Сергей Довлатов – советский и американский писатель и журналист, считавшийся в Советском Союзе запрещенным. Но на сегодняшний день сразу четыре произведения автора входят в 100 книг, рекомендованных Министерством образования России для самостоятельного чтения. Довлатов считается самым читаемым советским автором второй половины XХ столетия, а его произведения разобрали на цитаты. В этой подборке предлагаем вам самые известные цитаты Сергея Довлатова.
Семья- это если по звуку угадываешь, кто именно моется в душе.
Я думаю, у любви вообще нет размеров. Есть только — да или нет.
Большинство людей считает неразрешимыми те проблемы, решение которых мало их устраивает.
Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?
Наша память избирательна, как урна…
Единственная честная дорога — это путь ошибок, разочарований и надежд.
Ужасней смерти — трусость, малодушие и неминуемое вслед за этим — рабство.
Я не буду менять линолеум, я передумал, ибо мир обречен.
Порядочный человек — это тот, кто делает гадости без удовольствия.
Либо это временно, либо справедливо…
Не так связывают любовь, дружба, уважение, как общая ненависть к чему-нибудь.
Порядочный человек — это тот, кто делает гадости без удовольствия.
Бездарность с лихвой уравновешивается послушанием.
Не надо быть как все, потому что мы и есть как все…
Ты утверждаешь — значит, не было любви. Любовь была. Любовь ушла вперед, а ты отстал.
Собственнический инстинкт выражается по-разному. Это может быть любовь к собственному добру. А может быть и ненависть к чужому.
О некоторых высказываниях я сожалею. Иные готов вытатуировать у себя на груди…
Когда человека бросают одного и при этом называют самым любимым, делается тошно.
Желание командовать в посторонней для себя области есть тирания.
Ужасней смерти — трусость, малодушие и неминуемое вслед за этим — рабство.
Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно.
Окружающие любят не честных, а добрых. Не смелых, а чутких. Не принципиальных, а снисходительных. Иначе говоря — беспринципных.
Что с дураком поделаешь? Дурак вездесущ и активен. Через ОВИР прорвался. Через океан перелетел. И давит почище Андропова.
Чего другого, а вот одиночества хватает. Деньги, скажем, у меня быстро кончаются, одиночество — никогда…
Благородство — это готовность действовать наперекор собственным интересам.
Рожденный ползать летать… не хочет.
Это безумие — жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится…
Судят за черты характера. Осуждают за свойства натуры.
Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то…
Знаешь, что главное в жизни? Главное — то, что жизнь одна. Прошла минута, и конец. Другой не будет…
Есть люди настоящего, прошлого и будущего. В зависимости от фокуса жизни.
В Америке нас поразило многое. Супермаркеты, негры, копировальные машины, улыбающиеся почтовые работники…
Не так связывают любовь, дружба, уважение, как общая ненависть к чему-нибудь.
… Тигры, например, уважают львов, слонов и гиппопотамов. Мандавошки — никого!!!
Можно, рассуждая о гидатопироморфизме, быть при этом круглым дураком. И наоборот, разглогольствуя о жареных грибах, быть весьма умным человеком.
Я шел и думал — мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда.
Это безумие — жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится…
Кто страдает, тот не грешит.
Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?
Я совершенно убежден, что можно покорить любую женщину, без конца фотографируя ее.
Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду.
Лучший способ побороть врожденную неуверенность — это держаться как можно увереннее.
Мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда.
Порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия.
Чем безнадежнее цель, тем глубже эмоции.
Я люблю быть один, но рядом с кем-то.
Я болел три дня, и это прекрасно отразилось на моем здоровье.
Я думаю, у любви вообще нет размеров. Есть только — да или нет.
Беседа переросла в дискуссию с оттенком мордобоя.
Семья — это если по звуку угадываешь, кто именно моется в душе.
Любовь — это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов… А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба.
Юмор — украшение нации… Пока мы способны шутить, мы остаемся великим народом!
В любой ситуации необходима какая-то доля абсурда.
«Главное в книге и в женщине — не форма, а содержание.» Даже теперь, после бесчисленных жизненных разочарований, эта установка кажется мне скучноватой. И мне по-прежнему нравятся только красивые женщины.
„Что такое демократия? Может быть, диалог человека с государством?“
Целый год между нами происходило что-то вроде интеллектуальной близости. С оттенком вражды и разврата.
Я оглядел пустой чемодан. На дне — Карл Маркс. На крышке — Бродский. А между ними пропащая, бесценная, единственная жизнь.
Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И всё же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?
Ирония — любимое, а главное, единственное оружие беззащитных.
Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то…
Нет большей трагедии для мужчины, чем полное отсутствие характера!
Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?
Живется мне сейчас вполне сносно, я ни черта не делаю, читаю и толстею. Но иногда бывает так скверно на душе, что хочется самому себе набить морду.
Непоправима только смерть.
После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов.
Человек человеку — все что угодно… В зависимости от стечения обстоятельств.
Не надо быть как все, потому что мы и есть как все…
Какое это счастье — говорить, что думаешь! Какая это мука — думать, что говоришь!
Нормально идти в гости, когда зовут. Ужасно идти в гости, когда не зовут. Однако самое лучшее — это когда зовут, а ты не идешь.
Одним из серьёзных ощущений, связанных с нашим временем, стало ощущение надвигающегося абсурда, когда безумие становится более или менее нормальным явлением.
Двое — это больше, чем Ты и Я. Двое — это Мы…
Я не буду менять линолеум. Я передумал, ибо мир обречен.
В любой работе есть место творчеству.
Скудность мысли порождает легионы единомышленников.
«Жизнь прекрасна и удивительна!» — как восклицал товарищ Маяковский накануне самоубийства.
Я не знаю, кто я такой. Пишу рассказы… Я – этнический писатель, живущий за 4000 километров от своей аудитории.
Бескорыстное вранье — это не ложь, это поэзия.
Я закуриваю, только когда выпью. А выпиваю я беспрерывно. Поэтому многие ошибочно думают, что я курю.
Наша память избирательна, как урна.
— Это безумие — жить с мужчиной, который не уходит только потому, что ленится…
Неподкупность чаще волнует тех, кого не покупают.
Деньги — это свобода, пространство, капризы… Имея деньги, так легко переносить нищету…
Алкоголизм — излечим, пьянство — нет.
Деньги у меня, скажем, быстро кончаются, одиночество — никогда.
Я давно уже не разделяю людей на положительных и отрицательных. А литературных героев — тем более. Кроме того, я не уверен, что в жизни за преступлением неизбежно следует раскаяние, а за подвигом — блаженство. Мы есть то, чем себя ощущаем.
Любая подпись хочет, чтобы её считали автографом.
Я не интересуюсь, что пишут обо мне. Я обижаюсь, когда не пишут.
Либо это временно, либо справедливо.
Противоположность любви — не отвращение и даже не равнодушие, а ложь.
Талант — это как похоть. Трудно утаить. Еще труднее симулировать.
Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда.
Талант — это как похоть. Трудно утаить. Ещё труднее симулировать.
На чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать.
Конечно, я мог бы отказаться. Но почему-то согласился. Вечно я откликаюсь на самые дикие предложения.
Трудно выбрать между дураком и подлецом, особенно если подлец — ещё и дурак.
Когда храбрый молчит, трусливый помалкивает…
В подобной обстановке трудно быть лентяем, но мне это удавалось.
У Бога добавки не просят.
Любая подпись хочет, чтобы ее считали автографом.
Довлатов тащит , уважаю как человека мира его