туда-сюда, пытаясь себя прокормить, обрести друзей и сделать что-то там еще по списку — есть катастрофа. Забудьте вы все эти глупости в духе «Нашего городка», которые только и слышишь отовсюду: про то, какое это чудо — новорожденный младенчик, про то, сколько радости сокрыто в одном-единственном цветке, про то, как неисповедимы пути, и т. д и т. п. Как по мне — и я упорно буду твердить это, пока не умру, пока не рухну в грязь своей неблагодарной нигилистичной рожей, пока не ослабею настолько, что не смогу и ни слова выговорить: уж лучше не рождаться вовсе, чем появиться на свет в этой сточной канаве. В этой выгребной яме больничных кроватей, гробов и разбитых сердец. Ни выйти на свободу, ни подать апелляцию, ни »начать все заново», как любила говаривать Ксандра, путь вперед только один — к старости и утратам, и только один выход — смерть.
Ну… знаешь, это очень по-русски — вечно жаловаться на всё подряд! А если в жизни всё хорошо — то и помалкивай. Не буди лихо!
От чего умирают шуты? От обиды, петли и саркомы, От ножа, От презрения знакомых, От упавшей с небес темноты. От чего умирают шуты? От слепого внимания Фортуны. Рвутся нервы, как дряхлые струны, Рвутся жизней гнилые холсты. От чего умирают шуты? От смертельного яда в кефире, От тоски, От бодяги в эфире, От скотов, перешедших на «ты», Оттого, что увяли цветы, Оттого, что становится поздно Длить себя. Умирают серьезно, Лбом в опилки, Как падают звезды… А живут — а живут, как шуты.
В картинной галерее три из пяти человек выбрали бы другую картину, нежели я. Дело не просто в том, как они выглядят, но и в том, что за ними стоит. Когда знаешь кого-то так близко, но по-прежнему его желаешь, это сильнейшая привязанность, искра между двумя людьми, которая может разжечь пламя. Но кто знает, согреет ли оно их или спалит? — он замолчал и нахмурился, взглянув на жену.— Я не знал, как меня встретят дома, не знал будем ли мы снова вместе смеяться. Я хочу тебя, хочу, но во мне до сих пор остались ревность и злость, и они сильны. Больше я ничего не скажу. Не могу обещать, что завтра отношения между нами будут такими или этакими. Как и ты не можешь, в этом я уверен. Ты была права, назвав меня чужаком. Но я чужак, которому знаком каждый дюйм твоей кожи. Давай начнем отсюда, в некотором смысле — начнем с начала.
— Ты не спросила, как я проводил время в Лондоне, какие у меня там были женщины. — Возможно, у меня нет на это права. — Что ж, ты всё-таки моя жена. И раз ты моя жена, я тебе расскажу. В первые месяцы я пару раз приглашал к себе женщин. Но прежде чем они успевали раздеться, меня начинало от них тошнить, и я их выпроваживал. Они осыпали меня ругательствами. Одна заявила, что я импотент, а другая обозвала педрилой. — Что это значит? — Неважно. — Я могу посмотреть в словаре. — Этого слова нет в словаре. — Тогда могу догадаться.
Будьте вы прокляты! Он рухнет, и я еще доживу до этого дня! Вы отняли у меня мое дело, моих подручных, все отняли, чтоб вам провалиться в самое пекло!
Классика — то, что каждый считает нужным прочесть и никто не читает.
Моей первой любовью была классическая музыка. В детском саду мы слушали Чайковского каждый день. Я бы с удовольствием поработал с Чайковским или Клодом Дебюсси.
То и дело слышу: «Жорес не учёл, Герцен не сумел, Толстой недопонял…». Словно в истории орудовала компания двоечников!
Быть все время инновационным невозможно. Я хочу создавать классику!
Нет лучшего средства для освежения ума, как чтение древних классиков; стоит взять какого-нибудь из них в руки, хотя на полчаса, — сейчас же чувствуешь себя освеженным, облегченным и очищенным, поднятым и укрепленным, — как будто бы освежился купаньем в чистом источнике.
Классическая музыка — основа цивилизованного общества. И признак утонченного ума.
— Это так старомодно…
— Нет, это классика.
— Нет, это классика.
Классика требует уважения. Это не для детей.
Господа, перечитывайте Толстого и Достоевского — там про нас все написано.
Я был поражён, сколько классической литературы может быть прочитано так, будто всё было написано сегодня, а тому, кто не знает истории, события прежних времен могут показаться событиями нынешними, только происходящими где-то в других странах.
— Мы все выросли на русской классике. И наша задача — передать её следующим поколениям.
— А Вы знаете, Владимир Николаевич, вот я давно думаю, что вообще-то русскую классику надо запретить. Ну, во всяком случае, в школе. Взрослые пусть читают, а вот детям голову морочить не надо.
— А это почему это?
— Да потому что. Выходит молодой человек в жизнь с какими-то дикими представлениями. Ничему ваша классическая литература не учит. Нету таких мужчин, таких женщин, таких отношений. Нету. Ну, может, когда-то были… Но сейчас точно нет. Человека, который поверил во все эти идеалы, ничего, кроме разочарования в жизни, не ждёт. Не бывает таких святых, как князь Мышкин, таких порядочных, как Татьяна Ларина. Не бывает.
— А Вы знаете, Владимир Николаевич, вот я давно думаю, что вообще-то русскую классику надо запретить. Ну, во всяком случае, в школе. Взрослые пусть читают, а вот детям голову морочить не надо.
— А это почему это?
— Да потому что. Выходит молодой человек в жизнь с какими-то дикими представлениями. Ничему ваша классическая литература не учит. Нету таких мужчин, таких женщин, таких отношений. Нету. Ну, может, когда-то были… Но сейчас точно нет. Человека, который поверил во все эти идеалы, ничего, кроме разочарования в жизни, не ждёт. Не бывает таких святых, как князь Мышкин, таких порядочных, как Татьяна Ларина. Не бывает.
— Что будет когда ты выйдешь из моды?
— Я очень хочу выйти из моды и превратиться в классика.
— Я очень хочу выйти из моды и превратиться в классика.
У меня вызывает печаль, что безвозвратно ушла эпоха писем с её многочисленными ритуалами: неторопливым писанием и выправлением написанного, заклеиванием конверта языком, хождением к почтовому ящику и долгим ожиданием ответа. Переписка по электронной почте – менее одушевлённое занятие.
Возможно ли представить гениальных Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, А. С. Пушкина часами просиживающими в Интернете? А их персонажей? Какой бы накал страстей был у Дмитрия Карамазова, Татьяны Лариной, Евгения Онегина, если бы человеческие чувства не захватывали их целиком, если бы наши любимые литературные герои общались в «АйСи-Кью» или в «Одноклассниках», а не вынашивали чувства в своей душе и не лелеяли их, как малых детей.
Возможно ли представить гениальных Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, А. С. Пушкина часами просиживающими в Интернете? А их персонажей? Какой бы накал страстей был у Дмитрия Карамазова, Татьяны Лариной, Евгения Онегина, если бы человеческие чувства не захватывали их целиком, если бы наши любимые литературные герои общались в «АйСи-Кью» или в «Одноклассниках», а не вынашивали чувства в своей душе и не лелеяли их, как малых детей.
Когда человеком владеет одна мысль, он находит ее во всем.
Солгать чуть-чуть — невозможно; тот, кто лжёт, лжёт до конца.
В любви особенно восхитительны паузы. Как будто в эти минуты накопляется нежность, прорывающаяся потом сладостными излияниями.
Строить догадки об отсутствующих, которых любишь, значит подвергать себя пытке.
Высшее счастье жизни — это уверенность в том, что вас любят: любят ради вас самих, вернее сказать — любят вопреки вам…
Казаться легкомысленной и быть недосягаемой — верх искусства.
Некоторые мысли — те же молитвы. Есть мгновения, когда душа, независимо от положения тела, — на коленях.
— А знаете ли вы, что такое дружба?
— Да. Это значит быть братом и сестрой; это две души, которые соприкасаются, не сливаясь; это два перста одной руки.
— А любовь?
— О, любовь! Любовь — это когда двое едины. Когда мужчина и женщина превращаются в ангела. Это — небо!
— Да. Это значит быть братом и сестрой; это две души, которые соприкасаются, не сливаясь; это два перста одной руки.
— А любовь?
— О, любовь! Любовь — это когда двое едины. Когда мужчина и женщина превращаются в ангела. Это — небо!
От неё не осталось ничего, кроме прекрасных больших глаз, на которые больно было смотреть, потому что, будь они меньше, в них, пожалуй, не могло бы уместиться столько печали.
В пору первой любви душой овладевают гораздо раньше, чем телом; позднее телом овладевают гораздо раньше, чем душой, иногда же о душе и вовсе забывают.
Смех — это солнце: оно прогоняет с человеческого лица зиму.
Мы уже говорили, что Урсус не улыбался; он только смеялся — временами даже часто; но это был горький смех. В улыбке чувствуется согласие, тогда как смех часто означает отказ.
Джослин пришел к макету, дабы самому ободриться. Он с трудом вытащил шпиль из гнезда, потому что дерево разбухло, и держал его благоговейно, как святыню. Он нежно гладил его, покачивал в руках, смотрел на него, как мать на дитя. Макет шпиля был восемнадцати дюймов, нижняя половина, сделанная в виде четверика, была прорезана высокими окошечками и оканчивалась целым лесом стройных башенок, над которыми поднималось острие, тонкое, без единого украшения, с крохотным крестиком на конце.
С тех пор как на Джослина впервые повеяло вонью из ямы, многое для него переменилось. Теперь он замечал, как этот омерзительный запах примешивается по всему собору к запаху ладана и сгоревшего воска: видно, вода незаметно просочилась в могилы сильных мира сего по обе стороны хора и под арками главного нефа. И оказалось, замечал это не он один. Живые, которые сделали презрение к жизни своим ремеслом, сочли это напоминание слишком бесцеремонным и отправляли службы с неподобающим отвращением на лицах.
— Ну как, Роджер, сын мой? Мастер выпрямился, смахнул пыль с колен, отряхнул руки. Землекопы возобновили работу, лопаты зашуршали. – Вы поняли, что это значит, преподобный отец? – Лишь то, что легенды правы. Но ведь легенды всегда правы. – Вы, священники, выбираете себе легенды по вкусу.
Макет был подобен человеку, лежащему на спине. Неф – его сомкнутые ноги, трансепты по обе стороны – раскинутые руки, хор – туловище, а капелла Пресвятой девы, где отныне будут совершаться богослужения, – голова.
Он смеялся, вздернув подбородок и покачивая головой. Бог-Отец озарял его сиянием славы, и солнечные лучи устремлялись сквозь витраж вслед его движениям, животворя осиянные лики Авраама, Исаака и снова Бога-Отца. От смеха у него выступили слезы, и перед глазами множились радужные круги, спицы, арки. Вздернув подбородок и сощурясь, он крепко, в обеих руках, держал перед собой макет шпиля – о радость… – Полжизни ждал я этого дня!
Есть родство меж людьми, которые хоть раз сидели подле угасающего огня и мерили по нему свою жизнь.
Есть женщины, чьё невежество крепче ворот и засовов.
А смерть не так нелепа, как жизнь, потому что нет ничего нелепей этого раздираемого ужасом комка, который, как язычок гаснущего огня, трепещет под рёбрами.
Никто не может побеспокоить другого – только мы сами лишаем себя спокойствия.
Чем больше у человека привязанностей, тем обременительнее для него жизнь и тем больше он страдает, когда приходится с ней расставаться.
Обрести спокойствие можно, только став наблюдателем, невозмутимо взирающим на мимолётное течение жизни.
Иногда достаточно назвать вещи своими именами.
Хочу одного – желать как можно меньше и знать как можно больше.
Спиноза любил латинское выражение «sub specie aeternitatis», что означает «с точки зрения вечности». Он говорил, что ежедневные проблемы кажутся не такими страшными, если взглянуть на них с точки зрения вечности.
Некий путешественник, повидавший много стран и народов и несколько частей света, будучи спрошен, какое свойство людей он находил повсюду, сказал: все они склонны к лености. Иному может показаться, что было бы правильнее и точнее сказать: все они боязливы. Они прячутся за обычаи и мнения. В сущности, каждый человек хорошо знает, что он живёт на свете только один раз, что он есть нечто единственное, и что даже редчайший случай не сольёт уже вторично столь дивно-пёстрое многообразие в то единство, которое составляет его личность; он это знает, но скрывает, как нечистую совесть, — почему? Из страха перед соседом, который требует условности и сам прячется за неё. Но что же заставляет отдельного человека бояться соседа, мыслить и поступать стадно и не наслаждаться самим собой? Немногих и редких людей, быть может, — стыдливость. Но для огромного большинства это изнеженность, инертность, — словом, та склонность к лени, о которой говорил путешественник. Он прав: люди ещё более ленивы, чем трусливы, и всего больше боятся именно трудностей, которые на них возложила бы безусловная честность и обнажённость.
— … Сашке я позвоню, чтобы меня не ждали и не волновались. — Какой еще Сашка? Друг? — быстро спросил Долбушин. — Не враг же. Представь, я буду звонить всем врагам и просить их не ждать меня и не волноваться. — Лучше делать это после двенадцати ночи. Тогда до утра они точно не заснут! — со знанием дела посоветовал Долбушин.
— Объясни мне! Я не знаю, для чего я нужен, но для чего-то же я нужен? Не может такого быть, что человек живет без цели: стареет, умирает — и нет его. Это что, все? Посадить дерево, из которого сделают ящики и зубочистки? Построить дом, который через сто лет снесут? Родить сына, который тоже когда-нибудь умрет? Я чувствую, что есть какая-то цель, мысль, идея, ради которой все совершается! Но где она, в чем она?
— Меня похоронили? Где? — Ну, тебе проще вспомнить…
— Ой, птички какие хорошенькие! За нами летят! — Это вороны. Они ждут, пока мы сдохнем!
— Надо его освободить! — вскакивая с места, горячо крикнула Рина. — Надо, — сразу согласилась Кавалерия. — Соберемся сейчас впятером — ты, я, Меркурий, Макс, Штопочка — и сразу всех освободим… А перед тем как освобождать, посмотрим какой-нибудь жизнеутверждающий американский боевик, где один человек разрывает в клочья целую дивизию и отделывается царапиной на подбородке.
Я должен был умереть еще много лет назад, от лейкемии. Но судьба подарила мне еще немного времени. Каждый день для меня — дополнительный.
Видимо, я придавал слишком большое значение своему одиночеству… я вообразил, что оно трагичнее одиночества всего человечества.
Классику мы ценим за вневременную актуальность.
Классической… можно считать любую пользующуюся успехом книгу, которая будет вызывать интерес следующей эпохи или поколения. Тогда она уже незыблема, как стиль в архитектуре или мебели. Взамен просто модности она приобретает художественную ценность…
Если хочешь понять, что у тебя творится в голове, в сердце, — читай и слушай классиков.
Если актер произнес хотя бы три шекспировские фразы, он законно может считать себя не любителем, а профессионалом!
Мне нравится заново изобретать классику, вдохновляясь поп-культурой: начиная с музыки и искусства, заканчивая модой и развлечениями. После тридцати лет в модной индустрии я понял, что классика переживёт все тренды.
— Это значит, вы играете очень быструю музыку… джаз?
— Да. Самый горячий!
— Некоторые любят погорячее. Но я предпочитаю классическую музыку.
— Да. Самый горячий!
— Некоторые любят погорячее. Но я предпочитаю классическую музыку.
«Классика» — это книга, которую восхваляют — и не читают.
Классика – вот основа веселья.
— Вот читал я тут недавно Генри Миллера… — неожиданно изрёк водитель.
Вид водителя не внушал надежда даже на то, что он читал модных Мураками и Коэльо. Честно говоря, насчёт Тургенева, Джека Лондона и Стругацких тоже существовали изрядные сомнения…
— Слушай, вот не понимаю я этой высокой литературы! Читаю, читаю… Что за беда такая? Если высокая литература — значит или говно едят, или в жопу трахаются! Вот как себя пересиливать — и читать такое?
— Вы не пересиливайте, — посоветовал я. — Читайте классику.
— Я Тютчева очень люблю, — неожиданно сказал водитель. И замолчал — как обрезало. Так мы и доехали до Студёного проезда — молча и в размышлениях о высокой литературы.
Вид водителя не внушал надежда даже на то, что он читал модных Мураками и Коэльо. Честно говоря, насчёт Тургенева, Джека Лондона и Стругацких тоже существовали изрядные сомнения…
— Слушай, вот не понимаю я этой высокой литературы! Читаю, читаю… Что за беда такая? Если высокая литература — значит или говно едят, или в жопу трахаются! Вот как себя пересиливать — и читать такое?
— Вы не пересиливайте, — посоветовал я. — Читайте классику.
— Я Тютчева очень люблю, — неожиданно сказал водитель. И замолчал — как обрезало. Так мы и доехали до Студёного проезда — молча и в размышлениях о высокой литературы.
Вот то качество великой русской литературы, о котором труднее всего говорить: она вся написана всерьез.
Ничего могучего, ничего великого не может выйти из-под продажного пера.
— Ты пытался когда-нибудь читать классиков по второму разу? Боже мой, все эти старые ***уны типа Харди, Толстого, Голсуорси — они же просто невыносимы. Им сорок страниц надо, чтобы описать, как кто-то где-то пернул. А знаешь, чем они берут? Они гипнотизируют читателя. Просто берут его за яйца. Представь, ни ТВ, ни радио, ни кино. Ни путешествий, если, конечно, ты не хочешь иметь после этих дилижансов распухшую жопу, подпрыгивая на каждой кочке. В Англии даже палку поставить толком нельзя было. Может быть, поэтому во Франции писатели были более дисциплинированными. Французы-то хотя бы трахались, не то что эти мудаки в своей викторианской Англии. Теперь скажи мне, какого хрена парень, у которого есть телевизор и дом на берегу моря, будет читать Пруста?
— Читать Пруста я никогда не мог, поэтому я кивнул. Но читал всех остальных, и мне ни телевизор, ни дом на берегу не смогли бы их заменить.
— Читать Пруста я никогда не мог, поэтому я кивнул. Но читал всех остальных, и мне ни телевизор, ни дом на берегу не смогли бы их заменить.
Удивительно, что фильму [Бриллиантовая рука] 45 лет, мне 46, но я помню премьеру!
Возлюбленной вовсе не следует вечно смеяться. Это поощряет мужчин к измене. Видя её весёлой, не чувствуешь раскаяния; а если она печальна, как-то становится совестно.
Здесь и там валялись трупы, лужи крови стояли на мостовой. Мне запомнился белый мотылек, порхавший посреди улицы. Лето остаётся летом.
Любовь подобна дереву: она растет сама собой, глубоко пуская в нас корни, и нередко продолжает зеленеть даже в опустошенном сердце. И вот что необъяснимо: слепая страсть — самая упорная. Она особенно сильна, когда она безрассудна.
Руки матерей сотканы из нежности — дети спят на них спокойным сном.
Убегать нужно так, чтобы не оставалось следов.
Для того, кто любит уединение, ранняя утренняя прогулка то же, что прогулка ночная, с той только разницей, что утром в природе таится больше радости.
Окунувшись в грязь, женщина превращается в камень.
… лицо человека всегда отражает его внутренний мир, и ошибочно думать, будто мысль лишена окраски.
Существует такого рода бегство, похожее, скорее, на искание встреч.
Если человек, измученный жестокой душевной бурей, судорожно сопротивляясь натиску нежданных бедствий, не зная, жив ли он или мертв, все же способен с бережной заботливостью относиться к любимому существу — это верный признак истинно прекрасного сердца.
Какова у человека философия, такова и жизнь. Как постелешь, так и выспишься.
Тот ад, в котором будешь ты, — мой рай!
Подлинное сострадание заключается в том, чтобы вовсе не касаться больного места человека, когда он страдает.
Душа в час отчаяния полна падающих звезд.
Тот, кто не владеет своими мыслями, не распоряжается и своими действиями.
Самые хорошие люди иногда бывают не свободны от эгоистических мыслей.
Женщина сидит у окна.Она думает с тоской, Что она — это всего лишь она, А не кто-то другой.
Искусство же, при всей своей бесполезности, не желает становиться частью повседневности, и главная сила, которой оно обладает, — это прежде всего способность нести в себе дыхание жизни своего творца.
Мы зачастую восхищаемся чужой легкостью. Люди легкие, ничем не обремененные, которые не ходят, а парят, привлекают нас тем, что обычные тяготы и тяготения будто бы над ними не властны. Их беспечность мы принимаем за счастье.
Забвение — такая же неотъемлемая часть жизни, как и память. Человеку свойственно забывать.
Это трудно объяснить — нет, не облегчение, хотя мне, конечно, становится легче, — в комнате происходит что-то ощутимое, разливается теплота, которая не только жар, но еще и свет. Эх, торговать бы такой в бутылках — можно было бы миллиардером стать, а на этикетках писать «уют», или «любовь», или «дом».
Хочешь быть чистым — для начала не пачкайся. Не начинай. Не делай первого шага!
Тут до меня доходит — как будто я раньше не знала, — какой холодный и жестокий этот мир и с какими холодными и жестокими сволочами я имею дело.
Тут быть не таким, как все, не круто.
У меня больше ничего нет, значит, мне все позволено. Все что угодно. Мне нечего терять.
Вся беда в том, что, когда мне велят что-то сделать, меня переклинивает. Хочется сказать: пошли-ка вы, когда захочу, тогда и сделаю.
Смерть — нормальная вещь, не понимаю, почему все так от нее шарахаются. Каждому приходится с ней иметь дело. Почти все люди хоть кого-нибудь да теряли, но почему-то не говорят об этом.
Никто не может понять, мне нужно одно — не перекрывайте мне кислород.
— Ничего вы не понимаете, мы поторопились. Я еще не готова с ним проститься. Вэл обняла меня за талию: — А ты никогда не будешь готова. Не бывает для таких вещей подходящего времени.
Демельза расплакалась. — Вот дьявол! — выругалась она. — Это просто портвейн выходит. — Ни разу не слышал о женщине, которая выпила бы столько портвейна, чтобы он полился у неё из глаз.
Демельза была одной из тех женщин, что привлекают к себе внимание в самых разных условиях, он-то уж навидался: даже с растрепанными волосами и в поту, с искаженным от боли лицом при родах, грязной и неопрятной, когда выполняла какую-нибудь работу вместо слуг, рассерженной во время ссоры. Но возможно, самым большим её достоинством была способность радоваться мелочам. Для неё, казалось, ничто не теряло новизну. Только что вылупившийся птенец крапивника завораживал её не меньше, чем такой же в прошлом году. Выход в свет был таким же приключением в двадцать шесть лет, как и в шестнадцать.
Она идет, Дианы образ воплощает, Верхом в сиянье лунном в дождь сплошной. И как морская птица медленно порхает Над пенистой волной. Небесный свет и жизнь земная В ней делят место слаженно без бед. Её улыбка – солнечный рассвет В морских волнах –сиянье рая. Она, как день, пещеру освещает, Дает надежду в мрачной пустоте. В ней день и ночь в присущей простоте Как милое дитя играют. Она – как воздух, а улыбка восхищает Всех грешников, чью жизнь опутал бес, Один из них прекрасно знает, Что ждет его изгнание с Небес.
Я часто видел, как люди превозмогают болезнь лишь с помощью желания выжить. Я полагаю, разум куда больше влияет на здоровье, чем мы считаем, и нет смысла изрекать истины, если эта истина никогда не бывает правдива, пока не произойдет.
Иногда человек идет на компромиссы, чтобы получить хотя бы часть желаемого.
— Человек по природе своей отвратителен, даже если говорить о себе самом. — Думаю, правда в том, что человек несовершенен. Вечно не отвечает своим же идеалам. Какую бы он цель ни избрал, его всегда настигнет первородный грех.
Когда напишут историю нынешних времен, она наверняка будет выглядеть историей двух революций. Революции во Франции и английской революции методизма. Одни ищут свободы, равенства и братства среди людей, другие ищут свободы, равенства и братства перед Господом.
Что предопределено любовью, нельзя отринуть.
Именно родное слово, отточенное классиками, закладывает в нас национальный культурный код. Человек, вовремя не прочитавший Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова, Шолохова, будет иметь к России скорее паспортную, нежели духовную принадлежность.
Мы растем вместе с книгами – они растут в нас. И когда-то настает пора бунта против вложенного еще в детстве отношения к классике.
Классики не стареют, пока о них помнят наследники авторских прав.
— Слышь, народ, а что это у Царя там валит?
— Охохо, какая-то муть… классика, ребят.
— Берёза… я не понял.
— Простите, народу интересно, что за фигню Вы слушаете.
— Сам ты фигня, это Вагнер.
— Кто?
— Вагнер, Сень. «Полет Валькирий» слышал?
— Ну, между прочим, я тоже Вагнера по утрам слушаю. У соседей так собаку зовут.
— Охохо, какая-то муть… классика, ребят.
— Берёза… я не понял.
— Простите, народу интересно, что за фигню Вы слушаете.
— Сам ты фигня, это Вагнер.
— Кто?
— Вагнер, Сень. «Полет Валькирий» слышал?
— Ну, между прочим, я тоже Вагнера по утрам слушаю. У соседей так собаку зовут.
Мне пришло в голову новое выражение, которое неплохо раскрывает соотношение между «классическим» и «романтическим». Классическое я называю здоровым, а романтическое больным.
Старую классику нужно читать медленно.
Я для саморазвития в свободное время стараюсь изучить какие-то новые классические произведения, и в этом плане есть два типа классических произведений: те, которые писались для людей, и те, которые открываешь и там чёрного больше, чем белого. И ты думаешь: «Твою мать, как же к этому подступиться?» И есть Бетховен, который всегда писал для людей, там есть какая-то в начале раскачка и в конце чуть-чуть посложнее. А есть Рахманинов. Это когда ты открываешь и сразу — будь любезен, отрасти шестой палец, или наточи подбородок! И ты думаешь: «Ага, концерт для осьминога с оркестром! Всё сходится!… Рахманинов, для кого ты это писал? Вот для кого?» Мне кажется, Рахманинов — это такой первый пианист-эгоист, говорящий: «Кто написал — тот и играет! Моя прелюдия!»
Классик — это автор, которого ещё цитируют, но уже не читают.
Раскавычьте классику цитаты, останется ли он классиком?
— Если Кент или Гримуар рядом, её паучье чутьё даст нам знать.
— Кажется, кто-то быстро навёрстывает упущенное в чтении.
— Я читаю только классику.
— Кажется, кто-то быстро навёрстывает упущенное в чтении.
— Я читаю только классику.
Музыка была и до Баха, но после Баха она стала другой и уже не вернется к тому, что было. Я считаю, что если оценить влияние «Битлз» на всю культуру человечества, то можно поставить их на одну ступень с Бетховеном и Бахом.
Народ тянется только к классическому искусству, потому что только оно вызывает в человеке самые возвышенные чувства, даёт пищу для души и сердца. Идёт человек по пустыне, и нужен ему лишь глоток воды. Так и классическое искусство очищает и облагораживает души людей, зовёт их к добру, а иначе зачем оно нужно!
— Как определяется грань? Что становится классикой, а что нет? <…>
— Кукольник писал: «Пока живёт поэзия Кукольника, поэзия не умрёт». Где Кукольник? Нету. Если вы можете узнать с первых трёх строчек, что это Пушкин, а это Фет, а это Лермонтов… Это Бах, а это Прокофьев.
— А это Таривердиев…
— Таривердиева оставим в покое. Пока он не помер, оставим в покое… Если вы можете узнать, это тоже входит в комплект. Вы должны узнавать музыку. Тогда это композитор, потому что иначе это автор. Один из многих.
— Кукольник писал: «Пока живёт поэзия Кукольника, поэзия не умрёт». Где Кукольник? Нету. Если вы можете узнать с первых трёх строчек, что это Пушкин, а это Фет, а это Лермонтов… Это Бах, а это Прокофьев.
— А это Таривердиев…
— Таривердиева оставим в покое. Пока он не помер, оставим в покое… Если вы можете узнать, это тоже входит в комплект. Вы должны узнавать музыку. Тогда это композитор, потому что иначе это автор. Один из многих.
Классик — это тот, кому удалось пойти по головам, в хорошем смысле этого слова, разойтись по головам в цитатах.
— Смотри, что у меня есть.
— Ого! Это… коса?
— А ещё она — настраиваемая скорострельная снайперская винтовка.
— Эм… что?
— Она ещё и стреляет.
— Оу! Круто!
— А у тебя что есть?
— У меня… этот меч. И щит тоже есть.
— Уууу! А что они могут?
— Ну, щит сворачивается… Так что, если я устаю его таскать, я его… просто убираю…
— Но вес же сохраняется?
— Да. Точно.
— Ого! Это… коса?
— А ещё она — настраиваемая скорострельная снайперская винтовка.
— Эм… что?
— Она ещё и стреляет.
— Оу! Круто!
— А у тебя что есть?
— У меня… этот меч. И щит тоже есть.
— Уууу! А что они могут?
— Ну, щит сворачивается… Так что, если я устаю его таскать, я его… просто убираю…
— Но вес же сохраняется?
— Да. Точно.
Не все, что ко времени, — на все времена.
Если бы литература обогощала классиков, как они ее!..
Взгляд — это искра.
Во внутреннем мире человека доброта — это солнце.
Чем больше любишь, тем больше хочется любить.
Никто так не следит за поступками других, как те люди, которых это менее всего касается.
Совесть любящего мужчины — ангел-хранитель любимой им женщины.
Будь сумасшедшим, если тебе так нравится… Это — право каждого из нас.
Достаточно одной капли вина, чтоб окрасить целый стакан воды, а чтоб испортить настроение целому собранию хорошеньких женщин, достаточно появления женщины еще более хорошенькой, — особенно когда в обществе есть мужчина.
Ночь не так черна, как человек.
Находясь на вершине горы, мы всматриваемся в пропасть. Упав в бездну, созерцаем небо.
Нельзя помешать человеческому сознанию возвращаться к одной и той же мысли, как нельзя помешать морю набегать на берег. Для моряка это называется приливом, а для виновного — угрызением совести.
Хотеть недостаточно. Надо мочь.
Если вы хотите быть сильным, будьте незаметным.
Человеческое сердце может вместить лишь определенную меру отчаяния. Когда губка насыщена, пусть море спокойно катит над ней свои волны — она не впитывает больше ни капли.
Пускай земля обагрена кровью, — луна сохраняет белизну своего света.
Нежность и глубина — в этом вся женщина, в этом всё небо.
Не видя человека, можно предполагать в нём любые совершенства.
Болтать может всякий, говорить — далеко не каждый.
Умереть — это ничего; ужасно — не жить.
Никогда не следует говорить женщине ничего такого, что ей трудно понять. Она начинает над этим задумываться, и нередко мысли ее принимают дурной оборот.
Благородные люди никогда не смеются над простотой, а лишь над претенциозностью.
Когда уйду, запомни лишь одно: Что ни земля, ни небеса не в силах Дать большего блаженства, чем дарил мне Один лишь день наедине с тобой. И если, вспомнив обо мне, прольешь Слезу украдкой – буду счастлив вечно. Пусть память и не будет бесконечной, Я буду горд, что ты по мне вздохнешь. Доверь печали небу, а песку Оставь слезинку, что по мне упала. И чтобы лик твой грусть не затмевала, Забудь меня скорей, когда уйду.
В одиночку человек мало что может. Но нация состоит и отдельных людей.
Временами мир кажется таким безумным и жестоким. Достаточно жестоким и без того, чтобы люди причиняли дополнительную жестокость.
Слова никогда не означают именно то, что мы хотим сказать.
Множество людей верят в Бога, но немного находится таких, которым верит Бог.
… Может быть, слово «познать» означает в действительности не «увидеть порядок и закономерность», а «обнаружить хаос»?
Прикосновения — это так важно.
Вместо того чтобы упорно докапываться до ответа на вопрос, откуда мы взялись, необходимо все внимание обратить на более насущный вопрос: куда мы идем?
Если вы наёмный работник и зависите от оценки других людей, деловой вид – это способ притвориться, что результаты в этом мире случайностей зависят от вас.
Проблема в том, что мы сосредоточиваемся на тех редких случаях, когда наша методика срабатывает, и почти никогда — на многочисленных примерах ее несостоятельности.
Мы создаем игрушки. Некоторые из них изменяют мир.
Удача благосклонна к подготовленным умам.
Мы, люди, — жертвы асимметрии в восприятии случайных событий. Мы приписываем наши успехи нашему мастерству, а неудачи — внешним событиям, неподвластным нам. А именно — случайностям. Мы берем на себя ответственность за хорошее, но не за плохое. Это позволяет нам думать, что мы лучше других — чем бы мы ни занимались. Например, 94 процента шведов считают, что входят в 50 процентов лучших шведских водителей; 84 процента французов уверены, что их сексуальные способности обеспечивают им место в верхней половине рейтинга французских любовников. Еще одно следствие этой асимметрии заключается в том, что мы чувствуем себя в известной мере уникальными, непохожими на других (ведь на них, в нашем представлении, такая асимметрия не распространяется).
Соберите вместе десять параноиков — и у вас будет десять разных, но одинаково правдоподобных теорий.
Странные встречи иногда происходят без всяких чудес.
Все люди, и мужчины и женщины, постоянно стремятся потерять свою жизнь — тусклую, безрадостную, бессмысленную жизнь своих индивидуальностей. Вечно стремление избавиться от нее, и для этого есть тысяча разных способов. Горячка заядлых игроков и борцов за национальное возрождение; мономании скупцов и извращенцев, исследователей, сектантов и честолюбцев; компенсационные психозы алкоголиков, книгочеев, мечтателей и морфинистов; галлюцинации курильщиков опиума, любителей кино и церковных обрядов; эпилепсия политических идеалистов и эротоманов; ступор живущих на веронале и изматывающих себя работой.
Накапливать трудно, выбрасывать еще труднее.
Люди… Они так много шумят, курят ужасные сигары, дурно пахнут.
Если ты хочешь стать хорошим Поваром, ты должен научиться готовить классику. А круче французской классики — нет ничего.
Цвет автомобиля может быть любым, при условии, что он черный.
«Под музыку Вивальди» протекали мои курсантские годы. Меня очаровывала классическая музыка, это парнишку-то деревенского, слышавшего музыку только по радио…
Мне только двадцать лет, я ещё не всю классическую литературу осилила, а ты хочешь, чтобы я знала всех этих лауреатов кучи премий имени кого-то, кого я даже не знаю.
Жить можно только в таком жилище, в котором пристойно звучит классическая музыка.
Пушкин несчастный был. Лучше бы его не было совсем.
У молодых режиссеров Болливуда есть тенденция смотреть свысока на традиционный классический фильм Болливуда, скажем так, на классику жанра. Печально, что я ещё могу сказать…
Быть классиком — значит стоять на шкафу
Бессмысленным бюстом, топорща ключицы.
О Гоголь, во сне ль это всё, наяву?
Так чучело ставят: бекаса, сову.
Стоишь вместо птицы.
Бессмысленным бюстом, топорща ключицы.
О Гоголь, во сне ль это всё, наяву?
Так чучело ставят: бекаса, сову.
Стоишь вместо птицы.
Тот, кто родится классиком, не умирает. О нем забывают.
От ума, как говорят классики, одно горе.
Сказали мне ты мудр-я возразил,
Сказали мне ты глуп-я не оспорил.
Я че́рпаю, пока не видно дна!
Омару Хайяму.
Сказали мне ты глуп-я не оспорил.
Я че́рпаю, пока не видно дна!
Омару Хайяму.
Честно говоря, я получаю удовольствие от книги только тогда, когда могу полностью в неё погрузиться. Иначе всё сводится к пустому «Вау, вот что значит классика! Недаром она знаменита! Бессмертная работа, пять звёзд!». А вот развлекательную литературу, включая ранобе, читать интересно. Пусть критики поливают её негативом, пусть содержание порой не блещет, она все равно несёт мне радость. Нет ничего лучше ранобе! И что у меня за ужасные вкусы такие?..
Классика на то и классика, что она на все времена. В ней всегда присутствует все происходящее, все сегодняшние ситуации — не важно, что костюмы старинные, мебель, внешний антураж.
Когда кажется, что весь мир настроен против тебя, помни, что самолёт взлетает против ветра!
Думать – самая трудная работа; вот, вероятно, почему этим занимаются столь немногие.
Человек имеет два мотива поведения — один настоящий и второй, который красиво звучит.
Мой секрет успеха заключается в умении понять точку зрения другого человека и смотреть на вещи и с его и со своей точек зрения.
Каждый, кто перестает учиться, стареет, — не важно, в 20 или 80 лет, — а любой другой, кто продолжает учиться, остается молодым. Самое главное в жизни – это сохранить мозг молодым.
Время не любит, когда его тратят впустую.
Самая хорошая работа – это высокооплачиваемое хобби.
Неудачи дают только повод начать снова и более умно. Честная неудача не позорна. Позорен страх перед неудачей.
Ничего особенно не трудно, если разделить работу на небольшие части.
Если у тебя есть энтузиазм, ты можешь совершить всё, что угодно.
Не работодатель выдает зарплату, работодатель только распределяет деньги. Зарплату выдает клиент.
Хорошо, что народ не понимает, как работает наша банковская система. Иначе завтра же случилась бы революция.
Беда, когда сборище тупоголовых начинает изощряться в остроумии.
Когда творишь зло, твори его до конца.
Разговор вслух наедине с собой производит впечатление диалога с Богом, которого мы носим в себе.
— Жеан, Жеан, вас ждет печальный конец.
— Зато начало было хорошее!
— Зато начало было хорошее!
Радость, доставляемая нами другим, прекрасна тем, что она не бледнеет, как всякое другое отражение, но возвращается к нам ещё более яркой.
Безупречный не упрекает.
Обладай зрение способностью видеть внутренний мир нашего ближнего, можно было бы гораздо вернее судить о человеке по его мечтам, нежели по его мыслям.
… без любви и нежности жизнь не что иное, как мертвый, ржавый, скрипучий и безобразный механизм.
Сильное отчаяние, как и сильная радость, не может долго продолжаться.
Я имею счастье проводить время с утра и до вечера в обществе гениального человека, то есть с самим собой, а это очень приятно.
Дерзость, — только этой ценой покупается движение вперёд. Все величайшие победы были добыты смелостью.
И в ту же минуту у обоих мелькнула одна и та же мысль, заставившая его вспыхнуть, а ее улыбнуться.
Однажды я встретил на улице влюбленного нищего. На нем была старая шляпа, пальто потерлось на локтях, башмаки его протекли, а в душе сияли звезды.
Он скользил, карабкался, падал, поднимался, нащупывал дорогу и упорно шел вперед — вот и все. В этом тайна всякой победы.
Иногда слова умиления заканчиваются взрывом смеха; иногда сразу после весёлой шутки наступает серьёзное настроение.
Нет, никогда я не променяю моря на вашу душную, пыльную землю!
Я не имею обыкновения мешать другим, если другие не мешают мне.
Молчание — золото.
Ведь отличает здорового от душевнобольного как раз то, что здоровый страдает всеми психическими болезнями, а у душевнобольного только одна.
– Освобождение… Примирение… Ты, мой любимый, не умер… Я больше не буду терять тебя каждый день… Не только по ночам ты будешь со мной… Ты навсегда мой… Ты во всем мой… Я – это ты… Я – это ты… ты… Потом она повернулась и снова пошла по залитым лунным светом тропинкам. Ее лицо было светло и благостно, ее глаза излучали блаженство, как в тот день, когда он впервые поцеловал ее…
– Я – это ты, – повторила она очень тихо, словно про себя. – Освобождение! – Она положила руки на цветы. Отрешенно повторила еще раз: – Освобождение! Да, ты не умер. Ты живешь… я – это ты… ты живешь во мне, в мире, в природе, в космосе… Мы вечно будем едины: я – это ты!..
— Видите ли, я — жертва. — Я это сразу понял, — сообщил Френдлер, тепло улыбаясь. — Вас выдаёт взгляд, присущий жертвам: смесь страха и неуверенности с налётом беззащитности.
Почти торжественно прошел он между елей. На поляне споткнулся о корень. Открыл глаза. Первое, что он увидел, были звезды. Потом он заметил у своих ног освещенный луной тихий лесной пруд. Оттуда на него глядело его лицо. Он вдруг узнал себя и вздрогнул. Из глубин подсознания выбралась спрятанная там правда, пытаясь предостеречь, вернуть. Рука судорожно вцепилась в куст на берегу. Но в лице, глядевшем на него из пруда, было слишком много силы. Оно неумолимо влекло и приближалось. Почти непроизвольно рука отделилась от последней опоры и потянулась, словно стремясь погладить, к отражению на поверхности пруда, которое вдруг раскололось тягостной мелодией, разошлось кругами и пропало в темноте.
Каждый шаг ускорял биение его сердца и все больше волновал кровь. Величественный, словно Бог, вырастал перед ним лес. Последний отрезок пути он преодолел бегом, будто боялся опоздать. Раскинув руки, словно бегун на финише, вошел он в лес. Его окружила прохлада, подобная той, что обволакивает, когда попадаешь с жаркой улицы в дом. Она опустилась на него, как сбывшееся пророчество, и ему пришлось сжать губы, чтобы не вскрикнуть. Он припал губами к ели, чтобы ощутить вкус коры и золотистой прозрачной смолы; пожевал листья бука и почувствовал животное инстинктивное счастье от того, что оказался на лугу, на солнце. Усыпанная хвоей почва казалась ему желаннее женщин, о которых он мечтал, – он не мог сквозь одежду насытиться ощущением тепла, исходящего от нее, и потому скинул сюртук, чтобы приблизиться к ней.
Когда Йозеф Детеринг проснулся, он решил взглянуть на часы, чтобы еще отчетливей почувствовать свободу. Но, доставая их из кармана, он вдруг ощутил странный покой, видимо, порожденный благодатным сном. Это чувство заставило его забыть о мелочности и снова наполнило красками окружающий мир; тогда он бросил часы в ручей и пошел к темневшему вдали лесу.
Сколько он упустил, с тупым упорством сидя в конторе! В мыслях о молочницах и кошелках, которых он никогда не видел, уже мелькнуло, переливаясь всеми цветами радуги, подозрение о разнообразии и богатстве жизни, закрытой для него! Он вдруг ощутил, что жизнь летит в прозрачной вышине над улицами, вон там, легкомысленная, свободная, вальсирующая, немного мечтательная, с полураскрытыми губами…
Йозеф Детеринг осознал, что видел мир по утрам только в воскресные дни. Никогда он не видел мир в понедельник в девять утра или в четверг в одиннадцать. У него появилось чувство, что он упустил что-то очень важное. Такую подавленность он испытывал всего раз в жизни, потеряв папку с документами, которая срочно понадобилась шефу.
Чувства все прибывали и прибывали в нем, словно вода в покрытом рябью бассейне, в который со всех сторон бегут ручейки. Пение птиц заставило его застыть и обратиться в слух; появление белки вызвало головокружение восторга; устремленные вверх стволы влекли его за собой; он поднял руки.
Когда солнце начало припекать слишком сильно, ручей утолил его жажду. Вода сияла бриллиантами в неумело сложенных ладонях. Утомленный, он рад был отдохнуть в тени. Полдень тихо сомкнул уставшие глаза, проскользнул несколькими пурпурными и темно-синими волнами под закрытыми веками и погасил факел сознания.
Он шагал бодро и уверенно, будто у него была какая-то цель. Он вдруг почувствовал, как оковы упали, как сдвинулась завеса, скрывавшая от него красоты мира. Теплый воздух воодушевлял его; он чувствовал невероятный прилив сил, мурашки пробегали по спине, и колени дрожали. Таинственный ритм отзывался в его дыхании и шагах, он словно парил, ему чудилось, будто неизвестный фокусник, дергая за невидимые ниточки, управлял его жизнью.
Пропасть между истинным предназначением нашей экономики (о котором нам говорили) и ее наличным состоянием стала слишком широка, чтобы игнорировать ее. Правительства по всему миру не обращались к ключевым проблемам экономики, включая постоянный уровень безработицы. Таким образом, разделяемые всеми ценности справедливости были положены на алтарь жадности немногих, несмотря на провозглашение обратного, и чувство несправедливости переросло в чувство предательства.
Если художник отказывается жертвовать качеством во имя скорости, то именно за это его нам всем и следует уважать.
Экран погас – со мной даже не попрощались. «Не пытайтесь перенастраивать свой телевизор, — подумал я, — Неисправность в самой реальности».
Я один, рядом нет никого. В груди уже не болит. Я не чувствую ничего. Вообще ничего. Мне хорошо.
Дело в том, что Ведьмарка знает о Великом Заклятье, но понятия не имеет о Величайшем. Ее знания простираются до самого Начала Времен. Но когда бы она могла заглянуть чуть дальше, в недвижимую тьму Предначального, она постигла бы иные Заклятья. Она узнала бы Закон: коль скоро кто не повинный в измене добровольно принесет себя в жертву вместо изменника, Жертвенный Стол сокрушится и сама Смерть отступит.
Качество — это делать что-либо правильно, даже когда никто не смотрит.
Препятствия – это пугающие вещи, которые появляются, когда вы перестаете смотреть на свою цель.
Я этого хочу. Значит, это будет.
Наши неудачи поучительнее наших удач.
Если бы я делал только то, что хотят от меня люди, они бы до сих пор ездили на каретах.
Люди чаще капитулируют, чем терпят крушение.
Мысли о будущем, постоянные размышления о том, как сделать больше, порождают такое состояние ума, при котором ничто не кажется невозможным.
Старики всегда советуют молодым экономить деньги. Это плохой совет. Не копите пятаки. Вкладывайте в себя. Я в жизни не сэкономил и доллара, пока не достиг сорока лет.
Они есть повсюду — эти странные люди, которые не знают, что вчера — это вчера, и которые каждое утро просыпаются с прошлогодними мыслями в голове.
При наличии энтузиазма вы можете достичь всего. Энтузиазм — это блеск ваших глаз, стремительность походки, крепость рукопожатия, непреодолимый прилив энергии и воли для претворения в жизнь ваших идей. Энтузиазм — краеугольный камень всего прогресса! Только с ним возможен успех. Без него у вас есть только возможности.
Воздух полон идей. Они постоянно стучатся к вам в голову. Вы просто должны знать, чего вы хотите, затем забыть это и заниматься своим делом. Идея придёт внезапно. Так было всегда.
Кажется, все искали кратчайшей дороги к деньгам и при этом обходили самую прямую — ту, которая ведет через труд.
Если ты будешь колоть дрова самостоятельно, то они согреют тебя дважды.
Иметь деньги абсолютно необходимо, но нельзя забывать при этом, что цель денег — не праздность, а умножение средств для полезного служения. Для меня нет ничего отвратительнее праздной жизни. Никто из нас не имеет на неё права. В цивилизации нет места тунеядцам.
Спрашивать: «Кто должен быть боссом?» — все равно, что спрашивать: «Кто должен быть тенором в этом квартете?» Конечно тот, кто может петь тенором.
Думай, что ты способен на то или иное свершение или думай, что не способен: так или иначе ты окажешься прав.
Человек умирает тогда, когда перестаёт меняться, а похороны — просто формальность.
Лучший друг – тот, кто поможет нам проявить лучшее, что заключено в нашей душе.
Собравшаяся с утра толпа ждала полудня, послов Фландрии и мистерии. Своевременно явился только полдень.
Рот твой разодран до ушей, десны обнажены, нос изуродован — ты станешь маской и будешь вечно смеяться.
Я слишком стар, чтобы нравиться женщинам, но достаточно богат, чтобы оплачивать их.
Достаточно какой-нибудь одной несчастной мысли, чтобы сделать человека бессильным и безумным.
Если есть что-либо более страшное, чем плоть, погибающая от недостатка хлеба, так это душа, умирающая от жажды света.
В Бургундии гостям подносили 4 серебряные чаши с разными сортами вина. На первом кубке красовалась надпись: «обезьянье вино», на втором — «львиное вино», на третьем — «баранье вино» и на четвертом — «свиное вино». Эти четыре надписи означали четыре ступени, по которым спускается пьяница. Первая ступень веселит, вторая храбрит, третья оглупляет и наконец четвертая — оскотинивает.
Я встретил на улице молодого человека, очень бедного и влюбленного. Он был в поношенной шляпе, в потертой одежде; у него были дыры на локтях; вода проникала в его башмаки, а звездные лучи — в его душу.
Первый признак истинной любви у молодого человека — робость, у молодой девушки — смелость. Это удивительно и в то же время очень просто. Два пола, стремясь сблизиться, заимствуют недостающие им свойства друг у друга.
Он во всем высокомерно сомневался, а это придаёт человеку большую силу в глазах людей наивных.
Разумеется, и пламя пожара озаряет, но почему бы не дождаться восхода солнца?
Ко всем человеческим поступкам можно относиться двояко: за что клеймят одного, за то другого венчают лавром.
Мы рождаемся с криком, умираем со стоном. Остаётся только жить со смехом.
Я не пойму вас, но я буду вас слушать. Когда слышишь любимые голоса, нет нужды понимать слова.
Часто случается, что в самые мучительные минуты жизни, когда всего нужнее владеть собою, все нити наших мыслей вдруг обрываются.
Наступает минута, и девушки распускаются в одно мгновенье; из бутонов они становятся розами.
Высшее правосудие — это совесть.
Неверно сравнивать тело с мрамором, как это делали древние. Красивое тело не должно быть похоже на мрамор; оно должно трепетать, содрогаться, покрываться румянцем, истекать кровью, быть упругим, но не твердым, белым, но не холодным, должно испытывать наслаждение и боль; оно должно жить, мрамор же — мертв.
Именно тут впервые Эдмунд почувствовал жалость — не к себе, а к другим, — страшно было подумать, что каменные фигурки так и будут сидеть днем и ночью год за годом, покуда не порастут мхом, покуда их не разрушит время.
Они уже вполне доверились бобру — все, кроме Эдмунда, — и ужасно обрадовались, услышав про обед, — все, не исключая Эдмунда.
Тут и произошло самое скверное во всей этой истории. Эдмунда подташнивало, он был мрачен и злился на Люси за то, что она оказалась права, однако сам еще не знал, что собирается сделать. И вот когда Питер обратился к нему, он вдруг решился на такую гадость, хуже какой не бывает. Он взял и предал Люси.
Когда начнёт людское племя В Кэр-Паравале править всеми, Счастливое наступит время.
— Нет, нет, — отвечал он им, — этих шуб уже не вернешь, в даже пытаться нечего пройти туда через гардероб. Потому что эта дверь в Нарнию для вас уже закрыта. А кроме того, от самих-то шуб, наверное, ничего уже не осталось, не так ли? Что? О чем вы? Ну конечно же, когда-нибудь вы вернетесь гуда. Ведь нарнианские короли навсегда остаются нарнианскими королями. Но никогда не пытайтесь использовать один и гот же путь дважды. И вообще, не ищите дороги туда. Она сама вас найдет. И не стоит слишком много разговаривать об этом, даже между собой. А тем более с кем-либо еще, если только не убедитесь, что собеседник ваш тоже прошел через подобные приключения. О чем вы? Ах, как это можно узнать? Да очень просто: вы просто поймете, и все. За словами или во взгляде сразу обнаружится тайна. Только будьте внимательны. Боже ты мой, чему только их учат в школе?
Кто был единожды коронован в Нарнии, пребудет здесь королем или королевой вовеки.
В следующую секунду она почувствовала, что ее лицо и руки упираются не в мягкие складки меха, а во что-то твердое, шершавое и даже колючее. — Прямо как ветки дерева! — воскликнула Люси. И тут она заметила впереди свет, но не там, где должна была быть стенка шкафа, а далеко-далеко. Сверху падало что-то мягкое и холодное. Еще через мгновение она увидела, что стоит посреди леса, под ногами у нее снег, с ночного неба падают снежные хлопья.
Что такого очаровательного находят в животных многие люди? Их суть, их Бытие, не закрыто разумом, как у большинства людей. И когда бы вы не ощутили эту суть в другом, вы так же ощутите ее в самом себе.
Забудь обо всем, что тебе говорили: «Это правильно, это неправильно». Жизнь не такая окостеневшая. Правильное сегодня может быть неправильным завтра, неправильное в этом мгновении может быть правильным в следующем. Жизнь нельзя разложить по полочкам; ты не можешь так просто обклеить ее этикетками: «Правильно», «Неправильно». Жизнь — это не аптека, в которой каждая бутылочка подписана, и ты знаешь, что внутри. Жизнь — это таинство: в одно мгновение что-то подходит, и это правильно; следующее мгновение — и уже столько воды утекло в Ганге, что это больше не подходит, это неправильно.
Ожидая свет благословенный, Терпеливо ты сидишь в тени.Дух твой тихий, в горести смиренный. Святостью наполнил эти дни.Радость, печали и волненья — Только рябь пустая суеты На волнах реки, что без сомненья Перейти уже готова ты. Берег нас навеки покидая, Мир, что не живут в святой тиши, Мне оставь в наследство, дорогая, Все свои сокровища души. Завещай великое терпенье, Что сильней, чем самый лучший друг, Может нашу веру в Провиденье Поддержать в оковах смертных мук. Надели меня чудесной силой — Смелостью любви и доброты Сделать долг не колеей унылой, А тропой весны и красоты. Дай мне бескорыстие и кротость, Чтоб всегда уметь забыть себя, Чтобы и обиду и жестокость Сердцем и душой прощаться, любя. Так теряет наше расставаньеГоречь всю последнего «прости», Ибо каждый день дает мне знанье, Как утратой нечто обрести. Тяжкое прикосновенье горя, Усмиряя дух мятежный мой, Даст мне мудрость жить, с судьбой не споря, В единенье с силою благой. И отныне, стоя над рекою, Буду знать — на дальнем берегу Ждет меня и машет мне рукою Та, чей образ в сердце берегу. Добрый ангел веры и надежды Сохранит на жизненном пути, В час последний мне прикроет вежды, Даст без страха реку перейти.
— Ты, может, темноты боишься? Ответом было молчание. Я покачал головой. Да уж, послал Искупитель товарища. Мало того, что ребенок, что ногу на ровном месте подвернул – так еще и в темноте скулит! – Здесь я, – буркнул я, спускаясь. Похлопал Марка по плечу, чтобы успокоился, сел рядом. Пусть в полной темноте и я слепец, но уж на звук ориентироваться умею. – Боюсь, – запоздало ответил Марк. – А на корабле вроде не хныкал. – Там людей много было… Я вздохнул: – О… приехали. Ты что же, парень? Темноты бойся, когда люди рядом. А если один – то темнота не друг, но и не враг.
И Бакала, который следил за каждым жестом Кокса, тотчас встал и заложил руку за спину, очевидно, вытаскивая из заднего кармана револьвер. Я решил, что надо начинать действовать. Я проделал штуку, к которой обыкновенно прибегают индийские слоны, желая напугать врага: они плотно прижимают отверстие хобота к земле и начинают сильно дуть. Получается странный, пугающий звук: треск, бульканье, храпенье. Этот звук мог бы разбудить мертвых.
Около костра зашевелилось тряпье, и из-под него послышался чей–то очень слабый, но густой бас: – Что случилось? – Ты еще жив? А мы думали, что уже умер, – спокойно сказал Бакала, обращаясь к тряпью. Тряпье зашевелилось сильнее, и из-под него вдруг показалась большая рука. Рука сбросила тряпье. Большой, хорошо сложенный человек поднялся и сел, подпираясь руками и покачиваясь. Его лицо было очень бледно. Рыжая борода всклокочена. Видно было, что белый человек – лицо его было бело как снег. Тусклые глаза посмотрели на меня.
Я посмотрел на Кокса. Он весь был какой-то сизый. В особенности меня поразил его нос, словно только что вынутый из лиловой краски. На сизом теле была надета сизая рубашка, расстегнутая на груди, с рукавами, засученными выше локтя. Кокс говорил сиплым и, как мне показалось, тоже сизым голосом, шепелявя и картавя. Этот глухой голос как будто выцвел, как и его рубашка.
За все время моего путешествия вниз по реке – а оно длилось около месяца – я только раз слышал отдаленный рев льва, и однажды у меня произошло довольно неприятное столкновение, в буквальном и переносном смысле этого слова, с гиппопотамом. Это было ночью. Он сидел в реке, погруженный по самые ноздри. Я не заметил его и, плывя, наскочил на неуклюжее животное, как на айсберг. Гиппопотам погрузился в воду еще глубже и начал своей тупой мордой пренеприятно бить меня в брюхо. Я поспешил убраться в сторону. Гиппопотам, выплыл, сердито фыркнул и погнался за мной. Но я успел уплыть от него.
— Из всех сухопутных животных, — продолжал Ваг, — слон имеет наиболее развитые лобные пазухи. Видите? Вся верхняя часть черепа состоит из воздушных камер, которые неспециалист принимает обычно за мозговую коробку. Мозг же, сравнительно совсем небольшой, запрятан у слона очень далеко, вот где: примерно это будет в области уха. Поэтому-то выстрелы, направленные в переднюю часть головы, и не достигают обычно цели: пули пробивают несколько костяных перегородок, но не разрушают мозга.
— Из всех сухопутных животных, — продолжал Ваг, — слон имеет наиболее развитые лобные пазухи. Видите? Вся верхняя часть черепа состоит из воздушных камер, которые неспециалист принимает обычно за мозговую коробку. Мозг же, сравнительно совсем небольшой, запрятан у слона очень далеко, вот где: примерно это будет в области уха. Поэтому-то выстрелы, направленные в переднюю часть головы, и не достигают обычно цели: пули пробивают несколько костяных перегородок, но не разрушают мозга.
Не стыдно, когда лицо грязное, стыдно, когда его не моешь.
Нет ничего более естественного, чем считать, что в твоих неудачах есть вина других, так же как совершенно естественно забывать тех, кто причастен к твоим успехам.
Говорят, всё зависит от окружения. Мол, какое у нас окружение, такими мы и вырастаем. Но не всегда это так. Вот у дырки, например, окружение может быть золотым, может быть бриллиантовым, а она все равно пустое место.
Принимая свое бессилие, вы будете ждать помощи извне для осуществления своих желаний. Осознав, что все желаемое можно создать усилиями собственного разума, с помощью правильного, то есть трезвого и объективного, мышления, вы поймете, что только вы сами можете дать себе то, что вам нужно.
Работа и только работа в состоянии созидать ценности. В глубине души это каждый знает. Скептицизм, совпадающий с осторожностью, есть компас цивилизации.
Только два стимула заставляют работать людей: жажда заработной платы и боязнь её потерять.
Изолируйте 50 самых богатых евреев — и войны прекратятся.
Помни, что Бог создал человека без запасных частей.
Если Вы думаете, что у Вас всё получится, значит так оно и будет. Если Вам кажется, что у вас ничего не выйдет, — так и случится. И в том, и в другом случае вы оказываетесь правы.
Есть одно правило для промышленника и оно в том, чтобы производить товар наилучшего качества по насколько возможной, низкой цене, платя как можно более высокую зарплату.
Специалисты так умны и опытны, что в точности знают, почему нельзя сделать того-то и того-то, они везде видят пределы и препятствия. Если бы я хотел уничтожить конкурентов, то предоставил бы им полчища специалистов.
Я никогда не стою, если имею возможность сидеть, и никогда не сижу, если имею возможность лежать.
Бизнес, который не приносит ничего кроме денег, это плохой бизнес.
Успешные люди вырываются вперёд, используя то время, которое остальные используют впустую.
Гораздо больше людей сдавшихся, чем побеждённых.
Неудачи получаются в результате страха, покоя, изнеженности и беспечности. Устранение страха создаёт уверенность и изобилие. Встаньте и вооружитесь, пусть слабые получают милостыню!
Если бы я поспрашивал людей о том, чего они хотят, они бы ответили: «более быстрого коня!»
Гимнастика — это полная чушь. Здоровым она не нужна, а больным противопоказана.
Не позволяйте жить слишком спокойно тем, кто у вас работает. Не давайте им прочно обосноваться. Всегда поступайте противоположно тому, чего они от вас ожидают. Пусть все время тревожатся и оглядываются через плечо.
Быть слепой и сверх того влюблённой — значит быть слепой вдвойне.
Рай богатых создан из ада бедных.
Умирать от любви — значит жить ею.
Быть добрым очень легко, быть справедливым — вот что трудно.
У моря тоже есть свои мигрени.
Самые высокие побуждения чаще всего остаются непонятыми.
Нет малой ненависти. Ненависть всегда огромна. Она сохраняет свои размеры даже в самой ничтожной твари и остается чудовищной. Всякая ненависть сильна уже тем, что она — нанависть. Слону, которого ненавидит муравей, грозит опасность.
То, что гаснет здесь, вновь зажигается там.
Не всякий огонь есть свет. Ибо свет — истина, а огонь может быть вероломным. Вы думаете, что он освещает, а он испепеляет.
Два судорожных движения рта действуют заразительно: это смех и зевота.
Слепой видит незримое.
Дурные мысли — самоубийство души.
Ничто так не способствует созданию будущего, как смелые мечты. Сегодня утопия, завтра — плоть и кровь.
Медленно начал падать снег. Закружились первые хлопья. Казалось, это кружатся души умерших.
Как только мы принимаем некую идею как данность, она начинает воплощаться в жизнь, и ничто не в силах этому помешать. Например, если в нашем сознании закрепилась мысль о собственной неполноценности, об ограниченности своих возможностей и способностей, то именно она начнет управлять нашей жизнью. Решить эту проблему может только изменение умонастроения. Что посеешь, то и пожнешь. Посадил помидор – вырастет помидор. Он не передумает и не станет огурцом только потому, что решит, будто огурец вам нужнее. Пока вы будете сажать помидоры, из земли будут прорастать только они, даже если у вас на них аллергия.
Четырнадцатое февраля. Улыбочки, цветочки, открыточки и пупсички… Как сообщает энциклопедия, это праздник покровителя всех влюбленных, новобрачных и эпилептиков. В этот день принято дарить противоположному полу всякую бесполезную хрень в форме сердечек, признаваться в любви, создавать для своих любимых романтические вечера со свечами и шампанским, и еще много чего. Но вот что не принято делать в этот день, впрочем, как и в любой другой — лежать на холодном бетонном полу, между грязных досок, промасленных тряпок и воняющих бензином бочек. Лежать, вжимаясь в этот самый пол, затаив дыхание, и молиться, чтобы временно остановилось сердце, так как его биение может привлечь внимание.
В ожидании денег Ник шарился по сайтам. Внимание его привлекла статья на одном из хакерских форумов, с броским заголовком — «Анонимности больше нет». Заинтересовавшись, он щелкнул по заголовку, открывая статью. То, что он прочитал, изменило многое, в том числе и его настроение. Автор статьи утверждал, что сейчас можно вычислить любого анонимуса, на основе какой-то чудо-программы, написанной то ли саудитами, то ли по заказу саудитов. Программа сия, многократно доработанная различными умельцами, могла собирать и хранить информацию обо всех, кто ей был интересен и кого требовалось найти. «Представьте себе, например, следующее…» — писал автор статьи. — «Вы никогда не указывали в сети никакие личные данные. В сети нет вашего телефона, почтового и реального адресов, ваших фото, ничего. И все же информация о вас есть. Это ваши привычки, ваш слэнг, ваши, черт подери, смайлики. Каждое утро вы начинаете, открыв три-четыре основных сайта, с которых в первую очередь черпаете информацию — это, кстати, тоже ваши привычки. Вы оставляете комментарии в интересующих вас темах, и хотя вы залогинены под разными именами, программа отслеживает ваши интересы и создает некий образ, которому дает имя, скажем 1001100011011011. Теперь вы можете менять IP, переезжая с место на место или пользуясь анонимными прокси, вы можете тереть кукисы или вообще сменить компьютер, но вы уже в базе.
Отдаться воле случая — род самопознания. Человек, который постоянно спрашивает благословения у жребия на все свои деяния, в конце концов будет вести себя подобно Богу.
Настоящий героизм — просыпаться утром. Настоящее чудо — просыпаться в том же мире.
Сострадания достойны жрецы. Они не видели и не слышали своего Бога. Они устали ждать его. И свою усталость они величают верой. Как много в их глазах и словах утомленности. И не хотят они принять то, что нет места во всей вселенной, где нет их Бога.
Вера в опредмеченный ад порождена желанием наполнить его неверными.
Некто: Что такое время? Хабудда: Это интервал между двумя актами восприятия.
Многие живут из-за любопытства, но вследствие праздного скептицизма оказываются на периферии небытия.
Некто: Что такое эго? Хабудда: Тотальная озабоченность выдуманного я удерживать то, что считает своим.
Человеку врожденна и мужественность: надо будить её в себе и вызывать на помощь, чтобы побеждать робкие движения души и закалять нервы привычкою.
У каждой дружбы — свои периоды расцвета и увядания, и тут уж ничего не попишешь.
И ты будешь страдать от этого всегда. Правда, здорово?
Ничего не понимают в христианстве те, которые не замечают в его чисто исторической стороне, составляющей столь существенную часть вероучения, что в ней до некоторой степени заключается вся философия христианства, так как именно здесь обнаруживается, что оно сделало для людей и что ему предстоит сделать для них в будущем. В этом смысле христианская религия раскрывается не только как система нравственности, воспринятая в преходящих формах человеческого разума, но еще как божественная вечная сила, действующая всеобщим образом в духовном мире, так что ее видимое проявление должно служить нам постоянным поучением. В этом и заключается собственный смысл догмата, выраженного в символе веры единой вселенской церкви.
Женщина — восхитительный инструмент, доставляющий неизъяснимые наслаждения, — но лишь тому, кто знает расположение его трепещущих струн, кто изучил его устройство, его робкую клавиатуру и изменчивую, прихотливую постановку пальцев, потребную, чтобы на нем играть.
… оба чувствовали приятность того, что рядом есть человек, с которым хорошо молчать на пару.
Оставь свои комментарии при себе! Если что-то не устраивает, мои двери всегда открыты. Для выхода…
Утро коварно… Оно вдребезги разбивает ощущение чуда и «не такого, как всегда».
Что знаем мы о нашем ближнем; о том ближнем, который соприкасается с нами, который влияет на нас? О нем мы не знаем ничего, кроме тех перемен, которые происходят в нас, причиной которых он бывает, — наше знание о нем равняется пустому имеющему форму пространству. Мы приписываем ему ощущения, которые вызываются в нас его поступками, и даем ему такую ложную, извращенную позитивность.
Если индивидуум хочет счастья, ему не надобно давать никаких предписаний о пути к счастью: индивидуальное счастье вытекает из собственных, неизвестных другим законов; предписания, даваемые извне, могут только тормозить и мешать. — Предписания, которые называют моральными, имеют, в действительности, целью ограничить индивидуумы.
Наши сны имеют именно такое значение — компенсировать влечения до известной степени, случайный недостаток пищи во время дня. Почему вчерашний сон был полон ласки и слез; позавчерашния — шутлив и резв; а намеднишний — странен и грустен? Почему в одном я наслаждаюсь неописуемыми красотами музыки, а в другом я летаю на далекие горные вершины с наслаждением орла? Эти фантазии, которые дают простор и пищу и позволяют, так сказать, разряжаться нашим влечением нежности, или шутливости или причудливости, или нашим стремлениям к музыке и горам, — не что иное как интерпретации, делаемые нашими нервными раздражениями во время сна, очень свободные, очень произвольные интерпретации к движениям крови, звукам башенного колокола, нажиманию одеяла и другим физиологическим и внешним явлениям
Вы пришли сюда удивляться, гореть благородным негодованием, хихикать, злорадствовать, вы пришли сюда почувствовать себя положительными интеллигентными людьми, пришли осудить, заклеймить и растоптать меня всем стадом. Что ж! Я знаю, вам это необходимо. Вам всем, чтобы чувствовать себя хорошими, необходимо время от времени собираться и съедать одного-двух таких же, как вы, негодяев. Когда вам очень повезет, вы съедаете хорошего человека. И не давитесь. Нет ничего, чем бы вы могли подавиться. Что?.. Нет уж, вы послушайте! Раз вы пришли, я скажу вам все, что я о вас думаю! [Листает рукопись, смотрит на часы, снова листает рукопись. Вдруг вскакивает, продолжает в зрительный зал.] Если среди вас есть трезвенники, верные мужья и честные служащие, то это ничего не значит. Воровать вам мешают лень, неповоротливость и трусость, не пьете вы из жадности, не изменяете женам только потому, что начисто лишены воображения.
Если бы я хотел убить конкурентов нечестными средствами, я предоставил бы им полчища специалистов. Получив массу хороших советов, мои конкуренты не могли бы приступить к работе.
Женщина — это не только вагон удовольствий, но и три, а то и четыре тонны проблем.
Более одарённые люди ведут общество вперед, облегчая остальным условия жизни.
Переложить трудную, суровую работу фермера с человеческих плеч на сталь и железо всегда было главным предметом моего честолюбия.
Лучшая машина — новая машина!
Я не знаю какой результат принесёт мне реклама, но даже если я заработаю доллар — я вложу его в рекламу.
Когда я не могу управлять событиями, я представляю им самим управлять собой.
Для большинства людей наказанием является необходимость мыслить. Идеальной представляется им работа, не предъявляющая никаких требований к творческому инстинкту.
На мой взгляд, человек иначе и не может, как быть постоянно на работе. Днем он должен думать о ней, а ночью – она ему сниться.
Большой город – несчастное беспомощное чудовище. Все, что оно потребляет, должно быть к нему доставлено.
Цвет автомобиля может быть любым, при условии, что он черный.
У всех была одна мысль: набирать заказы и продавать как можно дороже. Главное было — нажить деньги. Так как я на своем посту инженера не имел никакого влияния, то скоро понял, что новая компания была не подходящим средством для осуществления моих идей, а исключительно лишь денежным предприятием, которое приносило, к тому же, мало денег.
Скорость автомобиля и его победа в гонках, без комфорта, более ненадежную пробу трудно себе представить. Спуск с Ниагарского водопада в сравнении с этим должен показаться приятной прогулкой.
Я знаю, что в этой тележке меня, может быть, ждет смерть, но по крайней мере все скажут, что он мчался, как дьявол. Олдфрид ни разу не обернулся назад, не притормозил на поворотах. Он сорвался с места и не снижал скорость до финиша. Его победа привлекла интерес инвесторов ко мне — легко получить деньги, когда у тебя самый быстрый автомобиль. Через неделю была оформлена компания Ford Motor.
Я намерен строить автомобили для широкого употребления. Они будут достаточно велики, чтобы в них помещались семьи, но и достаточно малы, чтобы один человек мог управлять таким. Мой автомобиль будет сделан из наилучшего материала, построен первоклассными рабочими и сконструирован по самым простым методам, какие только возможны в современной технике. Несмотря на это, цена будет такая низкая, что всякий человек, получающий приличное содержание, сможет приобрести себе автомобиль, чтобы наслаждаться со своей семьей отдыхом на вольном, чистом воздухе.
Не всегда тот женится, кто обручился.
Нагая женщина — это женщина во всеоружии.
Существует правило: если хотите иметь прелестных женщин, не истребляйте пороков, иначе вы будете похожи на тех дураков, которые, страстно любя бабочек, истребляют гусениц.
Меняя внешний облик, порой меняют душу.
Судьба никогда не отворяет одной двери, не захлопнув прежде другой.
Ум, как и природа, не терпит пустоты. Природа заполняет пустоту любовью; ум нередко прибегает для этого к ненависти.
Недостаточно быть счастливым, надо быть в мире с самим собой.
… среди отвратительных человеческих остовов нашли два скелета, из которых один, казалось, сжимал другой в своих объятиях. Один скелет был женский, сохранивший на себе еще кое-какие обрывки некогда белой одежды… Другой скелет, крепко обнимавший первый, был скелет мужчины. Заметили, что спинной хребет его был искривлен, голова глубоко сидела между лопаток, одна нога была короче другой. Но его шейные позвонки оказались целыми, из чего явствовало, что он не был повешен. Когда его захотели отделить от скелета, который он обнимал, он рассыпался прахом.
Будучи нелюдимым и вместе с тем словоохотливым, не желая никого видеть, но испытывать потребность поговорить с кем-нибудь, он выходил из затруднения, беседуя сам с собою.
Удел множества людей именно таков: проявлять себя наполовину.
Книги — это друзья, бесстрастные, но верные.
Всем известна повадка кошек останавливаться у приотворенной двери и прохаживаться между её створок. Кто из нас не говорил кошке: «Да ну, входи же!». Есть люди, которые, попав в неопределённое положение, так же склонны колебаться между двумя решениями, рискуя быть раздавленными судьбой, внезапно закрывающей для них все выходы. Слишком осторожные, при всех их кошачьих свойствах и благодаря им, иногда подвергаются большей опасности, чем смельчаки.
Я смеюсь — и это значит: я плачу.
Наслаждаться — какая жалкая цель и какое суетное тщеславие! Мыслить — вот подлинное торжество души!
То, что устраивают люди, расстраивают обстоятельства.
Нередко наивность оказывается величайшим искусством.
Они забыли обо мне через пять минут после того, как я ушел, — я запомнил их на всю жизнь.
Встреча с человеком, который ищет, не даёт тебе самому сдаться.
Если ты умрешь, то от пули в сердце, а не в голову. Обещаю.
Хоть что-то в её жизни не менялось: она становилась всё труднее и труднее…
Не могу представить ничего ужаснее, чем когда тебе велят веселиться.
Если вопросы спорные, дай им время поспорить и прими сторону победителя.
— Ярути, как-как вы сказали? Должно быть «надел блистающие латы». А у вас вышло «сунул в ухо левую селёдку». Можно поинтересоваться, а почему левую? Где-то ещё и правая селёдка есть? Две селёдки для двух ушей, да? Логично. Внимающий тираде класс, держась за животы, пополз под столы.
Муж взял подвязки из её рук, и она неуверенно присела. Сегодня вечером на ней были старые чулки, но черный цвет подчеркивал сияющую кожу цвета слоновой кости над ними. Росс надел на неё подвязки с предельной заботой. Уже много месяцев, даже лет, между ними уже не происходило ничего похожего на это нерастраченное взаимное желание и нежность, которую ничто не заменит. В сгущающейся темноте её глаза сияли. На мгновение оба почти замерли, не шевелясь, Росс встал на колени, а Демельза откинулась на кресло. Пальцы мужа холодили ей ноги. Она подумала: «Запомни это и вспоминай в моменты ревности и его пренебрежения». — Ты от меня не отделаешься, любовь моя, — произнес он. — Я и не хочу, любимый.
— Ты от меня не отделаешься, любовь моя. — Я и не хочу, любимый.
— Росс, ты же знаешь, что я не нуждаюсь и не ожидаю таких подарков… — Я знаю. Но если ты полагаешь или подозреваешь, что подарками я надеялся снова купить твоё расположение, то ты права. Признаю. Так и есть, дорогая моя, любимая, обожаемая Демельза. Прекрасная, верная, чудесная Демельза.
Вечно мечтает, и всегда одна мысль: — как бы уклониться от работы.
Душа есть страсть. И отсюда отдаленно и высоко: «Аз есмь огнь поедающий» (Бог о Себе в Библии). Отсюда же: талант нарастает, когда нарастает страсть. Талант есть страсть.
Слава — змея. Да не коснется никогда меня ее укус.
Мне собственно противны те недостатки, которых я не имею. Но мои собственные недостатки, когда я их встречаю в других, нисколько не противны. И я бы их никогда не осудил. Вот граница всякого суждения, т. е. что оно «компетентно» или «некомпетентно»; на сколько «на него можно положиться». Все мы «с хвостиками», но обращенными в разные стороны.
Литература вся празднословие… Почти вся… Исключений убийственно мало…
В России вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается.
Но я хочу чего-то добиться, я не могу себе представить, что буду жить так, как моя мама, мефрау Ван Даан и все те женщины, которые делают свои домашние дела, а потом их никто не вспомнит. Кроме мужа и детей, у меня должно быть что-то ещё, чему я смогу посвятить себя. Да, я не хочу подобно большинству людей прожить жизнь зря. Я хочу приносить пользу или радость людям, окружающим, но не знающим меня, я хочу продолжать жить и после смерти.
Пока я могу видеть это, — подумала я, — безоблачное небо и солнечный свет — я не смею грустить.
Каждый раз, когда я вижу «Alfa Romeo», я снимаю шляпу.
Если изъять деньги у пятидесяти богатейших еврейских семей, то прекратятся войны и революции.
Глупо считать, что революция в России совершена для того, чтобы в ней исчез капитализм. Нет, революция в России совершена для того, чтобы со временем заменить русских капиталистов на еврейских.
Деньги человека не меняют, они просто снимают с него маску. Ели человек сам по себе эгоист или жадный, деньги просто покажут это.
О, с каким удовольствием я утопился бы, не будь вода такой холодной!
Холодность людей была для ребёнка ещё страшнее, чем холод ночи. В ней всегда чувствуется преднамеренность.
— Будь философом. Быть мудрым — значит быть неуязвимым. Взгляни на меня, я никогда не плакал. А все потому, что я мудрец.
Тайна — та же сеть: достаточно, чтобы порвалась одна петля, и всё расползётся.
Любовь не знает середины: она или губит, или спасает.
Нас всегда влечет то, чего недостает нам самим. Никто не любит дневной свет более слепца.
В иные часы попытайтесь проникнуть сквозь потемневшее лицо задумавшегося человека, загляните в его душу, в эти потемки, и вы увидите, что там под наружным спокойствием происходят битвы исполинов, как у Гомера, проносятся страшные видения, как у Данте
Презрение — это пощечина на расстоянии.
Они полны величия, ибо они мыслят.
Собака – экое странное животное! – потеет языком и улыбается хвостом.
То, что ночью причиняет страх, днем вызывает любопытство.
А неизвестно, что мучительнее — чтобы кровь уходила капля за каплей или чтобы сознание угасало мысль за мыслью.
Зима превращает падающую с неба воду и сердца людей в камень.
Учите невежественных людей всему, чему только можете; общество виновно в том, что у нас нет бесплатного обучения; оно несет ответственность за темноту. Когда душа полна мрака, в ней зреет грех. Виновен не тот, кто грешит, а тот, кто порождает мрак.
Лучший способ заставить публику терпеливо ожидать начала представления — это уверить ее, что спектакль начнется незамедлительно.
Нет, нет, ты не просекаешь. Это не просто сумка, это стиль жизни. Декларация личности. Свидетельство о положении в обществе. Это то, ради чего стоит жить!
Я умею быть совершенно счастливым наедине с собой.
Желание в конце концов превратилось в болезнь или в безумие — или в то и другое сразу.
А пусть себе говорят! Пустые речи пустяками и кончатся.
В браке секс очень важен. Но это далеко не самое главное. Семейная жизнь — это желание постоянно быть рядом с тем, кого любишь. Иметь человека, с которым можно поговорить. Разделить беды и радости. Секс рано или поздно кончается. А вот настоящая любовь — никогда.
Нельзя учить высшей математике того, кто не усвоил арифметику.
Всем нам больше нравятся люди, которые говорят только приятные вещи.
Только теперь он увидел, кого защищал. Волнение от случившегося, которое он чувствовал, несмотря на все свое самообладание, – а уже одного этого достаточно для возникновения напряжения, превращающего ситуацию в событие, а ее преодоление в глубочайшее удовлетворение, – смешалось с сознанием, что благодаря неожиданному приключению он оказался наедине с прекрасной незнакомкой в тропической ночи, и превратилось в таинственный соблазн и фантастическое опьянение, которые дали ему внутреннюю уверенность, необходимую для продолжения этого приключения и доведения его до той силы выразительности, которую Оле Хансен как-то окрестил «бешеной кровью».
В мозгу его происходила какая-то работа, — бог весть какая, но во всяком случае интересная.
Пусть моется тот, кому лень чесаться.
Он просто привык давать сдачи. Конечно, по своей подозрительности — заранее.
Я шантажировала сексом с другими мужчинами. В тот момент я готова была на панель пойти, лишь бы причинить ему неудобство.
А самое главное — мне кажется, что если сейчас я буду с ним, то никем не стану. Буду жить его жизнью и никем не стану.
Одна была вполне довольной жизнью девушкой. Время не текло сквозь пальцы, она как-то осмысленно жила. Пока не случились встречи – одна, другая. Она была разбита.Голос шептал ей: ты несовершенна, уничтожь это несовершенство.Она рассматривала свои руки и с трудом удерживалась, чтобы не полоснуть по ним лезвием, но не выносила вида крови и не могла терпеть боль.
Я стою на краю и смотрю вниз. Вид на землю с высоты двадцать второго этажа. Это единственное, что мне остаётся. Единственный мой выбор. Мне ничего не дорого и ничего не жаль. Я уже практически ничего не чувствую. Поэтому мне осталась только эта земля. Вид с высоты двадцать второго этажа. Его никто не может отнять. Должно же быть что-то, чего никто не сможет отнять. Я прихожу сюда, когда ничего другого не остаётся. Я прихожу, чтобы почувствовать страх или уверенность. Чтобы ещё раз увидеть, что и у меня, и у каждого человека на земле есть выбор. Вариант один – продолжать. Вариант два – на двадцать два этажа вниз.
Умирают все. Но смерть в тридцать пять лет – это всё-таки кощунство.
В аду всё просто. Тут на убийство молятся, а убийцам поклоняются. Однако подобная диалектика до сих пор пугает хомо сапиенс.
Горожане хоронили инженера-самоубийцу. Провожавшие покойника объясняли: – Здесь это бывает частенько! Не все выдерживают. Что вы хотите? Иногда ведь газеты четыре месяца не приходят…
Когда виновный признаёт свою вину, он спасает единственное, что стоит спасать — свою честь.
Гнев может быть безрассуден и слеп; раздражение бывает неоправданным; негодование же всегда внутренне обосновано так или иначе.
Оба некоторое время хранили неподвижность и молчание: он — любуясь её красотой, она — удивляясь его безобразию.
Иногда, под влиянием слишком ранних испытаний, в тайниках детской души возникает нечто вроде весов, грозных весов, на которых эта беспомощная детская душа взвешивает деяния Бога.
Каждая цивилизация начинается с теократии, а заканчивается демократией.
Легко добиться счастья тому, у кого вместо позвоночного столба гибкая тростинка.
Порою радость бывает самым отвратительным чувством.
Есть такие разлуки, которые как будто протекают спокойно, но они полны отчаяния.
Существует зловещее слово: отрезвление. Это — трагическая мудрость, которую рождает опьянение.
В мире есть только два достоинства, перед которыми можно и должно преклоняться с благоговением: это гениальность и сердечная доброта.
Бывают в жизни минуты, когда даже неверующий готов исповедовать религию того храма, который окажется близ него.
Грезами можно отравиться так же, как цветами.
У всех нас, кто бы мы ни были, есть существо, которым мы дышим.
Истинная любовь не знает пресыщения. Будучи всецело духовной, она не может охладиться.
Мы восхищаемся тем, что нам близко.
Вода податлива потому, что её нельзя сжать. Она ускользает при давлении. Когда её сдавливают с одной стороны, она бросается в другую. Так вода превращается в волну. Волна — воплощение свободы.
Есть такая степень страха, когда человек сам делается страшен. Кто боится всего, тот уже ничего не боится.
… ты стараешься научно обосновать причины, по которым мне придется тонуть. Но когда я стану булькать пузырями, мне, поверь, будет уже не до того, чтобы думать – научно я погибаю или безграмотно?
Общественное мнение не на пустом месте столь снисходительно относится к мужской неверности — такова инстинктивная программа, и с биологических позиций очень, надо сказать здравая.
Закон заботится либо о человеке вообще, либо о женщине.
Боязнь делать комплименты — страх, свойственный для низкорангового самца.
Противопоставлять себя социуму позволительно лишь высокоранговой особи.
Завладев же сердцем мужчины, женщина может утратить к нему активный интерес, придерживая его только для коллекции.
Даже самый плохонький ресурсик почти обязательно найдёт своего потребителя.
Предрасположенности к гомосексуализму передаются по наследству.
Основная тактическая цель женского сексуального поиска — максимизация числа поклонников. Именно поклонников, а не сексуальных партнёров. Чем больше у женщины поклонников, тем более удовлетворен её инстинкт быть востребованной.
Любое знание может быть оружием как нападения, так и обороны.
Мужчины в три — пять раз чаще, чем женщины прибегают к самоубийству.
Мужская любовь гораздо более скоротечна, чем женская, хотя по силе часто превосходит женскую в апогее.
Умение танцевать имеет важное ритуальное значение. Танец является непременной частью брачного ритуала очень многих животных, и приматов тоже. Не танцующий не демонстрирует ритуально-брачного поведения, и с первобытных позиций как бы не половозрелый ещё.
Обрисованный вслух портрет желаемого супруга зачастую в корне не совпадает с фактически сделанным брачным выбором даже при наличии кандидатур, более близких к высказанному идеалу.
Чем ниже уровень культуры женщины, тем ярче и грубее «штукатурка» — инстинктивные мотивы в этом случае не сдерживаются и не корректируются рассудком.
Начинать заботу о воспитании надо раньше — до того, как ребёнок зачат.
У пропасти есть крючки и задоринки, за которые цепляешься и некоторое время находишься в непонятном, самозабвенном состоянии. А потом снова падаешь и падаешь, так долго, что это падение кажется тебе уже нормальным и ты забываешь, что бывает по-другому.
Леди Кинсли шла дальше, ничего не замечая. Она чувствовала, что ритм ее шагов совпадал со страстной пульсацией в крови, сомнамбулическое упрямство было ей защитой. Все ворота были раскрыты, печати со всех тайн сорваны. Все было просто и хорошо; и на все вопросы был один ответ. Он был по ту сторону слов и не мог затеряться среди других понятий. Надо было идти к нему, чтобы он обнаружился.
За чаем леди Кинсли почувствовала раздражение. Она постоянно возражала О’Коннору и сердилась, когда тот не соглашался. И хотя она прекрасно понимала, что не права, спустя некоторое время все повторялось. О’Коннор был удивлен, принял ее раздражительность за усталость и плохое самочувствие и решил быть с ней осторожней. Но леди Кинсли поняла это и снова рассердилась. В конце концов она сослалась на мигрень и ушла в свою комнату.
У леди Кинсли прехватило дыхание, она словно была готова бесцельно жертвовать собой или ждала неизвестно кого. Леди Кинсли забыла, что она человек и способна к познанию, она чувствовала свое родство с природой, свою открытость и готовность ко всему.
О ты, якобы чистая вода, ты похожа на мнимых друзей. Сверху тёплая, а на дне холодная.
Объясняя свои смелые поступки, люди только умаляют их.
Вера в дьявола — оборотная сторона веры в бога. Одна доказывает наличие другой. Кто хоть немного не верит в черта, не слишком верит и в бога. Кто верит в солнце, должен верить и в тень. Дьявол — это ночь господня. Что такое ночь? Доказательство существования дня.
Правители не имеют власти над народом, который над ними смеётся.
Бессонница, как и сон, полна видений.
— Чему ты смеешься?
Мальчик ответил:
— Я не смеюсь.
Урсус вздрогнул и, пристально посмотрев на него, сказал:
— В таком случае ты ужасен.
Мальчик ответил:
— Я не смеюсь.
Урсус вздрогнул и, пристально посмотрев на него, сказал:
— В таком случае ты ужасен.
Переходя от страдания к страданию, он постепенно убедился, что жизнь — война и что на этой войне он принадлежит к числу побеждённых.
Большая толпа — это маленькие люди.
Усилия, которые затрачивает человек в погоне за весельем, заслуживают порой внимания философа.
Горе тому, кто любит только тела, формы, видимость! Смерть отнимет у него всё. Старайтесь любить души, и вы найдёте их вновь.
Когда сердце скользит вниз, трудно остановиться на склоне.
Человек дурен, человек безобразен. Бабочка удалась, а человек не вышел. С этим животным господь бог опростоволосился.
Порою ничто не производит такого удручающего впечатления, как бой часов. Это откровенное признание в полном безразличии. Это — сама вечность, заявляющая громогласно: «Какое мне дело?»
Во время революции нищета бывает одновременно и причиной и следствием.
Матери, потерявшей своего ребенка, время не приносит забвения. Такое горе не старится. Траурные платья изнашиваются, в сердце же остается мрак.
Если можно вообразить себе что-нибудь страшнее ада, где страдают, то это ад, где скучают.
Мать чаще всего сильнее любит именно то дитя, которое заставило ее больше страдать.
Какой-то инстинкт руководит нами при встречах с новыми людьми.
Кровь ударила ей в голову; все барьеры пали, разрушились, разбились, смылись, забылись. Кровь пульсировала в висках, растекаясь, распространяясь по всему телу, пробуждая первобытные животные страсти. Дорога в призрачном лунном свете казалась сонной артерией, по которой текла серебристая кровь; казалось, сжавшееся в комок будущее, тяжелое, как пчелиные соты, притаилось за скалами у поворота. Мир был словно нераспустившийся бутон лотоса; одно дуновение – и он раскроется.
Ужиная с Фредериком О’Коннором, леди Кинсли внезапно поняла, что между ними принципиальные, сущностные различия. Удивительно, как она умудрялась не замечать этого раньше. Корректность, которую она ценила в нем, наскучила ей, тон беседы, как у старых добрых знакомых, показался леди Кинсли неприятно интимным. Она раздосадованно попрощалась.
День был словно присыпан пеплом. Любимые привычки казались пошлыми и никчемными, традиции – бессмысленными. Будто буря в подсознании отменила все системы координат и привычные оценки. Появилось непонятное беспокойство, с которым леди Кинсли не могла справиться.
Леди Кинсли, не в силах освободиться от наваждения, поняла, что наступила одна из тех минут, когда жизнь внезапно останавливается, а вещи приобретают такую странную и страшную силу, что человек делается совершенно беспомощным; привычная жизнь прекращается, и все связи исчезают. Леди Кинсли почувствовала, что в эти мгновения таинственного подчинения законам природы она оказалась во власти случая и даже незначительное происшествие может оказаться решающим для всей ее дальнейшей жизни.
Игривый рой мыслей, которые, словно стая белых голубей, порхали в голове леди Кинсли, нарушили топорно-строгие линии, возникшие под влиянием пейзажа и сдерживавшие, словно сети, свободный полет. Подобно решетке, эти линии окружили ее мысли, воздвиглись над ними и вдруг без сопротивления одержали верх, словно рок, судьба.
Леди Кинсли знала, что единственный способ улучшить плохое настроение – бесстрастно проанализировать душевное состояние. Она честно попыталась разобраться в себе, но результат ее не удовлетворил.
Третий закон Ньютона о ведении разговора, если бы таковой существовал, непременно утверждал бы, что любое заявление предполагает равное по силе и диаметрально противоположное по смыслу ответное заявление.
Для научного рассмотрения темы непригодность обоих популярных методов толкования сновидений, конечно, очевидна. Символический метод в применении своем чрезвычайно ограничен и не может претендовать на более или менее общее значение. В методе расшифровывания все направлено к тому, чтобы «ключ», «сонник» был вполне надежным источником, а для этого, разумеется, нет никаких гарантий.
