Известные цитаты Сергея Довлатова (100 цитат)

Семья- это если по звуку угадываешь, кто именно моется в душе.

Я думаю, у любви вообще нет размеров. Есть только — да или нет.

Большинство людей считает неразрешимыми те проблемы, решение которых мало их устраивает.

Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?

Наша память избирательна, как урна…

Единственная честная дорога — это путь ошибок, разочарований и надежд.

Ужасней смерти — трусость, малодушие и неминуемое вслед за этим — рабство.

Я не буду менять линолеум, я передумал, ибо мир обречен.

Порядочный человек — это тот, кто делает гадости без удовольствия.

Либо это временно, либо справедливо…

Не так связывают любовь, дружба, уважение, как общая ненависть к чему-нибудь.

Порядочный человек — это тот, кто делает гадости без удовольствия.

Бездарность с лихвой уравновешивается послушанием.

Не надо быть как все, потому что мы и есть как все…

Ты утверждаешь — значит, не было любви. Любовь была. Любовь ушла вперед, а ты отстал.

Собственнический инстинкт выражается по-разному. Это может быть любовь к собственному добру. А может быть и ненависть к чужому.

О некоторых высказываниях я сожалею. Иные готов вытатуировать у себя на груди…

Когда человека бросают одного и при этом называют самым любимым, делается тошно.

Желание командовать в посторонней для себя области есть тирания. 

Ужасней смерти — трусость, малодушие и неминуемое вслед за этим — рабство.

Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно.

Окружающие любят не честных, а добрых. Не смелых, а чутких. Не принципиальных, а снисходительных. Иначе говоря — беспринципных.

Что с дураком поделаешь? Дурак вездесущ и активен. Через ОВИР прорвался. Через океан перелетел. И давит почище Андропова.

Чего другого, а вот одиночества хватает. Деньги, скажем, у меня быстро кончаются, одиночество — никогда…

Благородство — это готовность действовать наперекор собственным интересам.

Рожденный ползать летать… не хочет.

Это безумие — жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится…

Судят за черты характера. Осуждают за свойства натуры.

Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то…

Знаешь, что главное в жизни? Главное — то, что жизнь одна. Прошла минута, и конец. Другой не будет…

Есть люди настоящего, прошлого и будущего. В зависимости от фокуса жизни.

В Америке нас поразило многое. Супермаркеты, негры, копировальные машины, улыбающиеся почтовые работники…

Не так связывают любовь, дружба, уважение, как общая ненависть к чему-нибудь.

… Тигры, например, уважают львов, слонов и гиппопотамов. Мандавошки — никого!!!

Можно, рассуждая о гидатопироморфизме, быть при этом круглым дураком. И наоборот, разглогольствуя о жареных грибах, быть весьма умным человеком.

Я шел и думал — мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда.

Это безумие — жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится…

Кто страдает, тот не грешит.

Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?

Я совершенно убежден, что можно покорить любую женщину, без конца фотографируя ее.

Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду.

Лучший способ побороть врожденную неуверенность — это держаться как можно увереннее.

Мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда.

Порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия.

Чем безнадежнее цель, тем глубже эмоции.

Я люблю быть один, но рядом с кем-то.

Я болел три дня, и это прекрасно отразилось на моем здоровье.

Я думаю, у любви вообще нет размеров. Есть только — да или нет.

Беседа переросла в дискуссию с оттенком мордобоя.

Семья — это если по звуку угадываешь, кто именно моется в душе.

Любовь — это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов… А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба.

Юмор — украшение нации… Пока мы способны шутить, мы остаемся великим народом!

В любой ситуации необходима какая-то доля абсурда.

«Главное в книге и в женщине — не форма, а содержание.» Даже теперь, после бесчисленных жизненных разочарований, эта установка кажется мне скучноватой. И мне по-прежнему нравятся только красивые женщины.

„Что такое демократия? Может быть, диалог человека с государством?“

Целый год между нами происходило что-то вроде интеллектуальной близости. С оттенком вражды и разврата.

Я оглядел пустой чемодан. На дне — Карл Маркс. На крышке — Бродский. А между ними пропащая, бесценная, единственная жизнь.

Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И всё же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?

Ирония — любимое, а главное, единственное оружие беззащитных.

Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то…

Нет большей трагедии для мужчины, чем полное отсутствие характера!

Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?

Живется мне сейчас вполне сносно, я ни черта не делаю, читаю и толстею. Но иногда бывает так скверно на душе, что хочется самому себе набить морду.

Непоправима только смерть.

После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов.

Человек человеку — все что угодно… В зависимости от стечения обстоятельств.

Не надо быть как все, потому что мы и есть как все…

Какое это счастье — говорить, что думаешь! Какая это мука — думать, что говоришь!

Нормально идти в гости, когда зовут. Ужасно идти в гости, когда не зовут. Однако самое лучшее — это когда зовут, а ты не идешь.

Одним из серьёзных ощущений, связанных с нашим временем, стало ощущение надвигающегося абсурда, когда безумие становится более или менее нормальным явлением.

Двое — это больше, чем Ты и Я. Двое — это Мы…

Я не буду менять линолеум. Я передумал, ибо мир обречен.

В любой работе есть место творчеству.

Скудность мысли порождает легионы единомышленников.

«Жизнь прекрасна и удивительна!» — как восклицал товарищ Маяковский накануне самоубийства.

Я не знаю, кто я такой. Пишу рассказы… Я – этнический писатель, живущий за 4000 километров от своей аудитории.

Бескорыстное вранье — это не ложь, это поэзия.

Я закуриваю, только когда выпью. А выпиваю я беспрерывно. Поэтому многие ошибочно думают, что я курю.

Наша память избирательна, как урна.

— Это безумие — жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится…

Неподкупность чаще волнует тех, кого не покупают.

Деньги — это свобода, пространство, капризы… Имея деньги, так легко переносить нищету…

Алкоголизм — излечим, пьянство — нет.

Деньги у меня, скажем, быстро кончаются, одиночество — никогда.

Я давно уже не разделяю людей на положительных и отрицательных. А литературных героев — тем более. Кроме того, я не уверен, что в жизни за преступлением неизбежно следует раскаяние, а за подвигом — блаженство. Мы есть то, чем себя ощущаем.

Любая подпись хочет, чтобы её считали автографом.

Я не интересуюсь, что пишут обо мне. Я обижаюсь, когда не пишут.

Либо это временно, либо справедливо.

Противоположность любви — не отвращение и даже не равнодушие, а ложь.

Талант — это как похоть. Трудно утаить. Еще труднее симулировать.

Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда.

Талант — это как похоть. Трудно утаить. Ещё труднее симулировать.

На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать.

Конечно, я мог бы отказаться. Но почему-то согласился. Вечно я откликаюсь на самые дикие предложения.

Трудно выбрать между дураком и подлецом, особенно если подлец — ещё и дурак.

Когда храбрый молчит, трусливый помалкивает…

В подобной обстановке трудно быть лентяем, но мне это удавалось.

У Бога добавки не просят.

Любая подпись хочет, чтобы ее считали автографом.