«Голодные игры» — это история о том, как правительства способны использовать человеческие пороки себе на пользу и о том, как влияет власть на людей. Чтобы отвлечь внимание граждан от проблем, им вполне можно предложить шоу, в котором участники вынуждены убивать друг дружку. Но революционные настроения подавить не просто, и всегда будет кто-то, желающий стать «новым драконом». В данной подборке собраны цитаты из книги Голодные игры.
А вот стойкость часто вызывает восхищение.
А значит, добрый сын пекаря, подаривший мне хлеб, постарается убить меня.
А перед глазами лишь бледная женщина с непроницаемым лицом, которая сидит и смотрит, как ее дети превращаются в вяленую рыбу.
А побыстрей убивать нельзя? – Нет. Заткнись и жуй груши.
А потом еще ко мне какая-то глупая рысь привязалась, думала, ей что-нибудь перепадет от моей добычи. Вот все и подхватили это прозвище.
А потом, в тот же день, на уроке музыки учительница спросила, кто знает «Песнь долины», и ты сразу подняла руку.
А что, здорово, – говорит Пит, обхватывая меня покрепче. – Ты, я и Хеймитч.
Ах да, чуть не забыла. Мы ведь несчастные влюбленные.
Безжалостный смысл этого требования: попробуйте тронуть нас, и мы не просто убьем вас, мы будем убивать ваших детей.
Бывает, даже с крысами справляется. Паразитов мама ему вывела.
Бывает, проводят там по месяцу: смотрят видеозаписи Игр, осматривают катакомбы, ездят в места, где происходили смертельные схватки. Можно даже поучаствовать в инсценировках. И кормежка, говорят, отличная.
Было тоже воскресенье, октябрь, воздух прохладный и пряный от мертвых листьев.
В глазах Руты вспыхивают задорные огоньки. Тут она совершеннейшая противоположность Прим, для которой приключения всегда только в тягость.
В голове звучит голос Гейла. Теперь его гневные речи против Капитолия для меня не пустые слова.
В животе урчит, несмотря на съеденные мясо и рыбу. Видно, сегодня у меня один из тех дней, которые в Дистрикте-12 называют дырявыми: сколько в такой день ни ешь, все мало.
В Капитолии люди работают, чтобы выглядеть моложе и худее. В двенадцатом районе быть старым — это достижение, так как многие умирают в раннем возрасте.
В лесу меня ждет единственный человек, с кем я могу быть сама собой. Гейл.
В моем крике отчаяние, словно боюсь, что меня не услышат и все равно заберут Прим.
В первых лучах зари я замечаю на верхней губе Пита капельки пота. Жар пошел на убыль.
В разных дистриктах ее проводят в разное время, чтобы все можно было увидеть в прямом эфире, но это, конечно, только для жителей Капитолия, которым не приходится самим выходить на площадь.
В самом деле, что может быть скучнее? Вышел парень, покидал железный шар на пару ярдов, раз чуть себе ногу не отшиб… Зрелище так себе.
В таком случае сыр съело яблоко.
В ушах звучат слова Пита: «Она не понимает, какое впечатление производит на людей». Хотел унизить. Ясно же. Глубоко в душе зарождается крохотное сомнение: может, это был комплимент и он хотел сказать, что я могу нравиться. Удивительно, как много он обо мне знает…
В этом особенность яда ос-убийц – он безошибочно находит, где в твоем мозге гнездится страх.
Ведь охотники и знаем, как выглядит загнанная дичь. Мы с первого взгляда поняли.
Ветер обдает меня холодом снаружи, а воспоминания – изнутри.
Внимание налоги, внимание! Когда взойдет солнце, в Рог изобилия будет праздник. Это не будет обычным случаем.
Во сне мама выглядит моложе – осунувшейся, но не измотанной.
Возможно, потому, что книга написана от первого лица, Китнисс очень близка моему сердцу. Надеюсь, она найдет путь и к вашему.
Возьми, прикройся. Надо постирать твои трусы.
Вот и все. Я слишком больна, слишком слаба и слишком устала – о, как же я устала. Пусть приедут миротворцы, пусть заберут нас в приют. А лучше пусть я сдохну прямо здесь под дождем.
Впервые один поцелуй заставляет меня ждать следующего.
Впрочем, получается, я тоже не выпускала из виду его, мальчика с хлебом. Мешки, борьба… да мне чуть ли не каждый его шаг известен!
Вряд ли это поможет, но хотя бы не навредит.
Все беды и боли ночь унесет. Растает туман, когда солнце взойдет.
Все самое жуткое, что случилось или еще может случиться со мной и с теми, кто мне дорог, предстает в таких ярких образах, что невозможно не поверить в их реальность.
Все совершенно новое, я – первый и единственный трибут, который войдет в эту комнату.
Все стало на свои места, все – часть одного плана.
Все увидят Руту в цветах и поймут, что это сделала я.
Всю оставшуюся жизнь я проведу здесь, на арене, снова и снова мысленно прокручивая эти минуты и думая, как его можно было спасти.
Вчера вечером, когда я ходила за стеблями, чтобы замаскировать вход в пещеру, я наткнулась на куст Рутиных ягод. Теперь я обрываю их и растираю с водой в банке из-под бульона.
Вы видите кого-то старше, и вы хотите поздравить их с долголетием и спросить их секрет их выживания.
Вы представляете себе настоящую войну? Вообразите тысячи мертвых людей. Без твоих любимых.
Вы пришли сюда, чтобы покончить с моим сердцем?
Вы, значит, будете давать нам советы? – говорю я Хеймитчу. – Даю прямо сейчас: останься живой, – отвечает Хеймитч и дико хохочет.
Выживание одного значит смерть другого. И никуда от этого не деться.
Выше голову. И улыбайтесь. Они вас полюбят.
Где-то в глубине сознания меня тревожит очевидное: мы не можем победить обе. Но поскольку пока ни у одной из нас нет по-настоящему шансов выжить, я не позволяю этой тревоге взять верх.
Гейл дал мне чувство безопасности, которого мне не хватало с тех пор, как умер мой отец.
Гейл мой, а я ее. Все остальное немыслимо.
Гейлу восемнадцать, и он уже семь лет кормит семью из пяти человек. Его впишут сорок два раза!
Главное – не кто ты есть, а кем тебя видят.
Глазки устали. Ты их закрой. Буду хранить я твой покой.
Глупые люди опасны.
Горячий хлеб обжигал кожу, а я только сильнее прижимала его к себе – в нем была жизнь.
Да и не в моем характере сдаваться без боя.
Да какая разница? Это все показуха.
Да уж, выследить нас было не труднее, чем стадо коров, но я стараюсь быть тактичной.
Да, почти всегда есть, – соглашаюсь я.
Да, я не улыбаюсь каждому встречному, но есть люди, которые мне дороги и которых я люблю.
Да-да, вся эта любовная чушь. Куда ж без нее?
Даже если сейчас они переключились на другую часть арены, они включат камеры, когда будут забирать тела.
Даже не знаю, как подступиться. На нем столько грязи и слипшейся травы, что я не вижу его одежды. Если он вообще одет.
Дальше происходит невероятное – то, чего я и представить себе не могла, зная, как я совершенно безразлична дистрикту.
Двадцать четыре трибута со всех дистриктов помещают на огромную открытую арену: там может быть все что угодно – от раскаленных песков до ледяных просторов.
Двенадцать были побеждены, тринадцатый – стерт с лица земли.
Двести миль в час, и ты почти ничего не чувствуешь.
Дело не в том, что я с ним не согласна. Даже очень согласна.
Детальное изучение регламента показало, что победитель может быть только один.
Джоанна Мейсон, девочка из Дистрикта-7, все строила из себя дурочку и трусиху с глазами на мокром месте, пока из участников почти никого не осталось. Изощреннейшей убийцей оказалась.
Дистрикт-12. Здесь вы можете подыхать от голода в полной безопасности».
Для предательства сначала должно существовать доверие.
До сих пор не могу отделаться от странной мысли, будто этот спасительный одуванчик оказался там не случайно, а как-то связан с Питом Мелларком и его хлебом, подарившим мне надежду.
Добрые люди норовят проникнуть тебе в самое сердце.
Добрый Пит Мелларк гораздо опаснее для меня, чем злой.
Договорились. Теперь мне нужно получить представление о том, что вы умеете. – Я – ничего, – отвечает Пит. – Разве что хлеб испечь придется.
Должно быть, Питу стало получше, раз он уже может бросать.
Дома я всего дважды ездила на лифте, в Доме правосудия. Первый раз когда получала медаль за смерть отца, и вчера после Жатвы. Но, то была вонючая темная кабинка, ползущая, как черепаха.
Допустим, ты бедняк и помираешь от голода. Тогда ты можешь попросить, чтобы тебя включили в Жатву большее число раз, чем полагается, а взамен получаешь тессеры.
Его голос не злой, он бесцветный, а это еще хуже.
Его компания заменила одинокие часы, которые он провел в лесу.
Единственное, что они не могут терпеть, это то, что они смеются над ними, как будто они были шуткой Панема.
Если бы она хотела моей смерти, ей только и нужно было, что потихоньку убраться от того дерева и не показывать мне гнездо ос-убийц.
Еще несколько секунд в небе мерцает расплывчатое лицо Цепа, потом гаснет. Навсегда.
Жалким видом никого не удивишь. А вот стойкость часто вызывает восхищение.
За семьдесят четыре года их было всего двое. Один жив до сих пор. Хеймитч Эбернети.
За тессер целый год дают зерно и масло на одного человека. Сыт, конечно, не будешь, но лучше, чем ничего. Можно взять тессеры и для всех членов семьи.
Забирая детей и вынуждая их убивать друг друга у всех на глазах, Капитолий показывает, насколько велика его власть над нами, как мало у нас шансов выжить, вздумай мы взбунтоваться снова.
Завлекает, чтобы ты стала легкой добычей. Чем он любезнее, тем опаснее.
Затем переходим в секцию маскировки. Пит с нескрываемым удовольствием размазывает по своей бледной коже различные комбинации грязи, глины и раздавленных ягод, составляя сложные рисунки вьющихся стеблей и листьев.
Здания, уходящие в небо и сверкающие всеми цветами радуги. Блестящие машины, раскатывающие по широким мощеным улицам. Необычно одетые люди с удивительными прическами и раскрашенными лицами, люди, которым никогда не случалось пропускать обеда.
Здесь может и не сработать, но если услышишь, что пересмешницы его поют, знай, что со мной все в порядке, только я не могу сейчас прийти.
Здесь не так уж плохо. Воздух прохладнее, скоро наступит вечер. Легкий, сладкий аромат напоминает о кувшинках.
Здесь не убежать: меня держат стены планолета и еще, наверное, та самая сила, которая не отпускает от умирающего его близких.
Здесь стены сделаны из стекла, и, несясь стрелой вверх, ты видишь, как люди на первом этаже превращаются в букашек. Здорово.
Здесь, в Центре преображения, я торчу уже больше трех часов и еще не видела своего стилиста.
Здоровенный парень из Дистрикта-2 чуть из кожи не выпрыгнул, когда спросили добровольцев. Девочка с острым лисьим лицом и прилизанными рыжими волосами из Пятого дистрикта. Хромоногий мальчишка из Десятого.
Знаешь, когда мама пришла прощаться, она сказала, что в этот раз Дистрикт-12, возможно, победит. Я думал, она хочет меня подбодрить, а оказалось, она имела в виду тебя!
Знала, что Пит ранен. И все равно отправилась его искать. Не знаю, какой инстинкт обрек меня на это, но надеюсь, он не приведет меня к гибели.
Значит, все, что тебе нужно, – это победа: победи в Играх и возвращайся домой. Тогда она уж точно тебя не отвергнет, – ободряет Цезарь. – К сожалению, не получится.
Значит, с пяти лет ты совсем не обращал внимания на других девочек? — спрашиваю я Пита.
Значит, ты такой же, как мама и Прим, – отвечаю я. – А я против, ясно?
И вообще, мы с Гейлом решили, что чем с голоду подыхать, лучше уж пулю в лоб – быстрее и мучиться меньше.
И вот сначала один, потом другой, а потом почти все подносят к губам три средних пальца левой руки и протягивают ее в мою сторону.
И все равно трудно питать симпатии к тем, кому не приходится, как тебе, торговать собственной шкурой ради куска хлеба.
И все-таки я не возражаю. Пусть уж лучше выпустит пар в лесу, чем в дистрикте.
Мне нельзя делать ставки, но если бы я мог, то поставил бы на тебя.
И запомни вот еще что. Мне нельзя делать ставки, но если бы я мог, то поставил бы на тебя.
И когда ты закончила, я уже знал, что буду любить тебя до конца жизни…
И поэтому было решено, что каждый год двенадцать районов Панема будут отдавать дань уважения мужчине и молодой женщине в возрасте от 12 до 18 лет для обучения искусству выживания и подготовки к бою на смерть.
И при всем том – на вопрос, что она любит больше всего, Рута, не задумываясь, отвечает: музыку.
И пусть мы никогда не испытывали друг к другу романтических чувств, но когда он протягивает руки, я, не раздумывая, бросаюсь к нему в объятия.
И пусть удача всегда будет на вашей стороне!
И сыт от крика не станешь. Наоборот, только дичь распугаешь.
И, наконец, призвав все свое мужество, разбинтовываю ногу.
Игры продолжаются! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!
Идея потерять Пита снова затопила меня и заставила понять, как сильно я не хочу, чтобы он умер.
Из толпы доносятся возгласы понимания и сочувствия. Безответная любовь – ах, как трогательно!
Извините, я никогда не пытался помочь в лесу. Что я позволил Капитолию убить ребенка и изуродовать его, не отрывая пальца. Как я смотрел игры.
Интересно, как она нас нашла? – говорит Пит. – Наверное, из-за меня, потому что я сильно шумлю.
Интересно, отчего Пит такой заботливый? И внезапно понимаю – просто он добрый и был таким всегда. Поэтому и хлеба мне тогда дал. От этой мысли мне становится не по себе.
Итогом стал Панем – сияющий Капитолий, окаймленный тринадцатью дистриктами, принесший мир и благоденствие своим гражданам.
Их называют перерождениями или просто переродками.
Каждому дистрикту отведен целый этаж. Заходишь в лифт и нажимаешь кнопку с номером своего дистрикта.
Каждому из вас что-то нужно, и мы планируем стать хорошими хозяевами.
Каждый ушел со своим мнением, а я ушла с козой.
Казаться слабым и напуганным, убедить всех, что его и в расчет не стоит принимать, а потом вдруг развернуться, чтобы чертям тошно стало.
Как мой последний акт неповиновения, я увижу его настолько, насколько смогу, я не буду плакать и умирать по-своему непобедимым.
Как птицы. Только они свободны, а я нет.
Какая бы ни была правда, на хлеб ее не намажешь.
Какая роскошь – быть наедине с собой!
Каково это жить в мире, где еда появляется на столе по нажатию кнопки?
Какое у меня право требовать стойкости от мамы, если на саму себя я махнула рукой?
Капитолию выгодно, чтобы мы были разобщены.
Когда мне было двенадцать, меня вписали четырежды. Один раз по закону, и еще по разу за тессеры для Прим, мамы и меня самой. В следующие годы приходилось делать так же.
Когда пел мой отец, все птицы замолкали и слушали. Его голос был такой красивый, мощный, светлый – в нем звучала сама жизнь, и хотелось плакать…
Когда я вхожу в столовую, Пит, Цинна и Порция стоят на балконе.
Когда я смотрюсь в наше треснутое зеркало у стены, то едва себя узнаю.
Конечно. И давай сделаем тебе прическу. Мама насухо вытирает мне волосы полотенцем, старательно расчесывает и укладывает.
Копье входит в живот Руты, моя стрела попадает в парня. Не знаю, почему я вообще о нем думаю.
Копье не трогаю. Его заберут вместе с телом. Я все равно не буду пользоваться копьем, так пусть лучше оно покинет арену навсегда.
Кот меня ненавидит. По меньшей мере не доверяет.
Краем глаза я замечаю, что Пит протягивает мне руку. Я неуверенно поворачиваюсь к нему. – Еще разок? Для публики?
Крик девушки и сейчас звучит у меня в ушах. Возможно, то имя было последним словом, какое она произнесла.
Кто знает, когда я испытаю ее снова.
Леди и джентльмены, семьдесят четвертые Голодные игры объявляются открытыми!
Лицо Прим свежо, как капля росы, и красиво, как цветок примулы, давшей ей имя.
Меня давно никто так не обнимал; с тех пор, как умер отец и я отдалилась от матери, ничьи руки не внушали мне такого чувства безопасности.
Меня окружают холодные белые стены.
Меня уже отобрали будущее! Я не отдам им своего прошлого!
Минут через пятнадцать называют мое имя. Я приглаживаю волосы.
М-м… еще теплый, – восхищаюсь я. Гейл, наверное, еще на рассвете сбегал в пекарню, чтобы его выторговать. – Сколько отдал?
Мне все равно, что сказал Хеймитч. Эти парни видят тебя, как будто ты еда.
Мне все так знакомо в нем – его движения, запах леса.
Мне нельзя делать ставки, но если бы я мог, то поставил бы на тебя.
Мне хочется спросить Эффи Бряк, можно ли прокатиться еще, да боюсь, это покажется ребячеством.
Мои ночные кошмары обычно о потере тебя. Я успокаиваюсь, как только понимаю, что ты здесь.
Молчании, которое лучше всяких слов говорит.
Мы не согласны, мы не на вашей стороне, это несправедливо.
Музыку? – удивляюсь я. Для меня музыка по части полезности занимает место где-то между бантиками для волос и радугой.
Мы внимательно разглядываем наших будущих соперников. Некоторые сразу врезаются в память.
Мы должны идти, Гейл, прежде чем они убьют нас. Они собираются убить нас.
Мы забираем у вас ваших детей, мы приносим их в жертву, и вы ничего не можете поделать с этим.
Мы и друзьями-то не сразу стали. Долго еще спорили из-за каждого трофея, пока не стали помогать друг другу.
Мы могли бы сделать это, вы знаете. Беги, живи в лесу. Что мы уже делаем в любом случае.
Мы переходим в другое купе смотреть по телевизору обзор Жатвы в Панеме.
Мы скучаем по тебе, Эффи!
Мы укладываемся, Пит подсовывает мне под голову свою руку и обнимает, словно защищает даже во сне.
На мгновение эта мысль приводит меня в замешательство, но пути к отступлению нет. Нагота на арене дело привычное.
На тебе было красное в клетку платье, и на голове две косички, а не одна, как сейчас.
На ум приходят шахты и мой отец, оказавшийся запертым внутри них, как в ловушке, без надежды увидеть солнце, навеки погребенный в их мраке.
Наклонись поближе. Хочу тебе кое-что сказать. Я наклоняюсь и подставляю здоровое ухо к его губам.
Научилась держать язык за зубами и надевать маску безразличия, чтобы было непонятно, о чем я думаю.
Завлекает, чтобы ты стала легкой добычей. Чем он любезнее, тем опаснее.
Не будь дурой. Он только и думает, как тебя прикончить, – одергиваю я себя.
Не говори так. Что я, зря выкачивала весь этот гной? – Нет. Но если вдруг… – Никаких вдруг. Это не обсуждается. – Я кладу пальцы ему на губы. – Но я…
Не думая ни о чем, кроме спасения.
Не знаю, сколько времени длился бой.
Не надо, пожалуйста, не отпускай, – говорит он. В его голубых глазах сверкают огненные блики. – А то я свалюсь с этой штуковины.
Не нужно постоянно оглядываться назад, когда кто-то прикрывает тебя с тыла.
Не оставляй меня здесь одну, – умоляю я, потому что точно знаю: если Пит умрет, я никогда не вернусь домой по-настоящему.
Неважно, – отвечаю я, хотя на самом деле чувствую себя измочаленной.
Нельзя выказать слабость. Иначе помощи не жди. Жалким видом никого не удивишь.
Нельзя забыть того, кто был твоей последней надеждой.
Нельзя назвать предателем того, кому ты и так никогда не доверял.
Ненависть к парню из Дистрикта-1 теперь кажется глупой. Мертвый, он выглядит таким же трогательным и уязвимым, как Рута. Не он, а Капитолий виноват во всем.
Нет, я не красивая, я не великолепная, я – ослепительная как солнце.
Никогда не берись играть в карты на деньги. Проиграешься в пух.
Никогда раньше не целовала парня и, наверное, должна чувствовать нечто особенное, а я лишь отмечаю, какие неестественно горячие губы у Пита.
Никто на тебя не навалится. Будешь жить на дереве, питаясь сырыми белками, и отстреливать соперников из лука.
Ничего ведь не изменится. Справедливости не станет больше.
Ничего подобного. Я обращал внимание на всех девочек. Просто для меня ты всегда была самой лучшей.
Но здесь, даже сильнее энкасы, я чувствую себя беспомощным. Нет способа отомстить Капитолию, не так ли?
Но теперь Пит превратил меня в объект любви.
Но это был только поцелуй, который двигал что-то внутри меня. Только тот, который заставил меня хотеть большего.
Ножки устали. Труден был путь. Ты у реки приляг отдохнуть. Солнышко село, звезды горят, Завтра настанет утро опять.
Ну и кто не умеет хитрить, Пит?
Ну меня-то он ненавидит еще больше. Если подумать, людской род вообще не в его вкусе.
О том, что сказал Хеймитч. Чтобы выжить. Пит улыбается, печально и насмешливо.
Хорошо. Спасибо за совет, солнышко.
Обаяния в тебе не больше, чем в дохлой рыбе.
Один поцелуй – одна баночка бульона.
Одна из высоток Тренировочного центра предназначена для трибутов и тех, кто их готовит. Там мы будем жить, пока не начнутся сами Игры.
Однако впервые я чувствую, как его стройное, мускулистое тело прижимается к моему.
Одну за другой показывают все церемонии, называют имена; иногда выходят добровольцы.
Он бросает вилку через плечо и вылизывает тарелку языком, громко причмокивая. Потом посылает воздушный поцелуй.
Он еще продолжает что-то в том же духе – как он меня любит, и чем станет для него жизнь без меня.
Он меня не слышит. Это неважно. Зато слышит Панем.
Он подбрасывает ягоду, и когда она, описав высокую дугу, летит в мою сторону, я ловлю ее ртом и, прокусив нежную кожицу, ощущаю терпкую сладость на языке. – …всегда будет на вашей стороне! – заканчиваю я с тем же энтузиазмом.
Он сказал: «Видишь ту девочку? Я хотел жениться на ее маме, но она сбежала с шахтером». – Да ну, ты все выдумываешь! – вырывается у меня. – Вовсе нет. Так и было. Я еще спросил отца: «Зачем она убежала с шахтером, если могла выйти за тебя?»
Он упорно боролся в игре, мисс Эвердин. Но это были игры.
Она в порядке, – говорю я, проходя под веткой. – О ней больше не нужно беспокоиться. Она в порядке.
Она не понимает, какое впечатление производит на людей.
Она почему-то уверена, что шерсть у него золотистая, а не грязно-бурая.
Отец показал мне тебя, когда мы стояли во дворе. – Показал отец? Почему?
Отстранившись, я повыше поднимаю край мешка. – Ты не умрешь. Я тебе запрещаю. Ясно? – Ясно, – шепчет он.
Отступаю назад и смотрю на нее в последний раз.
Очень мило. Будем устраивать пикники, праздновать дни рождения и пересказывать старые истории о Голодных играх долгими зимними ночами, сидя у камина.
Очень убедительно, – говорю я. – Пойду есть.
Очнувшись от одного видения, я не успеваю подумать: наконец-то закончилось, как подступает следующее, не менее мучительное.
Ощущать красоту — не то же самое, что слабость. За исключением, возможно, когда дело доходит до вас.
Пальцами лишь шершавая обивка матраса. Должно быть, сестренке снились кошмары.
Пальцы поглаживают землю, приятно гладкую. Хорошее место, чтобы умереть.
Пара коз в сарае. Мокрая собака на цепи, обреченно сгорбившаяся посреди грязной лужи.
Первым делом я достаю и надеваю свои очки. Когда работает хотя бы одно из моих чувств охотника, я чувствую себя увереннее.
Переоценивать противника подчас не менее опасно, чем недооценивать.
Пит вздыхает.– Ну, вообще-то, есть одна девушка… Я люблю ее, сколько себя помню. Только… я уверен, до Жатвы она даже не знала о моем существовании.
Пит колеблется, потом неубедительно качает головой. – Не может быть, чтобы у такого красивого парня не было возлюбленной! Давай же, скажи, как ее зовут! – не отстает Цезарь.
Пит краснеет как рак.
Потому что… потому что… мы приехали сюда вместе.
Пит начинает меня передразнивать: «Я знала, что коза для нас настоящая находка. Жар немного спал. Конечно, не пойду».
А значит, добрый сын пекаря, подаривший мне хлеб, постарается убить меня.
Пит не считает себя обреченным. Он уже изо всех сил сражается за жизнь.
Пит сильный. Вы можете бросить 50-килограммовый мешок через голову. Я видел это.
Пит снимает пиджак и набрасывает мне на плечи. Я хотела отстраниться, а потом решила: почему бы и нет? Пусть.
Пит снова задремал; бужу его поцелуем. Вначале Пит явно ошарашен, потом озаряется такой счастливой улыбкой, словно готов всю жизнь лежать вот так и смотреть на меня. Как только у него это получается?
Пит? Хочешь что-нибудь добавить? – Нет. Я могу только повторить.
Питом! Питом! Я слышал пушку, я думал … Это ягоды Клетки голода! Вы были бы мертвы через минуту! Ты напугал меня до смерти. Черт возьми.
По окончании Игр арены становятся историческими достопримечательностями, куда капитолийцы любят приезжать на экскурсии или на отдых.
По правде говоря, я не из тех, кто легко прощает.
По правилам, в Жатве начинают участвовать с двенадцати лет. Первый раз твое имя вносится один раз, в тринадцать лет – уже два раза, и так далее, пока тебе не исполнится восемнадцать, когда твое имя пишут на семи карточках. Это касается всех без исключения граждан Панема во всех двенадцати дистриктах.
По пути домой мы заворачиваем в Котел, нелегальный рынок на заброшенном угольном складе.
Победа мне не поможет, потому что она пришла сюда со мной.
Победа… в моем случае не выход. – Почему нет? – озадаченно спрашивает ведущий.
Повинуясь внезапному порыву, я наклоняюсь и целую Пита, заставляя его замолчать. Давно пора, кстати. Мы ведь нежно влюбленные.
Подбери хвост, утенок, – говорю я, изо всех сил стараясь, чтобы голос прозвучал спокойно, и заправляю блузку.
Позаботься о них, Гейл. И что бы вы ни делали, не позволяйте им голодать.
Поздравляю с Голодными играми! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!
Пока вы можете найти себя, вы никогда не умрете от голода.
Пока мы поднимаемся на двенадцатый этаж, в голове у меня проносятся лица всех, кто был здесь вместе со мной, но уже никогда не вернется.
Помни: мы безумно влюблены друг в друга. Если вдруг захочешь меня поцеловать, не стесняйся.
По-моему, все эти припадки гнева совершенно бессмысленны, хотя Гейлу я так никогда не скажу.
Поначалу я почти ничего не чувствовала – словно окаменела, а потом пришла боль.
Пора тащить жребий. Как обычно, Эффи взвизгивает: «Сначала дамы!» и семенит к девичьему шару. Глубоко опускает руку внутрь и вытаскивает листок. Толпа разом замирает. Пролети муха, ее бы услышали.
Последний оставшийся в живых выигрывает.
Послушай, – говорит Пит, поднимая меня на ноги, – мы оба знаем, что им нужен один победитель. Только один из нас. Прошу тебя, стань им. Ради меня.
Потом он вспоминает прошлых победителей из нашего дистрикта. За семьдесят четыре года.
Потом я осознаю… он – моя первая жертва.
Поэтому я научился останавливать язык и превращать свое лицо в маску безразличия, чтобы никто никогда не мог читать мои мысли.
Правда? – шепчу я. – Правда. Цинна наклоняется и целует меня в лоб. – Удачи, Огненная Китнисс.
Правила просты. В наказание за мятеж каждый из двенадцати дистриктов обязан раз в год предоставлять для участия в Играх одну девушку и одного юношу – трибутов.
Привет, Кискисс, – кричит он. На самом деле мое имя Китнисс, но, когда мы знакомились, я его едва прошептала, и ему послышалось «Кискисс».
Приветствую финалистов Семьдесят четвертых Голодных игр!
Привыкла скрывать свои чувства. И все.
Прим назвала его Лютик – она почему-то уверена, что шерсть у него золотистая, а не грязно-бурая.
Примерно в то время, когда я упражнялась в остроумии, Хеймитч не выдержал и начал пить.
Приподнимаюсь на локте и вижу их в полумраке спальни: Прим, свернувшись калачиком, тесно прижалась к матери, щека к щеке.
Присоединяйся. Я сегодня богатая.
Пришла добить меня, солнышко?
Приятно побыть в одиночестве, даже если это всего лишь иллюзия.
Пробуем выставить меня дерзкой, но с гонором тоже напряженка. Для свирепой я слишком «субтильная».
Пусть снятся тебе расчудесные сны, пусть вестником счастья станут они.
Рассказывает историю Панема – страны, возникшей из пепла на том месте, которое когда-то называли Северной Америкой.
Рев аудитории оглушителен. Пит опустошил всех нас своим заявлением о любви ко мне.
Рута – больше чем фигурка в их игре. И я тоже.
Рута окончательно мне доверилась. Как только заканчивается гимн, она прижимается ко мне и засыпает. Я тоже не жду от нее подвоха и не осторожничаю.
Рядом с поляной под деревьями растут дикие цветы. Возможно, просто сорная трава, но все равно красивые, с фиолетовыми, желтыми и белыми лепестками. Я нарываю охапку и возвращаюсь обратно к Руте.
С Гейлом мы сошлись потому, что так было легче выжить нам обоим. С Питом все иначе: выживание одного значит смерть другого. И никуда от этого не деться.
С голоду ты не умрешь, тебе нужно только найти себя
С той самой минуты, когда я встала на место Прим, что-то изменилось – я обрела ценность.
Самое ужасное – разницы никакой нет, нужно всего лишь забыть, что они люди.
Самый низкий балл – единица.
Сейчас наступает самый опасный этап Голодных игр.
Секунду-другую меня переполняет почти идиотское счастье, а потом я просто не знаю, что думать.
Семьдесят четвертые Голодные игры объявляются открытыми, Катон. Для тебя они только начинаются.
Сколько раз я видела смерть Прим. Была рядом с отцом в последние его минуты. Чувствовала, как мое тело разрывается на части.
Следующие одиннадцать лет я собирался с духом, чтобы заговорить с тобой.
Слушай, если ты не хочешь говорить, я понимаю, но я не думаю, что есть что-то плохое в получении небольшой помощи.
Слушай, Пит, – беззаботно говорю я. – На интервью ты сказал, что любил меня всегда. А когда началось это «всегда»? – Э-э, дай подумать. Кажется, с первого дня в школе. Нам было пять лет.
Слушайте. Они в беде. Слухи говорят, что Капитолий очень расстроен, чтобы выставить их на арену.
Смерть Рю заставила меня противостоять моей собственной ярости против жестокости и несправедливости, которые они наносят нам.
Снова показывают меня: пунцовую от смущения, прекрасную, благодаря мастерству Цинны, обольстительную стараниями Пита, несчастную из-за козней судьбы и, по общему мнению, совершенно незабываемую.
Сообщаю вам об отмене недавних изменений в правилах.
Справедливости не станет больше. И сыт от крика не станешь. Наоборот, только дичь распугаешь.
Такая оценка моих способностей со стороны Пита застает меня врасплох. Не думала, что он обо мне столько знает. И с чего он взялся меня расхваливать?
Там в течение нескольких недель они должны сражаться друг с другом не на жизнь, а на смерть.
Тебе есть над чем поработать!
Тени начинают расти, а вместе с ними и мое беспокойство.
Теперь во мне тоже бурлит ярость. Смерть Руты заставила меня всей кожей ощутить несправедливость.
То они его прикончат, думаю я.
Только что толку кричать посреди леса, как плох Капитолий? Ничего ведь не изменится.
Точно – выставят голой, промелькнуло у меня в голове.
Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух.
Тут мы смеемся. Видно, умом тронулись от волнения. Да и неудивительно: мало нам Игр, так еще из нас факелы решили сделать!
Тут он прав. Рано или поздно я все равно засну. И лучше сделать это сейчас, когда Пит вроде бы не так плох и светит солнце.
Ты была привлекательна, как пугало.
Ты влюблена, солнышко. Твой парень умирает. Что ты ведешь себя как вяленая рыба?
Ты вся дрожишь, – говорит Пит. Я и правда заледенела. Ветер обдает меня холодом снаружи, а воспоминания – изнутри.
Ты знаешь, что сказала моя мама? «Район 12, наконец, получит победителя», но он не имел в виду меня. Он имел в виду вас.
Ты любишь меня Правда или ложь?
Ты не умрешь. Я тебе запрещаю. Ясно? – Ясно, – шепчет он.
Ты совсем не умеешь хитрить, Китнисс. Не знаю, как тебе удалось до сих пор выжить.
Ты тоже. И у тебя больше опыта. Настоящего опыта. Ты умеешь убивать. – Не людей! – Думаешь, есть разница? – мрачно спрашивает Гейл.
Ты упал? – Да. После того, как она меня толкнула, – отвечает Пит
У меня нет никаких шансов на победу! Ни один! Хорошо?
У меня уже отобрали будущее! Я не отдам им своего прошлого!
У нее есть другой парень? – спрашивает Цинна. – Не знаю, но многие парни в нее влюблены.
У ног Прим устроился ее верный страж – самый уродливый кот в мире. Нос вдавлен, половина уха оторвана, глаза цвета гнилой тыквы.
У тебя больше опыта. Настоящего опыта. Ты умеешь убивать. – Не людей! Думаешь, есть разница? – мрачно спрашивает Гейл.
Убивать зверей гораздо легче, чем это. Можешь мне поверить. Хотя тебя я тоже, кажется, убиваю.
Толстякам даже завидуют – они не живут впроголодь, как большинство из нас. Здесь все по-другому. Морщины стараются скрыть. Круглый живот не признак успеха.
Увидев пожилого человека, хочется поздравить его с долголетием и узнать секрет выживания.
Украшаю ее тело цветами. Не торопясь, укладываю их один за другим. Прикрываю страшную рану. Обрамляю венком ее лицо. Самые яркие вплетаю в волосы.
Улепетывайте, что есть духу; чем дальше, тем лучше, и ищите источник воды, – звучат у меня в голове его инструкции.
Улыбка Пита кажется такой искренней и немножко смущенной, что я невольно чувствую к нему теплоту.
Уничтожить вещи намного проще, чем делать их.
Учительница поставила тебя на стульчик и попросила спеть.
Я готов поклясться, что все птицы за окном умолкли, пока ты пела. – Да ладно, перестань, – говорю я, смеясь. – Нет, это так.
Хеймитч не мог бы выразиться определеннее: один поцелуй – одна баночка бульона.
Хотя в последнее время ни на что нельзя слишком полагаться.
Цвета кажутся ненастоящими – не бывает такого чистого розового, такого яркого зеленого, такого светлого желтого, что глазам больно смотреть.
Целый час уходит на то, чтобы где уговорами и мольбами, где угрозами, а где и поцелуями заставить Пита съесть весь бульон.
Цеп, сделай это быстро, ладно?
Цыплята в сливочном соусе с кусочками апельсинов, уложенные на гарнир из жемчужно-белых зернышек, крохотных зеленых горошин и лука, булочки в форме цветов, а на десерт – пудинг медового цвета.
Чем заняты эти люди в Капитолии помимо расцвечивания собственных тел и ожидания очередной партии трибутов, пачками гибнущих ради их развлечения?
Что бы я делала все те часы, что трачу на прочесывание лесов в поисках пропитания?
Что ж, если как следует надавить на уголь, он превращается в жемчуг!
Что ж, – думаю я. – В конце концов, нас двадцать четыре. Есть шанс, что кто-то убьет его раньше меня.
Что происходит? – осведомляется Эффи с истерическими нотками в голосе. – Ты упал? – Да. После того, как она меня толкнула, – отвечает Пит, и Эффи с Цинной помогают ему встать.
Что-то произошло со мной, пока я сжимала ладошку Руты, наблюдая, как из нее вытекает жизнь.
Чувства изумления, восхищения, злости, зависти, досады охватывают меня одно за другим, и пока я успеваю что-то сообразить.
Чувствую себя хорошо отдохнувшей.
Чуть не забыла! Поздравляю с Голодными играми. – Гейл срывает несколько ягодин с окружающего нас ежевичника. – И пусть удача…
Эй, Эффи, смотри! – кричит Пит. Он бросает вилку через плечо и вылизывает тарелку языком, громко причмокивая. Потом посылает воздушный поцелуй.
Это ваш первый год Prim, и ваше имя только один раз. Они не будут выбирать вас.
Это время отдать все. Там будет лук. Убедитесь, что вы используете его. Пит, не забудьте показать свои силы.
Это время раскаяния и время радости, – нараспев возглашает мэр.
Это горячий шоколад, – объясняет Пит. – Он вкусный.
Это красное дерево!
Это НЕ спонсоры или то, что происходит дома. И дело не в том, что ты не хочешь быть один. Я не хочу потерять это.
Это тебе не супчик состряпать.
Этот древний жест существует только в нашем дистрикте и используется очень редко; иногда его можно увидеть на похоронах. Он означает признательность и восхищение, им прощаются с тем, кого любят.
Этот жест такой естественный и успокаивающий, совсем не то что наши наигранные поцелуи и ласки.
Эффи Бряк – неукротимо бодрую даму, каждый год приезжающую объявить имена к очередной Жатве.
Эффи будет не Эффи, если не скажет какую-нибудь гадость, потому что дальше она заявляет: «Я даже не удивлюсь, если в следующем году меня переведут в приличный дистрикт!»
Я беру его руку, и мы идем к выходу, навстречу камерам.
Я думала: «Почему они не уходят? Зачем им видеть это?» Теперь я знаю. Потому что у них нет выбора.
Я думаю, что это наша традиция. Это происходит из особенно болезненной части нашей истории …
Я думаю, что это одна из замечательных возможностей иметь такую возможность, даже если они здесь и даже на мгновение, они могут наслаждаться этим.
Я забираюсь на дерево так высоко, что сучья начинают трещать под ногам
Я закусываю губы, чувствуя себя приниженной. Пока я беспокоюсь о деревьях, Пит задумывается о том, как сохранить себя, чистоту своего «я».
Я кусаю губу, чувствуя себя хуже. Пока я сомневался в наличии деревьев, Пита изо всех сил пытался сохранить свою индивидуальность.
Я не буду закрывать глаза. Комментарий о Рю наполнил меня гневом, достаточным гневом, чтобы думать, что я умру с некоторым достоинством.
Я не знаю… я просто… не могла себе представить, как буду жить без него.
Я не испытываю к ним неприязни. Хотя они и кретины, но, похоже, честно стараются мне помочь.
Я не могу оторвать глаз от Руты. Она такая маленькая, еще меньше, чем всегда. Лежит в сетке, как птенец в гнезде.
Я не остроумная. Не забавная. Не сексапильная. Не загадочная. К концу консультации я вообще никакая.
Я не против, если ты увидишь меня голым.
Я не распускала на ночь волосы, так и спала с косой, которую мама старательно заплела мне перед Жатвой.
Я не слушаю: в голове, как птица в клетке, бьются его предыдущие слова. Им нужен один победитель.
Я не умру. Обещаю. Если ты обещаешь не ходить.
Я не хочу терять мальчика, подарившего мне хлеб.
Я никогда раньше не целовала парня и, наверное, должна чувствовать нечто особенное, а я лишь отмечаю, какие неестественно горячие губы у Пита.
Я обещал, что постараюсь выиграть для нее.
Я обещала Катону устроить хорошее представление для зрителей с твоим участием.
Я очень крепко держу Пита и боюсь того момента, когда мне придется его отпустить.
Я очень крепко держу Пита и боюсь того момента, когда мне придется его отпустить.
Я подумаю об этом. Не здесь, где на меня смотрят тысячи глаз. Дома, в тишине леса. Какая роскошь – быть наедине с собой! Кто знает, когда я испытаю ее снова.
Я покараулю. Если что, разбужу тебя, – предлагает он. Я колеблюсь. – Китнисс, ты не выдержишь не спать все время.
Я помню все о тебе. Вы тот, кто не обращал внимания.
Я почти слышу его злобное ворчание: «Ты влюблена, солнышко. Твой парень умирает. Что ты ведешь себя как вяленая рыба?!»
Я предлагаю себя! Я предлагаю себя как дань!
Я проваливаюсь в бесконечный кошмар, прерываемый минутами еще более страшного полубодрствования.
Я просто не могу позволить себе так думать.
Я просыпаюсь и чувствую, что рядом на кровати пусто. Пытаюсь нащупать тепло Прим, но под пальцами лишь шершавая обивка матраса.
Я пытаюсь простить ее ради отца.
Я ревную, но вовсе не из-за того, о чем многие могут подумать. Хорошие напарники на дороге не валяются.
Я сплю долго. Слишком долго. Я понимаю это, едва раскрыв глаза.
Я стал лучшим охотником, когда мне не приходилось постоянно заботиться о своих плечах.
Я стою ни жива ни мертва, пока многотысячная толпа застывает в единственно доступном нам акте своеволия – молчании.
Я только лежу, уставившись немигающим взглядом в полог листьев у себя над головой. Так проходят часы.
Я уже теряю своего мальчика с хлебом.
Я улыбаюсь, несмотря на то, что ты невыносима.
Я чувствую, как по спине бегут мурашки, а сама смеюсь, будто Хеймитч рассказывает что-то очень веселое.
Я… хочу умереть самим собой. Понятно? Я качаю головой. Кем еще он может умереть?
Просто попробуй победить. Может быть, вы можете сделать это.
Когда придет время, я уверен, что я буду убивать других. Я не могу уйти без боя.
Ты вся моя жизнь. Я никогда не смогу быть счастливым снова без тебя.
Дизайнеры игры не хотят, чтобы я умер. Пока нет, никак. Все знают, что они могут уничтожить нас всех в течение первых секунд после открытия гонга.
Надежда — единственное, что сильнее страха. Маленькая надежда эффективна. Много надежды опасно. Щепотка в порядке, пока она остается сдержанной.
